Слово похвальное въ честь святаго славнаго великомученика и цѣлителя Пантелеимона (Переводъ съ греческаго).
«Аще міръ васъ ненавидитъ, вѣдите, яко Мене прежде васъ возненавидѣ» (Іоан. 15, 18).
Многія и значительныя причины трогаютъ мое сердце, возбуждаютъ умъ, двигаютъ языкъ къ восхваленію хотя слабыми словами св. Пантелеимона, – Пантелеимона, котораго почтила Пресвятая Троица, прославили Ангелы, увѣнчало само небо, такъ что онъ сталъ похвалою мучениковъ, защитникомъ православія, сладкою отрадою и современныхъ ему и нынѣшнихъ христіанъ. Многія, говорю, причины понуждаютъ мой языкъ ко глаголанію въ праздникъ таковаго мученика, – и цвѣтъ его юности, которой не побороли ужасныя и многочисленныя мученія, претерпѣнныя святымъ, и невыносимая свирѣпость того мучителя, противъ котораго онъ ратовалъ. Но велики и препятствія, которыя удерживаютъ мой языкъ отъ бесѣды, – это не только моя неопытность, но и самое достоинство мученика, которому не отъ людей предлежитъ похвала, а отъ Бога. Мученики не ищутъ витійства и внѣшней похвалы. За пачеестественныя дѣла мученическія одна только несозданная Премудрость можетъ по достоянію почтить таковыхъ вѣрныхъ рабовъ; поэтому похвала наша ничтожна. Велико это препятствіе, и можетъ наложить молчаніе на уста всякаго. Но дерзновенна любовь, смѣло благоговѣніе. Посему не будетъ страннымъ, если мы сдѣлаемъ хотя слабый очеркъ великихъ подвиговъ сего мученика, и особенно когда намъ извѣстно, что ни широта неба, ни красота его не уменьшается, если напишетъ оное на хартіи даже и самая малая рука. Драгоцѣнные камни, къ коимъ прикасается рука неискуснаго художника, не перемѣняются въ свинецъ, и море не отвращается малаго даянія рѣкъ. Знаю какъ отважно открытыми глазами смотрѣть на солнце: но не робѣю смотрѣть на него, когда оно не отторгаетъ отъ себя ни легкой мглы, ни тонкаго облака, ни слабыхъ паровъ; такъ какъ они-то и даютъ людямъ случай болѣе узнавать свѣтлость лучей его.
Отечество св. Пантелеимона Никомидія была первымъ городомъ среди другихъ, коими хвалится и украшается Виѳинія. Извѣстно, что Никомидія была даже мѣстопребываніемъ императоровъ. Но важнѣйшее изъ преимуществъ города сего, ради котораго онъ долженъ быть славнымъ и именитымъ среди другихъ городовъ, есть то, что онъ сдѣлался отечествомъ мучениковъ, родивъ такое ихъ множество. Можетъ быть, онъ въ семъ отношеніи не былъ бы похваленъ языкомъ витій, которые по лицепріятію часто скрываютъ истину; за то похваляется постоянно и воспоминается отъ самой невѣсты Христовой, православной Церкви, потому что не возсіяетъ день, чтобы не просвѣщали ее мученическія крови Никомидіи. Но среди всѣхъ другихъ мучениковъ Никомидія имѣетъ славнѣйшимъ, какъ небо среди звѣздъ солнце, Пантелеимона, котораго она родила и воспитала. – Если бы позволяло время праздника мучениковъ соплетать похвалы въ честь предковъ ихъ, въ такомъ случаѣ отецъ Пантелеимона Евсторгій и матерь его Еввула подали бы намъ поводъ ко многимъ похваламъ; – мать тѣмъ, что отъ начала была благочестивая; – отецъ, – что не нуждался въ другомъ руководителѣ на пути ко благочестію, кромѣ ученія и вразумленія отъ сына, чтобы такимъ образомъ Пантелеимонъ былъ благодѣтелемъ не только другихъ, но и своего отца, врачемъ не только тѣлъ, но, что несравненно важнѣе, и душъ. Это самое и было началомъ и причиною мученія его, т.-е. сострадательный его нравъ и великая милость, которыя онъ оказывалъ недугующимъ. Движимый милосердіемъ, онъ находитъ на дорогѣ юношу, угрызеннаго эхидною и уже умершаго; призываетъ надъ нимъ всесильное имя Господа нашего Іисуса Христа, и мертвый тотчасъ же воскресаетъ. Послѣ сего, оставивъ врачебныя наставленія Иппократа и Галена, Пантелеимонъ тѣмъ же всесильнымъ Христовымъ именемъ отверзаетъ очи слѣпцу, который познаетъ достопоклоняемое и всемогущее имя Іисуса Христа, и дѣлается проповѣдникомъ преславнаго врачеванія и благочестія Пантелеимонова. Вскорѣ чудо это достигаетъ до слуха самого царя Максиміана, отъявленнаго по нечестію и знаменитаго по идолослуженію. Тотчасъ же онъ призываетъ къ себѣ Пантелеимона. Является къ нему добрый сей юноша съ великою радостію и усердіемъ, вооруженный не желѣзными орудіями, но необоримою силою Іисуса Христа. И вотъ съ этимъ кровожаднымъ волкомъ, съ этимъ неистовымъ львомъ, собесѣдуетъ, борется овца Христова безоружная, немощная. Шлемъ ея не другое что, какъ вѣра, мечъ – глаголъ Божій, а надъ всѣмъ – крестъ. Войну начинаетъ Максиміанъ сладкими словами, льстиво говоря: «слышу Пантелеимонъ, будто ты вѣруешь въ Бога, Котораго царство мое не принимаетъ, даже и не хочетъ Его знать. За это тебя надлежало бы сейчасъ же лишить жизни жесточайшею смертію; но жалѣю юность твою, сострадаю красотѣ твоей, забочусь объ общей пользѣ, которую доставляетъ врачебное искусство; даю тебѣ время размыслить о благѣ твоемъ; совѣтую тебѣ поклониться богамъ, коимъ покланяются самые цари. За это послушаніе я открою сокровища мои и обогащу тебя такъ, что ты будешь первымъ не только среди богачей, но и среди управителей царства моего. Ты видишь стоящихъ по правую мою руку? Какіе труды перенесли они, какія опасности, бѣды потерпѣли, чтобы взойти въ такое достоинство! Но отъ тебя не требую ничего такого, – только принеси жертву богамъ, и тотчасъ же будешь первымъ среди вельможъ». Не попустилъ ему Пантелеимонъ долѣе расточать ядоносныя слова ласкательства, но тогда же, распаленный благодатію Св. Духа, съ великимъ дерзновеніемъ сказалъ: «я покланяюсь, государь, Богу – Творцу неба и земли, въ Него вѣрую; боговъ же твоихъ, какъ дѣлъ рукъ человѣческихъ, презираю, плюю на нихъ, какъ на глухихъ и безчувственныхъ истукановъ, а о тебѣ сожалѣю, какъ ты столь безуменъ, что презираешь Царя неба и земли, и покланяешься демонамъ! Удивляюсь тебѣ, что ты надѣешься ласкательными словами прельстить созданіе Божіе – поклониться истуканамъ; сокровища мнѣ обѣщаешь, вещи тлѣнныя и привременныя, чтобъ лишить вѣчныхъ; честь и славу скоропреходящія предлагаешь, чтобъ не имѣлъ я блаженной славы праведныхъ, которой и весь этотъ міръ не стоитъ. Велики ли дары, велики ли блага ты обѣщаешь, чтобъ лишить необъятныхъ и вѣчныхъ? Пообѣщай мнѣ, если имѣешь, другое небо и другой рай, подобные тѣмъ, которыя надѣюсь получить; но и тогда не склонюсь я на волю твою. Нѣтъ! да не будетъ, Христе Царю, Творецъ и благотворитель міру и мнѣ смиренному рабу Твоему, чтобъ я отрекся когда имени Твоего изъ-за богатства, или дружества царя земнаго, или ради славы и чести, или даже ради всего неба и рая. Итакъ, царь не медли! побереги свои богатства и обѣщанія, чтобъ почтить ими заблудшихъ, которые окружаютъ тебя; а для меня готовь орудія мученій, для меня да изострятся мечи, да разжется печь, да расплавится свинецъ, да пустятся звѣри, да вращается колесо. Я готовъ съ великою радостію на всякую смерть, ради любви сладчайшаго моего Іисуса: готовъ сгорѣть въ огнѣ, быть пищею львовъ, умереть отъ меча, пролить кровь свою за любовь истиннаго Бога, Который не пожалѣлъ излить Свою пречистую кровь на крестѣ ради любви ко мнѣ». Не успѣлъ еще окончить Пантелеимонъ сихъ дерзновенныхъ словъ благочестія, какъ уже воскипѣлъ царь гнѣвомъ – испуская изъ устъ пѣну, скрежеща зубами, неистовствуя, воспринялъ: «гдѣ палачи, гдѣ мучительныя орудія?!». По гласу мучителя, мгновенно устремились на Пантелеимона совершители казней: бьютъ его въ уста камнями, обнажаютъ его, заворачиваютъ назадъ его руки, вяжутъ ихъ, растягиваютъ его на землю, и бьютъ жезлами дотолѣ, пока утихнетъ царь отъ гнѣва; потомъ вѣшаютъ за ноги, строгаютъ по тѣлу ногтями желѣзными, опаляютъ факелами; послѣ всего страстотерпецъ полумертвый, весь израненный, обожженный ввергается въ мрачнѣйшую темницу. Максиміанъ думалъ, что Пантелеимонъ умретъ, – потому что не было надежды на его жизнь. Но когда, спустя немного дней услышалъ, что Пантелеимонъ не только живъ, но даже не имѣетъ никакого знака отъ прежнихъ ранъ, совершенно здоровъ, веселъ, радостенъ, поетъ и славитъ Бога въ темницѣ; тогда снова воспламеняется гнѣвомъ, думаетъ, совѣтуется, какимъ образомъ побѣдить непобѣдимаго. Едва только внушилъ ему отецъ его діаволъ мысль, – растопить олово и бросить въ него мученика, и вотъ приготовляется котелъ, разжигается огонь, кипитъ олово, выводятъ изъ темницы Пантелеимона; идетъ онъ радуяся, какъ бы шелъ въ брачный чертогъ, связывается по рукамъ и ногамъ, бросается въ олово. Мучитель ожидаетъ услышать, что Пантелеимонъ погибъ, что не осталось у него не только плоти, но даже и костей; между тѣмъ узнаетъ, что даже и волосы Пантелеимона не повредились отъ клокотавшаго олова, что опять онъ здоровъ, свободенъ отъ узъ, не имѣетъ никакой боли, и покоится въ кипящемъ оловѣ, какъ на розахъ. Этотъ ужасный слухъ раздираетъ сердце мучителя болѣе, чѣмъ олово мученика; онъ повелѣваетъ привязать мученику большой камень на шею и бросить его въ море. Привязанъ камень, бросаютъ въ пучину морскую страстотерпца; но на другой день онъ обрѣтается на берегу здоровъ, свободенъ, ходитъ и радуется, какъ бы прогуливается. Снова мученикъ связывается и бросается на растерзаніе звѣрей. Многіе тогда узнали, что царь лютѣе аспидовъ и львовъ: ибо они кротчайшими явились предъ мученическимъ многопобѣднымъ тѣломъ; и не только не растерзали оное, но поклонялись ему, какъ первозданному человѣку до его преслушанія. Максиміанъ вмѣсто того, чтобъ придти въ чувство, вмѣсто того, чтобъ познать всемогущество Божіе, приготовляетъ колеса, усаженныя многими мечами и острыми желѣзами; привязываютъ на нихъ мученика, поднимаютъ колеса на гору высокую, и оттуда оставляютъ ихъ катиться внизъ. Колеса эти катились внизъ съ такою силою, что камни и дерева подъ ними сокрушались, а адамантово тѣло мученика нисколько не повредилось. Если и отъ слышанія такихъ страшныхъ мученій сокрушается сердце, то не болѣе ли отъ видѣнія ихъ? Максиміанъ все видѣлъ, но, ослѣпленный до конца наставникомъ своимъ діаволомъ, ни въ чувство не пришелъ, и не ужаснулся чудесъ Божіихъ. Наконецъ, утомившись въ изобрѣтеніи и выдумываніи мучительныхъ орудій, онъ повелѣваетъ отсѣчь святую голову Пантелеимона мечемъ. Приходитъ палачъ, ударяетъ мечемъ, и вмѣсто усѣченія адамантовой главы, мечъ гнется какъ олово, – вѣруетъ во Христа палачъ и многіе другіе, бывшіе съ нимъ, воины; утверждаетъ ихъ во св. вѣрѣ Пантелеимонъ, потомъ самъ наклоняетъ главу, подражая возлюбленному своему Владыкѣ, – и тогда отдѣляется пресвятая его душа отъ тѣла. – Столь ужасно было мученіе великомученика Пантелеимона, столь страшны и паче естества были его мученія! Но такъ какъ описали оныя пространно многіе достовѣрные мужи, поэтому я умолчалъ о нѣкоторыхъ, и вышепредложенное воспомянулъ для празднующихъ нынѣ сему святому. – Какая радость объяла сердца тѣхъ христіанъ, которые своими глазами видѣли, какъ вмѣсто крови истекло молоко отъ его св. тѣла! Какое утѣшеніе они получили, когда увидѣли ту маслину, къ коей былъ привязанъ святый, какъ она тотчасъ же принесла плоды! Несказанна была радость христіанъ, когда послѣ того чудесныя врачеванія душъ и тѣлесъ потекли отъ святаго гроба мученика. Все это я прохожу молчаніемъ, и о томъ только желаю спросить празднующихъ нынѣ сему непобѣдимому мученику: не желаетъ ли сердце ихъ почтить, какимъ нибудь знакомъ благоговѣнія, того, котораго столь славно почтила Пресвятая Троица, показавъ его сильнымъ не только противъ Максиміана, но и противъ самого діавола? Отчего и самыя стихіи явились предъ нимъ бездѣйственными: огнь потерялъ естественную свою истребительную силу, земля – тяжесть, море – влажность и звѣри – лютость. Всѣ стихіи, скрывая естественное свое дѣйствіе, ему, какъ царю, поклонились, какъ вооруженному силою, покорились, какъ воина и вѣрнаго друга Христова почтили.
Итакъ почтимъ и мы Богомъ прославленнаго страстотерпца, прославимъ день его празднества, тѣмъ болѣе, что онъ и самъ празднуетъ, радуется и прославляется на небесахъ въ ликахъ перворожденныхъ. На дѣлѣ покажемъ, что мы близки мученикамъ; вѣруемъ во Св. Троицу, какъ и они; вѣруемъ, что молятся о насъ мученики, почтимъ ихъ не сегодня только, но и завтра и всегда, какъ заповѣдуютъ златыя уста Іоанна: «не въ кругѣ дней распознаются праздники мучениковъ, но въ мысли и изволеніи оные совершающихъ. Такъ, если ты подражаешь жизни мученика, дѣламъ его, терпѣнію, твердости, скорбямъ; то ты почтилъ мученика». Честь мученику – подражаніе ему, говоритъ св. учитель. Какъ порочно поступающіе и въ праздники не празднуютъ (грѣшники никогда не имѣютъ праздника), такъ и добродѣтельные, безъ торжества праздникъ совершаютъ. Ибо въ чистомъ сердцѣ является праздникъ, а не во внѣшнихъ предметахъ заключается истинная честь достойная мучениковъ. Ботъ выраженіе праздника – подражаніе терпѣнію и твердости мученика! Находится и нынѣ Максиміанъ; идолы страстей не вовсе еще сокрушены, пятиродная борьба (πένταθλον), въ которой подвизался Пантелеимонъ, еще не окончилась. И нынѣ всякій христіанинъ имѣетъ враговъ: плоть, діавола и міръ. Каждый изъ этихъ враговъ хочетъ, чтобъ исполнилась воля его въ день праздника. Діаволъ, потерявшій первую радость, которую доставляло ему древнее празднество язычниковъ, ищетъ отъ христіанъ нѣкоторыхъ знаковъ и воспоминаній языческаго идолослуженія; поэтому возбуждаетъ ихъ къ невоздержанію, къ ликованіямъ, къ непотребствамъ и ко многому другому, о чемъ свидѣтельствуетъ Богословъ, что все это свойственно язычникамъ. Другой Максиміанъ, это – міръ, который принуждаетъ празднователей смотрѣть не на законъ Христовъ, внимать не тому, чего требуетъ день мученическій, по обычаямъ своимъ. Законъ Христовъ повелѣваетъ праздновать не въ квасѣ злобы и лукавства, но въ безквасіи чистоты и истины; а обычай міра хочетъ, чтобы въ день праздника человѣкъ очищалъ не душу свою, но одежды; питалъ не душу, но тѣло; чтобъ не онъ побѣдилъ страсти, но чтобъ страсти побѣдили душу; чтобы не Богу угождалъ онъ бдѣніями, молитвами, милостынями, но діаволу пожеланіями тѣла, прихотьми многообразнаго врага плоти. Это истинные Максиміаны, которые усиливаются управлять нами въ день праздника, и повелѣнія ихъ намъ къ сожалѣнію не кажутся трудными! Мы видѣли побѣдные трофеи надъ врагомъ, которые воздвигъ себѣ ратоборецъ Христовъ своимъ страдальческимъ подвигомъ въ настоящій праздникъ: бичеванія, темницы, звѣри, потопленія, колеса, мечи, пламенное олово, и все другое, что претерпѣлъ Пантелеимонъ; ибо все это обратилъ онъ къ низложенію врага. Поэтому-то неизвинительны такъ безпечно празднующіе, когда безъ соболѣзнованія и страха слушаютъ они о дѣйствіяхъ мучителя. Къ прискорбію, очень многіе это дѣлаютъ; – если видимо они не преклоняютъ колѣна предъ идоломъ, то страстями ему служатъ. Не поклоняются они идолу Афродиты, но въ страсти его находятся. Діониса идола здѣсь нѣтъ, но дѣла его пребываютъ. Устранено слово, но дѣла свидѣтельствуютъ истину. Кого имѣли предстателемъ и богомъ идолослужители въ ликахъ, въ тимпанахъ, въ пѣсняхъ и въ подобныхъ играхъ? Діониса. Какими дѣлами праздновали они празднества его, такими же и многіе изъ христіанъ отличаютъ дни и память св. мучениковъ. Это ли честь, которою пришелъ ты оказать мученику? Это ли благодареніе ему за многія и великія его благодѣянія? Ужели почитается праздникъ невоздержаніемъ? Придемъ же въ самихъ себя! Очистимся отъ всякія скверны плоти и духа, возлюбимъ постъ и представимъ тѣла и души наши въ жертву живую, святую и благоугодную Богови; побѣдимъ, подражая тѣмъ, которые побѣдили; постраждемъ за истину подражая страстотерпцамъ! Это имъ принесемъ въ даръ, – да будемъ и мы побѣдителями; противустанемъ и мы невидимымъ врагамъ и мучителямъ, и наипаче во внутренней брани. Пантелеимонъ одолѣлъ звѣрей, ты побѣди гнѣвъ; онъ огонь, ты удовольствіе; онъ мечь, ты языкъ. Онъ ничего не восхотѣлъ принять, что ему предложено было мучителемъ, и ты не поклонись образу златому, не преклони колѣно Ваалу даже и ради нужды. Если этимъ способомъ будемъ праздновать, то праздникъ нашъ будетъ истинный, и мы почтимъ мученика.
Посему, всѣ тѣ, которые ученики Христа Бога искренніе, да слѣдуютъ Его ученію; всѣ тѣ, которые чада свѣта, да творятъ дѣла свѣта; всѣ мучениколюбцы, мучениковъ да почтятъ. Всѣ, которымъ дороги крови мученическія, почтимъ праздникъ страстотерпцевъ, прославимъ ихъ подвиги, да явимся близкими и сродниками ихъ – если не по происхожденію отъ нихъ, то по дѣламъ, по терпѣнію въ искушеніяхъ, по мужеству въ духовныхъ браняхъ, по теплой любви къ возлюбившему насъ Богу, по непримиримой ненависти къ діаволу. Страстотерпцы противостали, воспротивились грѣху даже до крови, – то же сдѣлаемъ и мы. Они низложили мучителей, – а мы страсти. Они презрѣли и юности цвѣтъ, и богатство, и чести, – такъ же поступимъ и мы. Для какой цѣли? да сподобимся и мы части ихъ, да примутъ они насъ въ вѣчныя обители, да признаютъ они насъ братіями своими въ день воскресенія; да всѣ вмѣстѣ обрящемся въ радости Господа нашего, всѣ да удостоимся свѣта онаго, свѣтлости несозданной, и созерцанія невечерней блаженной и живоначальной Троицы, въ Которую вѣруемъ, Которой служимъ, Которую исповѣдуемъ сердцемъ и устами и душею, молитвами и предстательствомъ св. великомученика Пантелеимона, благодатію и человѣколюбіемъ Господа нашего Іисуса Христа, Ему-же слава и держава, во вѣки вѣковъ. Аминь.
«Душеполезныя размышленія», издававшіяся выпусками въ 1880-1881 гг. Изд. 3-е. М. 1895. С. 72-82.
