Борьба святителя Евстафия, архиепископа Солунского с мнимыми монахами и подвижниками (о лже-старцах).

Нажмите на картинку для получения высокого качества.

Святитель Евстафий, архиепископ Солунский (Фессалоникийский) (ок.1115/35 - ок.1193-1197) – прекрасный ритор, автор многих речей, схолий и посланий, а также ряда филологических трактатов - комментариев к античным произведениям. Родившийся ок. 1115 г. (по другим данным - в период между 1106/1107 и 1114 гг.), возможно, в Константинополе, где прошли и годы учения, св. Евстафий начал свой жизненный путь снизу: был писцом Патриаршей канцелярии, затем судебным писцом; в 1150 г. получив сан диакона при храме св. Софии (патриаршим дьяконом-иподиаконом, служил начальником патриаршего ведомства прошений, в ведомстве священных сокровищ, дослужившись до высокого поста патриаршей администрации – сакеллия. Ученая карьера св. Евстафия ограничилась получением им уже в немолодом, видимо, возрасте титула магистра риторов. Рано стал монахом в обители св. Евфимии. После 1174 г. был возведён в сан епископа Мир Ликийских, а позже (1177 - 1180) стал солунским архиепископом.

Во второй половине 70-х гг. св. Евстафий становится солунским митрополитом; в 1185 г. он оказывается в центре событий при нападении на Солунь войска сицилийских норманнов и описал это событие в историографическом труде «На падение Солуни» (вершина византийской литературы). В 1191 г. на время покинул пределы своей епархии из-за угроз со стороны противников его преобразований, направленных на исправление нравственного и духовного состояния клира, монахов и мирян. После некоторого перерыва, вызванного городским мятежом, он вновь с середины 90-х гг. в Солуни, где по-видимому и умер ок. 1196/1197 гг. (во всяком случае, между 1195 и 1198 гг.). Прожив нелегкую жизнь, полную взлетов и падений и нелегкого повседневного труда, Св. Евстафий никогда не имел ни достаточно высокого положения, ни стабильного достатка. Даже став митрополитом, он тревожился за свое будущее, нуждался в поддержке влиятельных персон. Св. Евстафий оказался в центре своеобразного научно-литературного кружка, в который входили также Николай Айофеодорит и, возможно, будущий патриарх Михаил Авториан. Имел он могущественных покровителей вроде патриарха Михаила III и Никифора Комнина - внука Анны Комниной. Его учениками были известные деятели византийской культуры - риторы Михаил Хониат, Григорий Антиох, Евфимий Малаки. Подобно многим литераторам XII в., творчество св. Евстафия охватывало многие виды и жанры писательской деятельности. Он прославился объемными комментариями к «Илиаде» и «Одиссее», к комедиям Аристофана, к Пиндару, к античным географическим сочинениям; замечательны памятники риторического искусства св. Евстафия – его речи к императору Мануилу I Комнину и Исааку Ангелу, патриарху, монодии, а так-же корпус из 74 писем ритора. Св. Евстафий был автором канонических сочинений, филологических трактатов, схолий{1}.

Из всех творений св. Евстафия{2} для нас преимущественное значение имели следующие:

1) Об исправлении монашеской жизни (De emendanda vita monachica - Ἐπίσκεψις βίου μοναχικοῦ ἐπὶ διορθώσει τῶν περὶ αὐτοῦ){3};

2) О лицемерии (De simulatione - Περὶ ὑποκρίσεως){4} и

3) Речь к фессалоникийскому столпнику (Oratio ad stylitam quendam thessalonicensem - Εις τὸν ὑπερλίαν σπουδάζοντα διὰ στῦλον ἐν Θεσσαλονίκη ἀναφανῆναι περί που τὸ ἐῷον παραθαλάσσιον){5}.

В своем трактате о лицемерии (Περὶ ὑποκρίσεως) рисует нам целую возмутительную картину. О Греции тогдашней св. Евстафий Солунский говорит, что на немногих монахов истинных приходились многие тысячи монахов мнимых: διορῶμαι στύλους, μὲν ὀλίγους πυρὸς ἀσκητικοῦ ἐν ἡμῖν προφαίνοντας, γνόφους δὲ μυρίους ὅσους ὐπο κρκικοὺς, ἀποφραγνύντας καὶ διατειχίζοντας τους νεφελουμένους, ώς μὴ ἔχειν ποθέν καταλάμπεσθαι, (De simulatione, в Патр. Миня t. 136 р. 393.).

Благочестивую, но проводимую вдали от людей, не приносящую им пользы жизнь он сравнивает с драгоценным, скрытым под землей металлом, не реализовавшимся в золотой монете. Не возражая в принципе против монашества как общественной группы, претендующей на посредничество между землей и небесами, Святитель, однако, сокрушается о том, во что превратились эти земные ангелы в действительности. Нарисованные с натуры картинки быта и нравов византийских монахов продолжают галерею образов, запечатленных Пселлом, Христофором Митиленским, Продромом. Это монахи, проводящие на улице больше времени, чем в монастыре, толкающиеся в уличной толпе, толкующие с мирянами и распивающие в кабаках вино, вступающие в связь с женщинами, седлающие коней и увлекающиеся охотой, держащие «вместо псалтыри и всякого Священного писания в руках весы, чтобы обвешивать, и счеты, чтобы обсчитывать». Стоит монаху заметить что-либо непристойное, как черная повязка, скрывающая обычно его лицо в знак скромности и благочестия, вмиг взлетает вверх. Невежество их вопиюще. Святитель рассказывает, как в одном из монастырей продали со спокойным сердцем автограф Григория Назианзина, говоря о совершившемся как о факте незначительном. Если в монастырь пожелает поступить сколько-нибудь образованный человек, его немедленно выгоняют с бранью, невежд же принимают с распростертыми объятиями. Кто же более всего им по душе — так это люди богатые, которых они стараются завлечь в свою обитель самыми разными способами. Святитель описывает эти способы, которыми монахам удается завлекать простаков в свои сети: начиная с угощений, они переходят на духовную приманку, описывая богоявления и чудотворения, к которым человек будет приобщен, приняв постриг. Если же новобранец колеблется в страхе перед суровостью монашеской жизни, они начинают петь другую песню, обещая легкодоступную святость, спасение души без труда и пота. Подобным образом завлекают они не только богатых, но и бедных, прибирая к рукам их жалкое достояние.

Для знакомства с печальным и жалким состоянием монашества в Греции в XII веке, сделаем здесь небольшую выписку из трактата «О лицемерии» (De simulatione – Περὶ ὑποκρίσεως):

«Монашеская жизнь (Πολιτεία) предана для того, чтобы быть осуждением мира, а не его вожделением, удалением из него, а не устремлением в него, предана быть житием бессуетным, а не порабощенным суете. Для тебя же, – обращается св. Евстафий к монаху, – отрицание от мира есть приложение к бесчинию (в подл. игра слов: τοῦ κόσμου ἀπόταξις ἀκοσμίας ἐπίταξις), и не успеет твое «да», произносимое при пострижении, сложиться в определенный звук, так чтобы стать настоящим да, и ты уже обращаешь во лжу отрицание тобою даваемое чрез это да посредством «нет» (подразумевается – в делах), так что они (да и нет) суть для тебя как бы слова, которые должно употреблять смотря по обстоятельствам и таким образом быть тобою полагаемыми одно вместо другого. Спрошенный пред божественнейшим жертвенником, исповедуешь ли не пребывать в мирских тщетах, которые перечисляете тебе вопрошающий, ты, говоришь прямо «да», то есть утвердительно; на самом же деле, сказать точнее, это было с твоей стороны отрицанием, потому что, как мы видим, ты приложился к миру наиболее после сего, и переменив (да) в «нет» в своих ответах на другие вопросы и выражая отрицание, делаешь не это (не так, как бы ты сказал «нет»), а остаешься при том, от чего отрекся, как бы сказал ты «да». И таким образом превращаешь ты отрицание в утверждение, с самого начала, как думаю, приняв намерение обманывать и вместе с прямым смыслом слова отрицаясь и от прямой жизни посредством у вертки жалкого обмана».

В Послании к некоему Стилиту (столпнику) Святитель предостерегает его от ложного и показного аскетизма и благочестия. Истинный столпник не только должен заботиться о внешних, материальных веригах, но в первую очередь ему следует облечь себя в духовное железо, чтобы укрепиться против мысленного врага. Сами по себе вериги аскета не могут быть ни спасительными, ни вредоносными: все зависит от состояния души, стремящейся к Богу. Св. Евстафий устанавливал высокий идеал монашества и резко критиковал конкретное его осуществление.

Ложь нигде и ни на какой высоте не оставляет истины, и у людей хватает мужества и дерзости, чтобы обращать в предмет обмана н источник корысти и самую по-видимому неприкосновенную святость. Вместе с подвижниками истинными были подвижники ложные, подвижники-промышленники, которые фальшивым видом подвижничества обманывали людей, чтобы пользоваться у них уважением и славой подвижников истинных и чтобы под разными предлогами и без всяких предлогов обирать их невежественное усердие. Не знаем, к какому времени относится у Греков своим началом это промышленное или промысловое подвижничество, – вероятно к весьма древнему; как бы то ни было, но в наш период до-монгольский оно находилось у них на высокой степени процветания, быв возведено в настоящую науку и настоящее художество и имея многочисленную школу представителей.

Для своеобразного, но вовсе не бесполезного назидания, во всяком же случае для любопытного сведения, позволим себе привести из трактата св. Евстафия небольшую выдержку:

«И ты увидишь, – обращается он к читателю, – их ложных подвижников способными обмануть всякого человека, подделанными от ног до головы, ибо не только расхаживают по миру намеренным образом босиком, с грязными ногами и полные нечистоты от верху до низу, но умышляют относительно ног и прочую злую хитрость, которую они способны придумать, зараз полагая предел изменению Божия творения. С актёрским подражанием они усвояют ту трясучую наподобие муравьёв походку, которая свойственна сгорбленным старикам, желая показать через это, что они утратили естественную крепость воздержанием и что почти находятся при самой смерти. И, однако, руки их свидетельствуют о другом: распухшие от пресыщений они выдают подобного рода подвижников. Что же касается до лица, то здесь другая куча обмана: борода либо не чешется и оставляется безобразной ради подвижнической грязи и чтобы стать отвратительным комом, или с благолепием расчесываемая несёт повешенную на неё всю добродетель честно прикрывающего её старца... Что находится выше (бороды с усами – лицо, щёки), то по подобию рук, может быть, также слишком цветёт здоровьем от упитанности; но подвижник имеет против этого (зла) искусственную краску, которой он многообразно разделал себя, скрывая естественный цвет».

«Бывает иногда, что притворщики добродетели посягают и на собственные плоти (т. е. скопят себя) и таким образом как бы налагают на себя печать (συμβολογραφοῦσιν), – погибельные, достойные посечения,— как бы принося в жертву эти срамные начатки своей богине-похоти, ибо и она должна быть названа их богиней, как чрево. И одни из них ножиком слегка соскребают поверхность кожи, где найдут нужным, другие уничтожают остроту ногтей (вплотную их обрезывая,— ὀνύχων ὀξύτητα ἀποσύροντες), иные же и напилком подпиливают их и, производя таким образом подделку, показывают это зрителям — или наедине детям или и открыто взрослым и утверждают, что будто бы эти раны нанеси им демоны ночью во время молитвы).

Выдумывают эти нелепости, чтобы и поразить зрелищем доказательств святости и чтобы получить, думаю, вино и масло для врачебного наложения на раны и для принятия внутрь (т. е. вина под предлогом лечения). Φιλοτιμοῦνται δὲ οἱ αὐτοὶ — приведём место в подлиннике — καὶ φθειρῶν πληθοσμούς, ὡς καὶ ἔξω τῶν ῥακέων ἕρποντα προφαίνεσθαι τὰ ζωΰφια· καὶ που καὶ ἑτέρωθεν ἐρανίζονται, τυχὸν μὲν καὶ δί ἐμπολῆς, ἴσως δὲ καὶ δωρεὰν διὰ τί καὶ τοῦτο; ἵνα τῆς ἀγέλης ταύτης τεθαυμαστωμένοι ζώοις περιουσιασθήσονται, δἰ ὧν ἔσται κέρδος αὐτοῖς τὸ μάλιστα κατὰ σκοπὸν τοῖς ὑποκριταῖς. Оставляю железоносцев (веригоносцев), которые днём, надев свои шлемы под одежду, однако так, чтобы они были совершенно видимы, занимаются битием вшей или иначе устраивают соблазны и придумывают всевозможные зрелища, а ночью сбрасывают с себя эту тяжесть, чтобы легче было спать.... Оставляю и тех, которые намазывают кровью внутреннюю сторону железных колец (кругов, κύκλωνα, из которых состоят вериги), дабы казалось, что они (кольца, круги; поедают плоть подвижника и что он как бы потеет кровью,— да погубит Бог так радующихся крови (так позволяющих себе кощунствовать с кровью)... Припомнилось мне нечто смешное, и я хочу сообщить факт, получивший широкую известность между Мегалопольцами (Константинопольцами), который и нас поразил, так что навсегда остался в памяти. Был некий пустынник, коварный любитель добродетели, в правление блаженной памяти Иоанна Комнина († 1142). Он был заключён в тесное железо (вериги), весь был грязь, отвратительный смрад, нечистота несмываемая; поэтому и пахло от него вследствие покрывавшей его грязи так, что нельзя было подступиться... Господин этот, сначала считавшийся по виду добродетели за ангела, напоследок в явления истины дал познать в себе демона, превосходившего и тех, которые тяжко погрешили против плоти,— он измыслил убавление собственной плоти, будто бы до глубины поедаемой трением железа, наподобие того как дерево перетирается пилой. И выдумка поистине отвратительная как по материи, так и по форме! Взяв лёгкое или печень какого-нибудь животного и измельчив мелко, так что получалось подобие травяной пережёванной массы, он прилеплял в промежутках между железом и принимал желавших с ним беседовать. После недолгой беседы он слегка сотрясался, так будто чувствовал боль от кусания; потом опускал руку под платье, где прилепил помянутое лёгкое, и, отскребши пальцами, выносил на свет проклятое орудие своего обмана и восклицая болезненным голосом: «о плоть моя», известным искусным образом потрясал рукой, так что часть ненавистной материи, издавая запах гнили, падала на землю, а другая оставалась во впадинах под ногтями. Омывая с руки как бы ручей дёгтя (смолы, — βορβορώδη χείμαῤῥον), он возбуждал величайшее удивление в незнающих его секрета, будучи достоин не только истинного пожранья здесь, но и червей там».

Суждения св. Евстафия о монахах раздваиваются: в идеале монах — небесное существо, посредник между богом и людьми, но реальность безмерно далека от этого возвышенного идеала: «Знакомые нам по опыту монастыри не таковы. Здесь вместо псалтыри и всякого священного писания подвижники держат в руках весы, чтобы обвешивать, и счеты, чтобы обсчитывать…» («О исправлении монастырской жизни»). Особенно возмущает Святитель сребролюбие монахов, поэтому как надежду на исправление дать одно нестяжательство.

Святитель постоянно жалуется Святитель на невежество монахов. Монахи распродают книги, не понимая их ценности. Св. Евстафий безпощадно укоряеть черное духовенство в невежестве и безграмотности. Некторые, относящияся сюда, места представляють образец драматизма и горькой иронии: «Я услыхаль раз о священноой книге Григория Богослова, о которой слава распространялась далеко и о которой говорили как о чуде. Мне никак не удавалось посмотреть на этого прекраснаго Григория, хотя я прилагаль к тому старание. Я спросиль игумена (то был добродетельный человек и умеющий читать): где находится эта знаменитая книга? Он же, повеля кругом указательным пальцем правой руки, не даль мне ответа. Когда я сталь настаивать и мягко допыпываться, ответиль: книга уже продана, да и зачем нам она, прибавиль. Я сдерживаль еще готовый прорваться гнев, а достойный старець на-чисто объявляеть: на что нам такая книга! Я не мог при этом удержаться от громкаго смеха и сказаль ему укоризненно: что и в вас толку, достопочтенные монахи, если пренебрегаете такими книгами! Ушель от меня этот человек и больше уже не являлся, гневаясь, вероятно, на мою любов к книгам»{6}.

Чему доброму может научить малограмотный монах — толкаться на людных улицах, ориентироваться на рынке, по вкусу отличать хорошее вино, пользоваться железным посохом для грабежа. Ряса еще не делает человека монахом, на все лады повторяет св. Евстафий. «Разве обитатели монастыря — из племени меланхленов?»— смеется он, имея в виду, что меланхлены — в буквальном значении —«одетые в черный плащ». Если все дело в черной одежде, так почему же при богослужении пользуются цветным оплечием. Не одно черное прекрасно, ибо многоцветны драгоценные камни и облака на небе принимают разные цвета. Ряса — лишь оболочка, а суть дела — в том плоде, ради которого существует оболочка.

Для преодоления обмиршения монашества Святитель предлагаль двоякое подчинение монастырей. Во-первых, монахи должны оставить ту ненависть, которую они питают к епископам , и склонить голову перед иерархами. Во-вторых, необходимо установить светскую власть над монастырями. Святитель восхваляет постановления императоров, которые ввели в больших монастырях власть светских архонтов, чтобы подвижники целиком отдали себя божественному, а архонты хлопотали о нуждах обители. Как плохи дела, продолжает св. Евстафий, в монастырях, не подчиненных светским надзирателям: там монахи вынуждены сами заниматься делами и вместо псалтири держат в руках весы несправедливости и фальшивые монеты; их пальцы приспосабливаются к обману крестьян.

Для Святителя нет более ненавистного грешника, чем лицемер. «У лицемера все обман: и глубокие поклоны, и жаркие объятия, и власяница, и коленопреклонения, и походка. Лицемеры делают все возможное, чтобы расположить человека к себе: блоха тебя укусила — лицемер уже готов вооружиться против коварного насекомого; он приходит в волнение, увидев соринку на твоем платье; он стоит перед тобой, подобострастно вытянувшись, словно перед царем; он скрестил руки на груди, но готов дать связать их сзади по персидскому обычаю, чтобы тем выразить свою рабскую преданность. Если ты что-нибудь пролепетал, лицемер назовет тебя Демосфеном или самим Гермесом; ты выстрелил из лука — он уже сопоставляет со знаменитым Аварисом; ты побежал — он вспоминает о Бореадах и даже о Персее, обутом в крылатые башмаки. Одного только не делают лицемеры — не обожествляют того, перед кем заискивают, не ставят его на священный пьедестал — но и то без конца наделяют его эпитетами «божий», «божественный», «богоподобный»... «У лицемеров, - продолжает Святитель, - все лживо - с ног до головы - То они босоногие, покрытые грязью, с всклокоченной бородищей — то, напротив, причесаны с чрезмерным изяществом. По большей части лицемер не раскрывает рта, а если говорит, то еле слышно, словно летучая мышь,— боясь, наверное, вместе со словами выдохнуть душу». Св. Евстафий останавливается на специфической форме лицемерия — на распространенной точке зрения, будто всякая критика благодетельна. «Как горькая полынь, - излагает он эту мысль, - полезнее для излечения телесных недугов, нежели сладкий мед, так и душа извлекает пользу не только от дружеских, но и от враждебных речей. Пусть даже враг в своей критике лжет, и тогда немалая польза будет для подвергнутого злоречию — не только потому, что блажен страждущий от ложных обвинений, но и потому, что порицание позволит избежать подобных прегрешений в будущем».

Как видим из приведенного выжее св. Евстафий советуеть быть весьма осторожными в отношении ко всем тем, кто хочет «чтобы видели их люди» (Мф. 23, 5). Ведь лицемерие искони подтачивает христианскую мораль, в том числе и среди монашествующих. Поэтому Православные Христиане должны внимательно изучать и проверять т.н. подвижнико-старцев. Памятуая предостережение свят. Иоанн Златоуста: «Если чудотворец неправо учит, — мы не должны его слушать» (Маргарит, слово 4).

Святителе Отче Евстафий моли Бога о нас, и научи нас разчитивать истинных подвижников от ложных!

✱    ✱    ✱

В заключение мы приводим один небольшой отрывок{7} из знаменитого и обширного сочинения св. Евстафия Солунского «О исправлении монастырской жизни», так как мы уже ранее противопоставили взгляд св. Евстафия на монастырское землевладение жалобам и сетованиям патриарха Антиохийского Иоанна. Отрывок, начинающийся с 117-й главы представляет любопытную и поучительную картину монастырских хозяйственных нравов и отношений монастырей к соседним крестьянам и помещикам. Обращаясь к монахам, св. Евстафий говорит:

«117) Парики находятся в хорошем положении вследствие урожаев: следует наложить на их землю более тяжелые подати. Жильцы богатеют от всякого рода торговли и другими путями: следует возвысить с них плату за помещение. Такой-то брат, хозяйничающий на таком-то поместьи монастырском, возбуждает подозрение, что слишком наживается: нужно обойти его ловким образом, чтобы не один кормился оттуда. И вот усиленным образом усчитывается управитель: и если он ничего не имеет, то осуждается как простак, добряк и глупец; а если будет уличен, что нечто имеет, и если как-нибудь тем не поделится, когда у него потребуют, то его топчут и рвут самым жестоким образом, и то, что выжмут из него, то не причисляется к монастырскому имуществу, но достается великому отцу (игумену) и следующим за ним избранникам, что называется — лучшим старцам.

118) Когда таким образом один будет уволен от управления, отыскивается другой практик, который уже не подверг бы осуждению главы своей и не заставил бы избранную компанию волноваться и сердиться и таким образом нарушать закон братолюбия. И вот отыскивается желаемый брат (потому что никогда не оскудеет у них такой человек): его берут и отдельно подготовляют ко вниманию, послушанию и бескорыстию. Отец (игумен) поучает жить во всем благоприлично и как следует лицу, представляющему во вне роль самого главы, а всякую прибыль, приходящую от Бога; (ничего, попавшегося, говорит он, — не должно опускать, когда есть на то право) следует представлять старцам и полагать пред отческими стопами, и не должно, де, при этом обманывать хотя бы даже на один овол; иначе он подвергнется великому несчастию, наподобие Анании и Сапфиры, а сверх того, такому же потоптанию ногами, как и предшественник, даже до извержения.

119) Так поучают учители и во главе их великий отец (игумен). А посвящаемый (в таинство) кивает утвердительно головой, благоприлично надевает на себя маску послушания, хотя и вовсе не того, какое требуется духовно; затем удаляется, делает, чего естественно ожидать от такого человека, возвращается во время свое и дает грязный плод свой кому следует, и таким образом обрящутся блага душе его. Его не топчут ногами, а принимают как дражайшего сына. Он получает свою долю и в украденном, и в похищенном. Потом, когда он усвоит себе этот прием, после многократных повторений, из него выходит настоящий богач. Еще немного, и уже другой ему соревнует, обнаруживая природные способности к такой науке. Такой урок, часто повторяемый, умножает число учеников, которые не будут выродками, непохожими на отца. И таким образом погибает он сам, и они, и весь монастырь.

120) Вот еще нечто, принадлежащее к тому же разряду современной нам монашеской практики. Такой-то, говорят, разбогател: славится полями, домами, скотом и всем прочим, что составляет кажущееся благополучие мира сего. Нужно подойти к нему посредством угощения, на что всего легче падки мирские люди. И вот план приводится в исполнение. Поймав на удочку простаков, оборотливые монахи завлекают их к себе; и с начала, вымыв их в теплой бане, что, наподобие святой воды, служит у них некоторым мистическим предварительным действием, приводящим человека в благоприятное настроение, — предлагают им разные приятности пищи и питья. Впрочем, это даже не благовидный предлог, как бы, пожалуй, сказал другой, — а просто детская приманка. Большую часть они сами же проглотят и требуют, чтобы гости были им благодарны за угощение. Но вот, угостив их как-никак, они пускают в ход и духовную приманку: они хвалятся своим воздержанием — они, не соблюдающие никакого различия в пище; говорят о том, как они по своей добродетели чужды голода и жажды — они, пресыщенные; и как они потом легко бодрствуют вследствие необремененности тела. Пустившись в святую философию, они замечают, что обремененный желудок столько же неудобен для бега, сколько и для сна. Они предъявляют в виде похвальбы и видения, и богоявления, и чудотворения, и другое тому подобное; всем этим набожный ум и любитель божественного оперяется и боголюбиво возгорается желанием горнего. Все это на самом деле сонные мечтания, какие развешиваются на елоновых воротах (?).

121) Когда, таким образом очаровав своего слушателя, они привлекут его соблазнами духовного убеждения к пострижению, и он будет ссылаться на суровость монашеской жизни, и станет говорить, что ради этого самого он медлит пострижением, тогда они тотчас запоют другую песню; завлекая намеревающегося внити, они обещают ему безтрудную святость, спасение без пота, близость к Богу без всякого посредства, вход в рай, от которого будет удален огненный меч, добродетель, для достижения которой не будет необходимости обмываться потоками пота, жатву без посева и пашни, самородящийся сбор винограда, плавание столько же безопасное, сколько и прибыльное, и другие так же привлекательные вещи. И вот когда они научат и убедят, что совершенство достигается вовсе не трудами, и соблазнят человека, когда обманутый окажется уловленным внутри сетей со всем своим достоянием, именьями и деньгами, тогда-то они покажут, каковы они в своей науке, и что они посредством ее могут доказать. Очистив пазуху пришельца, исполнивши желание своего сердца, они отпускают его гулять свободно на волю, так как в нем не оказалось де даже и следа добродетели... Если он как-нибудь вздумает ворчать, тогда сейчас же найдется многое против него: и что ты за человек, и какая в тебе сила, и какая от тебя польза? Они пригрозят этому человеку, что он лишится и остального, что ему было оставлено по общему соглашению при отпущении на свободу; они сошлются при этом на правило и свой почтенный устав (типик), по которому каждый из братьев обязывается к нестяжательности — у них таких стяжателей.

122) В следующей главе, в очень ярких образах и с большим юмором, св. Евстафий рассказывает дальнейшие превращения обманутого постриженца. Лишившись всего, что было у него за пазухой, он дрожит за то, что ему оставлено; и так как вследствие пострижения он не может убежать от пленивших его, то остается при монастыре. Впрочем, игумен с братией скоро дают ему волю ходить по желаниям сердца его. Он опять обращается к хозяйству; из него выходит отличнейший промышленник и кулак: он сеет хлеб, разводит и обделывает лен, занимается лошадями, потому что если конь — и ложь во спасение, то хорошая статья в торговле; он держит табуны лошаков и ослов, возит на них дрова для себя и для других, торгует волами; он гордится умножением числа детей у крестьян, мальчиков и особенно девочек и т. д.

123) Вот уловки, посредством которых наши мудрые практики уловляют человека богатого, способного поддаться на удочку. Они залучают также и бедного, часто и его тоже не совсем по доброй воле; а если у него есть одно только жилище, хотя бы даже похожее на шалаш, но расположенное в удобном месте, то еще и с какими хлопотами: и чего они только не выделывают потом над ним и чрез него! Над ним — потому что этот человек не найдет у них себе отдыха во всю свою жизнь; пренебрегаемый, уничижаемый, презираемый, он выносит все то, что испытывают бездомные люди, не платящие подати (от господ, которые, вследствие излишества, доходят до полного к ним презрения. Чрез него — потому что они (монахи), усевшись подле, строят за тем засаду то против соседящего с бедною хижиной виноградника, то против поля; они поджидают удобного случая захватить чужое жилище или луг, либо задавив соседей, либо обманув их. Таким образом они расширяются наподобие пламени, пожирающего все близлежащее, не потому чтобы они имели какую в том нужду, но чтобы легче было скрыть свои грехи при неимении вокруг себя соседей, чтобы казаться страшными своим большим богатством, и чтобы, умалив всех, обратить их, если можно, в рабство.

124) Таков их образ действий. — Остается нечто, еще более грубое, покрытое более густым слоем грязи; но это мог бы избрать какой-нибудь обличительный писатель предметом своего сочинения; мы же далеки от того на большое расстояние, потому что мы держали и доселе речь не для огорчения, а для исправления, если еще возможно в чем исправление для нынешних людей. Таково, чтобы выразить все одною чертой, поведение этих внешних (то есть, нестоличных) больших монастырей — грубое, нелепое, нестройное, расходящееся со всеми условиями приличия. Древние блаженные цари, по-видимому, предвидели, что и в монастырях, которые они сами устраивали, водворятся те же самые обычаи, если они не придумают какой-нибудь мудрой меры, насколько это было возможно. И вот, они положили совет, которым на дальнее расстояние отгонялась от монастыря фальшивая и вредная для монашеской жизни практика, нисколько не служащая к улучшению самих монашествующих, но приносящая положительный вред посетителям их и другим искушаемым, а вместо ее вводилась боголюбивая и общеполезная практика, не обращающая в притворную ложь божественное имя. Следствием этой царской предусмотрительности было поставление во главе больших монастырей начальников из среды мирских людей, дабы подвижники (то есть, монахи) были единственно заняты богоугодными делами, a (мирские) начальники пеклись о многом, и на подобие некоторых выставленных вперед оплотов, отражали житейские волны и обращали их назад, сохраняя самый монастырь от всякого волнения, если только природа допускает это, или, по крайней мере, от сильного потрясения.

125) Есть в этих монастырях и такие, которые добровольно подчинили себя какому-нибудь многомощному боголюбивому лицу; предоставив ему внешнюю оборону, все делать и все выносить, что касается закона и суда, они сами остаются спокойными, заботятся о душе, занятые одним делом, исполнением заповедей. Знакомые нам по опыту монастыри не таковы. Здесь вместо псалтыри и всякого священного писания подвижники держат в руках весы, чтобы обвешивать, и счеты, чтобы обсчитывать и т. д».

 

Сост. Ред.

 

{1} См. А. П. Каждан, Византийский публицист XII в. Евстафий Солунский // Византийский временник. 1967. Т. 27. С. 87-106; 1968. Т. 28. С. 60-84; 1969. Т. 29. С. 177-195.

{2} Eustathii Metropolitae Thessalonicensis opuscula, ed. T. L. F. Tafel (Frankfurt am Main, 1832; repr. Amsterdam 1964). Напечатаны также у Миня: Patrologiae Graeca, T. 135. и 136.

{3} Tafel. Ρ. 214-267 // PG. Τ. 135. Col. 729-910.

{4} Tafel. Ρ. 88-98 // PG. Τ. 136. Col. 373-407.

{5} Tafel. Ρ. 182-196 // PG. Τ. 136. Col. 217-263.

{6} Пер. по Ф. Успенский, Образование Второго Болгарского царства, Одесса 1879, С. 64.

{7} Отрывок из сочинения св. Евстафия «Об исправлении монашеской жизни» переведен на русский язык В. Г. Васильевским (Материалы для внутренней истории византийского государства. Властели, монастыри и сборщики податей в XI и XII веках // Журнал Министерства Народного Просвещения. Ч. 202. 1879. C. 435-438.).

 

См. также:

Протоіерей Василій Войтковскій – О Евстаѳіѣ Солунскомъ Архіепископѣ 12-го столѣтія.




«Благотворительность содержит жизнь».
Святитель Григорий Нисский (Слово 1)

Рубрики:

Популярное: