Ѳеодоръ Сергѣевичъ Надеждинъ – СЛОВО ЧЕЛОВѢЧЕСКОЕ.
Что такое наше слово? Оно – величайшій и неоцѣненный даръ благости и любви Божіей къ человѣку. Имъ мы выражаемъ наши понятія о Богѣ, о человѣкѣ, о мірѣ видимомъ и невидимомъ; имъ выражаемъ наши чувствованія и самыя сильныя и пламенныя, и самыя нѣжныя и тихія; имъ живописуемъ красоты природы, иногда такъ вѣрно, живо и отчетливо, какъ не можетъ изобразить ихъ и кисть художника; посредствомъ слова мы усвояемъ себѣ и передаемъ другимъ всѣ сокровища человѣческой мудрости, и можно сказать, безъ слова не было бы никакой мудрости, никакихъ великихъ открытій въ области наукъ и искуствъ; словомъ изображаемъ гражданскіе законы и вносимъ порядокъ и стройность въ жизнь и дѣятельность милліоновъ людей; слово, въ видѣ отдѣльныхъ языковъ, служитъ печатью самобытности того или другаго народа, крѣпчайшею связью, соединяющею членовъ гражданскаго общества между собою; живымъ человѣческимъ словомъ мы возбуждаемъ другъ друга ко всему великому и прекрасному и отклонлемъ отъ всего низкаго и презрѣннаго. Но можно ли исчислить всѣ великія благодѣянія, которая мы имѣемъ въ дарѣ слова?
Откуда же этотъ чудный даръ въ нашей природѣ? Откуда это благодѣтельное слово, безъ котораго мы не знали бы чудесъ звѣзднаго неба, не мчались бы съ быстротою птицы по желѣзнымъ дорогамъ, не имѣли бы ни телеграфовъ, ни другихъ полезныхъ для насъ открытій и изобрѣтеній ума? Кажется, на такой вопросъ можетъ быть только одинъ отвѣтъ, самый разумный, самый простой и естественный: слово, какъ мы сказали, есть даръ благости и любви Божіей къ человѣку; иначе: человѣкъ непосредственно изъ рукъ Творца вышелъ существомъ разумно-словеснымъ.
Но люди, которыхъ разумы истлѣли (2 Кор. XI, 3), не хотѣли мыслить такъ просто и естественно, и мыслили въ высшей степени странно и уродливо. Изъ мутнаго и нечистаго источника, – безбожной философіи ХVIIІ вѣка произошло мнѣніе, будто человѣкъ первоначально былъ безсловеснымъ, а потомъ самъ выдумалъ и изобрѣлъ для себя слово. Это мнѣніе тогда нашло многихъ послѣдователей; нѣкоторые держатся его и теперь. Не трудно показать неосновательность этого мнѣнія и при свѣтѣ одного здраваго разсудка. Если человѣкъ, какъ говорили мнимые мудрецы прошедшаго вѣка и какъ думаютъ ихъ послѣдователи, былъ нѣкогда безсловеснымъ; то когда же именно? Пусть хотя въ темныхъ, самыхъ темныхъ и сбивчивыхъ преданіяхъ древнихъ народовъ укажутъ намъ слѣды этого безсловеснаго, скотоподобнаго состоянія человѣчества. Не всѣ ли преданія, даже самыя темныя, свидѣтельствуютъ, что человѣкъ всегда, во всѣ времена своей жизни на землѣ, былъ существомъ словеснымъ, говорящимъ? Не всѣ ли темныя сказанія народовъ говорятъ намъ о такъ называемомъ золотомъ вѣкѣ, – первобытномъ блаженномъ состоянія человѣка, и въ этомъ состояніи также усвояютъ ему даръ слова? Если человѣкъ, какъ думаютъ лукавые мудрователи, выдумалъ, вымыслилъ для себя слово: то какъ же онъ думалъ и мыслилъ безъ словъ?! Мы не знаемъ способа мыслить безъ посредства какого бы то ни было человѣческаго слова; а знаемъ и ясно сознаемъ, что всякая мысль, раждающаяся въ насъ, тотчасъ же облекается въ форму рѣчи болѣе или менѣе совершенную, такъ что никакой мысли безъ слова для насъ не существуетъ вовсе. Правда, мы можемъ иногда выражать нашу мысль и не словомъ, напр. въ звукахъ музыки, въ тѣлодвиженіяхъ, въ предметахъ символическихъ; но эта самая мысль уже прежде въ нашемъ сознаніи облечена въ слово, равно какъ и въ сознаніи другихъ она, если понимается ими, также облекается въ словесную форму. Если безсловесный человѣкъ, по мнѣнію тѣхъ же мудрецовъ, самъ выдумалъ слово: то первоначальный языкъ его, безъ сомнѣнія, былъ необычайно бѣденъ, жалокъ, ничтоженъ и по количеству словъ, а тѣмъ болѣе по ихъ внутреннему смыслу и значенію, по отношенію ихъ къ понятіямъ разсудка. Отъ чего же древнѣйшіе и слѣдовательно ближайшіе къ первоначальному языки, напр. еврейскій и санкритскій, такъ обильны, глубоки и многознаменательны? Отчего нѣкоторыя слова ихъ, значеніе которыхъ понятно и для насъ, въ новыхъ языкахъ не замѣнимы однимъ равнознаменательнымъ словомъ[1], а должны быть переводимы или цѣлою фразой, или замѣняемы словомъ, далеко не имѣющимъ той же полноты мысли и многознаменательности, или же оставляются вовсе безъ перевода? Странное дѣло! Человѣкъ, только что вышедшій изъ безсловеснаго состоянія, умѣлъ извѣстное понятіе выразить однимъ многознаменательнымъ словомъ, а человѣкъ уже словесный, образованный, прославившійся множествомъ открытій и изобрѣтеній, не можетъ найдти на своемъ образованномъ языкѣ одного столько же многознаменательнаго слова для выраженія того же понятія. Нельзя ли заключить такимъ образомъ, что человѣкъ, только-что вышедшій изъ звѣрскаго, скотскаго состоянія, былъ гораздо умнѣе, и образованнѣе, и глубокомысленнѣе, нежели новый человѣкъ, со всѣми его науками и изобрѣтеніями? Волею или неволею, а необходимо придти къ такому странному умозаключенію, если согласиться съ мнѣніемъ мудрователей прошедшаго вѣка.
Но не будемъ слишкомъ много опровергать этого мнѣнія, полнаго темноты и противорѣчій. Длл насъ – христіанъ свидѣтельство слова Божія должно быть выше всякихъ мнѣній и соображеній, особенно соображеній людей, взимавшихся на разумъ Божій (2 Кор. X, 5), – людей, которые низводили человѣка, – а слѣдовательно и себя самихъ, – на степень безсловесныхъ не столько по убѣжденію ума, сколько по крайней испорченности сердца, которые, предавшись низкому, хотя и утонченному разврату, желали усыпить совѣсть, забыть о Богѣ, отвергнуть все Божественное ученіе Христіанства.
Что же говоритъ намъ слово Божіе о происхожденіи слова человѣческаго? То, что человѣкъ въ первыя минуты своего бытія уже имѣлъ даръ слова, и притомъ слова совершеннаго, способнаго выражать ту глубокую мудрость ума, которою Господь одарилъ его, способнаго выражать и тайны Божественнаго откровенія. Первый человѣкъ по повелѣнію Бога, нарекаетъ имена всѣмъ животнымъ. Такъ какъ въ этомъ случаѣ Господь испытывалъ мудрость Адама: приведе я ко Адаму, видѣти, что наречетъ я (Быт. II, 19): то слово Адама, безъ сомнѣнія, было не однимъ звукомъ, случайно усвоеннымъ тому или другому предмету, но выражало существенныя свойства тѣхъ предметовъ, которымъ онъ давалъ имена; его слово было сокровищницею глубокой мудрости. Не потому ли и древнѣйшіе языки, какъ ближайшіе къ первобытному языку человѣка, такъ многознаменательны и глубоки? Далѣе, первый человѣкъ изрекаетъ таинство брака, безъ сомнѣнія, по непосредственному внутреннему откровенію или озаренію отъ Бога, изрекаетъ такъ совершенно, что и Само воплощенное Слово Божіе, Господь Іисусъ Христосъ, изъясняя высокую важность сего таинства, повторяетъ слова первозданнаго и подтверждаетъ ими нерасторгаемость супружескаго союза (Матѳ. XIX, 5. 6).
Припомнимъ здѣсь, что человѣкъ сотворенъ по образу Божію, которымъ онъ отличается отъ всѣхъ земныхъ тварей и стоитъ безмѣрно выше ихъ. Если же слово дано Богомъ только человѣку: то въ немъ, безъ сомнѣнія, отражается какая либо черта образа Божія. По глубокому богословскому ученію Отцевъ Церкви, человѣкъ созданъ словеснымъ въ образъ Слова Ѵпостаснаго, которое есть Богъ и Единородный Сынъ Божій. Не потому ли слово человѣка иногда бываетъ столь могущественнымъ и сильнымъ, что оно есть образъ Слова, Которое рече, и быша: повелѣ, и создашася (Пс. XXXII, 9)?...
Обратимъ же вниманіе на тѣ нравственные уроки, которые вытекаютъ для насъ изъ понятія о словѣ и его высокомъ значеніи въ нашей природѣ. Если слово и само по себѣ есть великій и неоцѣненный даръ Божій, если оно велико и важно потому, что есть малый образъ безконечнаго, Ѵпостаснаго Слова Божія: то, безъ сомнѣнія, его должно употреблять уважительно, осторожно, сообразно съ тою цѣлію, для которой оно дано человѣку. Низко, преступно и въ высшей степени не благородно поступилъ бы тотъ, кто, получивъ какой либо даръ отъ лица важнаго и знаменитаго, въ глазахъ своего благодѣтеля бросилъ бы сей даръ на землю и сталъ попирать его ногами. Какъ же низко, преступно и оскорбительно для Бога злоупотребленіе словомъ, даромъ Божіимъ великимъ и безцѣннымъ! Если Господь даромъ слова прославилъ и возвеличилъ человѣка и поставилъ его безмѣрно выше безсловесныхъ тварей: то злоупотреблять словомъ не значитъ ли унижать достоинство человѣка?
Но въ чемъ именно должно состоять употребленіе слова, сообразное съ его назначеніемъ? Св. Апостолъ Павелъ преподаетъ намъ весьма глубокое и многознаменательное наставленіе относительно употребленія дара слова: слово ваше, говоритъ онъ, да бываетъ во благодати (Колос. IV, 6).
Христіанинъ, въ таинствахъ Св. Церкви, дѣйствіемъ Святаго Духа возрождается въ новую, духовную жизнь; благодатнымъ дѣйствіемъ Святаго Духа вся его природа, всѣ его силы и способности освящаются и обновляются благодатію Святаго Духа освящается и слово христіанина, когда священнодѣйствующій помазуетъ св. мѵромъ его уста и полагаетъ на нихъ печать дара Духа Святаго, Духа Христова. Посему слово христіанина, по самой обновленной природѣ его, должно быть словомъ во благодати или благодатнымъ, должно быть проникнуто и освящено силою Святаго Духа, быть также свято, животворно и спасительно, какъ слово Христово, слово евангельское. Оно дѣйствительно бываетъ такимъ, когда христіанину остается вѣрнымъ своему высокому призванію, когда онъ свободно покоряется благодатнымъ дѣйствіямъ Святаго Духа.
Если и естественное слово человѣка, даже невозрожденнаго благодатію Святаго Духа, можетъ производить дѣйствія великія и могущественныя, можетъ тысячи и милліоны людей направлять къ одной цѣли: то слово благодатное, проникнутое всемогущею силою Святаго Дуга, можетъ производить дѣйствія необычайныя, сверхъестественныя, чудесныя, – дѣйствія, совершенно не дотступныя для естественнаго слова человѣческаго. Исторія святыхъ Божіихъ человѣковъ представляетъ намъ много примѣровъ чудесныхъ дѣйствій благодатнаго слова. Они словомъ исцѣляли больныхъ, воскрешали мертвыхъ, повелѣвали силами природы. Но если развращенную волю человѣка иногда труднѣе подвигнуть къ добру, нежели горы преставляти: то всего чудеснѣе, всего удивительнѣе то, что благодатное слово проповѣдниковъ Христовыхъ обратило человѣчество къ новой, лучшей жизни, ниспровергло служеніе идоламъ, посрамило лживыя мудрованія языческихъ мудрецовъ, преодолѣло всѣ усилія своихъ гонителей, озарило всю вселенную свѣтомъ истиннаго Боговѣдѣнія. Такъ могущественно, такъ неодолимо и побѣдоносно благодатное, христіанское слово!
Болѣе или менѣе таково должно быть въ существѣ своемъ слово всякаго христіанина. Конечно, не всякому дано совершать словомъ дѣйствія необыкновенныя и чудесныя; потому что не всегда и не для всѣхъ это нужно; но на всякомъ лежитъ священная обязанность употреблять даръ слова, сообразно съ ученіемъ христіанскимъ, ко благу ближнихъ временному, вещественному, а наиболѣе вѣчному, духовному, такъ что и вещественныя выгоды человѣка должны быть направляемы въ этомъ случаѣ къ единому на потребу. Не всякому дано словомъ очищать прокаженныхъ, отверзать очи слѣпымъ, воскрешать мертвыхъ; но всякій болѣе или менѣе обязанъ употреблять свое слово такъ, чтобы оно просвѣщало слѣпотствующихъ духовно, – не вѣдущихъ Божественнаго ученія Вѣры, исправляло людскіе пороки, которые опаснѣе и приливчивѣе всякой проказы, и предаютъ человѣка вѣчной, духовной смерти.
Вмѣстѣ съ симъ на каждомъ, кто только сознаетъ истинное достоинство человѣка и дорожитъ высокимъ именемъ христіанина, лежитъ обязанность, сообразно съ положеніемъ его въ обществѣ, въ духѣ любви христіанской, противодѣйствовать всякому злоупотребленію даромъ слова. Къ сожалѣнію, слово, это могущественное орудіе всякаго добра, часто служитъ къ погибели человѣка, бываетъ орудіемъ величайшихъ золъ и несчастій для человѣчества, иногда болѣе разрушительнымъ, нежели огонь и мечь.
Такъ какъ слово объемлетъ и выражаетъ внѣшнюю и внутреннюю жизнь человѣка, міръ вещественный – видимый и міръ духовный: то злоупотреблять даромъ слова можно въ чрезвычайно многихъ случаяхъ и отношеніяхъ. Поэтому не возможно исчислить всѣхъ злоупотребленій даромъ слова. Укажемъ, по крайней мѣрѣ, на тѣ, которыя или слишкомъ часты и обыкновенны, или весьма гибельны и опасны.
Самое обыкновенное и наичаще встрѣчаемое злоупотребленіе даромъ слова есть употребленіе слова неумѣренное, безполезное, – порокъ, называемый празднословіемъ или болтливостью. Онъ гибеленъ уже потому, что безъ всякой пользы отнимаетъ у насъ время, которое также, какъ и слово, есть великій и драгоцѣнный даръ Божій, – время, которое дано намъ для пріобрѣтенія блаженной вѣчности, которое мы должны проводить не въ праздности и празднословіи, но или въ безмолвномъ размышленіи о предметахъ, достойныхъ размышленія христіанина, или въ дѣятельномъ исполненіи своихъ обязанностей, или же въ словѣ, но словѣ спасительномъ, евангельскомъ, по крайней мѣрѣ, въ словѣ небезполезномъ. Но этимъ вредъ празднословія еще не ограничивается. Люди, преданные этому пороку, часто бываютъ тяжелы и нестерпимы для другихъ; потому что они говорятъ только для того, чтобы говорить, нисколько не заботясь о томъ, пріятно ли ихъ слово другимъ, не заняты ли другіе предметами болѣе важными и достойными вниманія. Часто приличія свѣта или другія причины удерживаютъ васъ среди людей одержимыхъ духомъ празднословія, – и вы волею или неволею должны слушать ихъ праздныя рѣчи. Всякому, кто привыкъ къ самоуглубленію, къ занятіямъ серьезнымъ, болѣе или менѣе приходится испытывать, какая пустота, какая скука объемлетъ душу и сердце во время и послѣ продолжительныхъ разговоровъ съ такими людьми. Отъ чего же эта пустота, эта туга сердца, это страданіе души? Кажется, пустой разговоръ такихъ людей, по самой пустотѣ своей, не долженъ бы имѣть никакого вліянія на вашу душу; а между тѣмъ вы чувствуете его вліяніе, тяжелое и мучительное. Отъ чего же оно? Безъ сомнѣнія отъ того, что вашъ умъ не вынесъ изъ продолжительнаго пустословія этихъ людей ни одной свѣтлой и утѣшительной мысли, сердце – никакой отрады, никакого успокоительнаго чувства; отъ того, что вами овладѣваетъ сожалѣніе о людяхъ, которые способность мыслить и даръ слова тратятъ по пустому, на мелочи самыя мелкія и ничтожныя. Если вы не имѣете христіанскаго терпѣнія, вами могутъ овладѣть отвращеніе, досада и другія враждебныя чувства къ людямъ, которые мучатъ васъ своимъ празднословіемъ. Такъ можетъ быть гибеленъ этотъ порокъ по своимъ послѣдствіямъ! А между тѣмъ нѣкоторые почитаютъ его слабостію очень, очень извинительною.... Нѣтъ, драгоцѣнный даръ Божій – слово должно употреблять бережливо и уважительно; потому что всякое праздное слово вредитъ или намъ, или ближнимъ нашимъ; потому что за всякое слово праздное, еже аще рекутъ чуловѣцы, воздадять слово въ день судный (Матѳ. X, 36. 37). Люди, опытные въ духовной жизни, вѣрно не считали этого порока легкою и извинительною слабостію, когда строго воспрещали его себѣ и другимъ. Положи, Господи, говоритъ въ своей молитвѣ къ Богу, св. Давидъ, храненіе устомъ моимъ, и дверь огражденія о устнахъ моимъ (Пс. CXL, 3). Господи, Владыко живота моего, вопіетъ св. Ефремъ Сиринъ, духъ праздности и празднословія не даждь ми! Не буди скоръ языкомъ твоимъ (Сир. IV, 33), говоритъ древній благочестивый мудрецъ. Нужно замѣтить, что порокъ празднословія, очень тяжкій самъ по себѣ, бываетъ тѣмъ преступнѣе, чѣмъ важнѣе и священнѣе то мѣсто, гдѣ предаются этому пороку. Тяжекъ этотъ порокъ дома, но еще преступнѣе онъ во храмѣ; потому что здѣсь онъ – явное и, можно сказать, самое наглое оскорбленіе неприступнаго величія Божія. И если за всякое праздное слово люди дадутъ отвѣтъ Богу; то какому грозному суду, какому страшному наказанію подвергнутся тѣ, которые празднымъ словомъ оскорбляютъ святость молитвы, святость храма и христіанскихъ таинствъ, величіе и славу Бога, предъ Которымъ трепещутъ Херувимы!
Другое злоупотребленіе даромъ слова, также, къ сожалѣнію, не рѣдкое, есть слово гнилое или сквернословіе (Ефес. IV, 29. V, 4). Нужно ли объяснять, какъ великъ и тяжекъ порокъ сквернословія, когда всякій легко можетъ понять, что гнилое слово выходитъ только изъ души уже развращенной, потерявшей если не тѣлесную, то душевную чистоту и цѣломудріе, – что это слово можетъ имѣть только ту цѣль, чтобы унизить человѣка и досадить ему или развратить его. Гнилое слово, грубое и наглое, бываетъ у людей невѣжественныхъ, не получившихъ никакого образованія; а иногда, сверхъ всякаго чаянія, его можно услышать и отъ людей, величающихъ себя образованными, занимающихъ важныя и видныя мѣста въ обществѣ. Другаго рода гнилое слово или сквернословіе – тонкое, по внѣшнему виду изящное, иногда краснорѣчивое и блестящее. Не рѣдко люди, которые затыкаютъ уши отъ сквернословія грубаго и наглаго, которые готовы выгнать съ безчестіемъ изъ своего дома всякаго, кто осмѣлился бы оскорбить ихъ слухъ такимъ сквернословіемъ, не рѣдко эти самые люди допускаютъ въ своихъ образованныхъ рѣчахъ шутки, очень нескромныя, остроты, въ высшей степени оскорбительныя для христіанской чистоты и цѣломудрія. Если внимательно разобрать дѣло, то окажется, что въ этомъ остроуміи, въ этихъ, повидимому, благоприличныхъ шуткахъ гораздо болѣе разврата, нежели въ грубомъ сквернословіи людей невѣжественныхъ. Безъ всякаго сомнѣнія, развратная мысль въ изящной одеждѣ гораздо скорѣе можетъ проникнуть въ душу человѣка и овладѣть его сердцемъ; а потому гнилое слово этого рода гораздо опаснѣе и гибельнѣе, нежели грубое и наглое. Св. Апостолъ Павелъ заповѣдуетъ, чтобы сквернословіе не только не было въ употребленіи между христіанами, но чтобы они не знали и имени его (Еф. V, 3. 4). Легко понять, почему Св. Апостолъ такъ сильно востаетъ противъ этого порока: развратъ человѣка, во всѣхъ его видахъ, всегда начинается именно съ гнилаго слова; развратнымъ дѣламъ предшествуютъ нецѣломудренныя, растлѣвающія сердце и возжигающія въ немъ огнь сладострастія гнилыя слова, гнилыя, хотя бы изящныя, шутки, гнилое, хотя бы блестящее, остроуміе. Когда же душа бываетъ окончательно развращена гнилымъ словомъ, и въ ней померкнетъ свѣтъ Божественной благодати, и потеряется сознаніе достоинства и важности христіанскаго цѣломудрія; тогда не удивительно, если человѣкъ легко теряетъ и тѣлесную чистоту. Въ этомъ случаѣ внутренняя смертельная болѣзнь только выходитъ наружу. Такъ гибельны могутъ быть дѣйствія даже одного гнилаго, нецѣломудреннаго слова: какъ же гибельны и ужасны могутъ быть дѣйствія частыхъ и продолжительныхъ гнилыхъ разговоровъ! Въ противоположность слову гнилому, слово христіанина должно быть растворено солію (Колос. IV, 6), – Евангельскою мудростію и цѣломудріемъ, дышать чистотою и непорочностію, должно охранять человѣка отъ тѣхъ нравственныхъ недостатковъ, которые производитъ въ немъ гнилое слово, подобно тому, какъ соль предохраняетъ отъ гніенія и разрушенія предметы, въ которые она проникаетъ.
Къ наиболѣе частымъ злоупотребленіямъ даромъ слова принадлежитъ и легкомысленная клятва или божба. У иныхъ привычка божиться такъ сильна, что они ни о чемъ не могутъ говорить безъ божбы, даже тамъ, гдѣ нельзя сомнѣваться. Они клянутся именемъ Божіимъ, именемъ Пресвятой Дѣвы Богородицы, именами Святыхъ Божіихъ въ разговорѣ о вещахъ столь ничтожныхъ, что сами донельзя оскорбились бы, если бы въ тѣхъ же случаяхъ другіе стали употреблять ихъ имена также разсѣянно, неуважительно и небрежно, какъ они употребляютъ святѣйшее имя Господа или имена Святыхъ Его. Положимъ, что многіе изъ тѣхъ, которые постоянно божатся, не имѣютъ ни страха Божія, ни уваженія къ святынѣ христіанской. Но въ такомъ случаѣ они пусть пощадятъ, по крайней мѣрѣ, религіозное чувство другихъ, – чувство, глубже, нѣжнѣе и воспріимчивѣе котораго едва-ли есть какое чувство въ природѣ человѣка. Не имѣютъ ли другіе полнаго и неоспоримаго права требовать отъ нихъ хотя наружнаго уваженія къ тому, что составляетъ и всегда должно составлять предметъ всеобщаго благоговѣнія христіанъ? Какъ было бы имъ неловко, еслибы ихъ друзья и знакомые стали употреблять въ разсказахъ о какихъ нибудь мелочахъ имена ихъ отца, матери, супруги и другихъ любимыхъ и уважаемыхъ ими лицъ! Пусть же подумаютъ, какъ горько и непріятно тѣмъ, для которыхъ имя Божіе дороже всякаго имени на свѣтѣ, слышать легкомысленное, неуважительное употребленіе сего святѣйшаго имени. Но если такіе люди, не уважающіе христіанской святыни, не слишкомъ уважаютъ и законныя требованія другихъ; то пусть они имѣютъ хотя какое нибудь уваженіе къ себѣ самимъ. Пусть разсудятъ: постоянно божиться, клятвенно увѣрять другихъ во всемъ, что мы ни говоримъ, не значитъ ли подавать другимъ поводъ думать, что намъ нельзя вѣрить ни въ чемъ, даже въ мелочахъ, если мы не подтверждаемъ ихъ клятвою? Но и въ этомъ случаѣ развѣ трудно придти къ мысли, что мы, часто и небрежно употребляя клятву, и ее почитаемъ за ничто? Предположимъ еще, что многіе изъ тѣхъ, которые часто и безъ нужды божатся, имѣютъ уваженіе къ имени Божію и святынѣ христіанской; но дѣлаютъ такъ единственно по нажитой привычкѣ, по разсѣянности, по невнимательности. Такимъ людямъ прежде всего можно сказать, что отъ худыхъ привычекъ, какъ бы давно онѣ ни были нажиты, должно отвыкать всѣми силами, что быть разсѣяннымъ и невнимательнымъ во всякомъ случаѣ худо и не похвально. А если они дѣйствительно уважаютъ имя Божіе: то въ самомъ имени Божіемъ они должны найдти сильнѣйшее побужденіе отстать отъ своей привычки. Ибо имя Божіе есть предметъ въ высочайшей степени важный и священный, такъ, что Самъ Богъ оградилъ Свое имя отъ легкомысленнаго употребленія заповѣдію: не возмеши и мене Господа Бога твоего всуе (Исх. XX, 7). Имена Святыхъ Божіихъ важны и священны для насъ потому, что въ лицахъ, которымъ принадлежатъ эти имена, возсіяла для насъ слава Божія, открылись дивныя дѣла Божіи, прославилось имя Божіе. Поэтому употреблять ихъ имена легкомысленно, значитъ также не имѣть благоговѣнія къ Богу, дивному во Святыхъ Своихъ.
Одно изъ самыхъ опасныхъ и гибельныхъ злоупотребленій даромъ слова есть кощунство въ словѣ, – грубая или тонкая, ясная или двусмысленная насмѣшка надъ вѣрованіями, дѣйствіями и обычаями благочестивой христіанской жизни. Не станемъ исчислять различныхъ свойствъ и видовъ этого порока. Довольно замѣтить, что всякое кощунство, всякое осмѣяніе святыни, въ существѣ своемъ, есть не иное что, какъ богохуленіе. Уже это можетъ внушить истинному христіанину ужасъ, при одномъ имени сего порока, и крайнее отвращеніе къ нему. Ибо если Господь вся содѣла Себе ради (Прит. XVІ, 4), если и слово дано намъ преимущественно для того, чтобы хвалить и славословить Бога: то какое злоупотребленіе даромъ слова можетъ быть ужаснѣе и всего оскорбительнѣе для Бога, какъ кощунство и богохуленіе?
Всякое слово наше можетъ имѣть на другихъ большее или меньшее вліяніе, смотря по тому, когда и при комъ оно сказано. Но едва ли какое слово можетъ имѣть столь сильное и продолжительное вліяніе на людей, какъ слово, выходящее изъ подъ пера писателя. Оно можетъ простирать свою власть какъ на современниковъ, такъ и на отдаленнѣйшихъ потомковъ, можетъ изъ поколѣнія въ поколѣніе сѣять сѣмена добра или плевелы зла. Поэтому никакое злоупотребленіе даромъ слова такъ не гибельно и не опасно по своимъ послѣдствіямъ, какъ злоупотребленіе имъ со стороны писателя. Конецъ прошедшаго столѣтія показалъ, какое зловредное и притомъ быстрое вліяніе могутъ имѣть на общество развращенные сердцемъ писатели.
Велико и многосторонне поприще писателя; но въ мірѣ христіанскомъ все должно быть основано на ученіи Христовомъ, проникнуто силою слова Христова. Эта мысль должна всегда руководить христіанскимъ писателемъ; иначе ошибки и заблужденія для него неизбѣжны. Если невѣжество иногда производило религіозныхъ фанатиковъ, особенно тамъ, гдѣ Вѣру, какъ въ церкви римской, употребляли для достиженія цѣлей земныхъ, своекорыстныхъ, антихристіанскихъ: то съ другой стороны просвѣщеніе, противное Вѣрѣ, производило и производитъ фанатиковъ и изувѣровъ собственныхъ мнѣній ихъ и убѣжденій, фанатиковъ, которые, во имя своихъ мнѣній, готовы поражать своихъ соперниковъ язвительнымъ, иногда не вполнѣ благоприличнымъ, словомъ, готовы убить и погубить тысячи и сотни тысячъ людей, какъ это сдѣлали просвѣщенные фанатики прошедшаго вѣка. Такъ, самое первое и главное достоинство христіанскаго писателя, который желаетъ благотворно дѣйствовать на общество, это – полное согласіе его съ истиннымъ христіанскимъ ученіемъ. Ученіе Евангелія, понимаемое не по произволу человѣческому, не по толкованію одного мнимо – непогрѣшимаго лица, а по разуму Вселенской Церкви, всегда можетъ предохранить писателя отъ грубыхъ ошибокъ и заблужденій, развращающихъ и растлѣвающихъ общество.
Тотъ писатель былъ бы не наставникомъ и другомъ общества, а его губителемъ, который бы въ своихъ произведеніяхъ началъ разливать тонкій, смертоносный ядъ разврата, – представлять дѣла распутства въ картинахъ обольстительныхъ, выдавать ихъ за нѣчто естественное и неизбѣжное въ жизни и природѣ человѣка, за проступки извинительные, подобно шалостямъ дѣтей. Судъ Божій и проклятія развращенныхъ имъ современниковъ и потомковъ падутъ на его голову.
Тотъ писатель приготовилъ бы самую жалкую и плачевную участь своимъ единоземцамъ, который во имя прогресса и просвѣщенія началъ бы отвергать истины Евангелія, предсказывать человѣчеству въ будущемъ какое-то не понятное счастіе и блаженство на землѣ, помимо блаженства, уготованнаго человѣку въ жизни будущей. Увлекши довѣрчивыхъ въ область своихъ мечтаній о раѣ на землѣ, проклятой Богомъ въ дѣлахъ человѣка, онъ скорѣе всего привелъ бы ихъ къ погибели; потому что слѣпецъ слѣпца аще водитъ, оба въ яму впадутъ (Матѳ. XV, 14). Прекрасна ученость; достойны уваженія познанія; прекрасно всякое общественное преспѣяніе, всякое стремленіе къ лучшему порядку. Но должно помнить, что только любящимъ Бога вся поспѣшествуютъ во благое (Римл. VIII, 28), что внѣ благочестивой, христіанской жизни, науки и искуства, какъ это доказалъ древній греческо-римскій міръ, часто служатъ орудіемъ и украшеніемъ самой необузданной роскоши, самаго гнуснаго разврата. Слѣдовательно въ худыхъ рукахъ они – орудія гибели человѣчества, подобно тому, какъ оружіе, благодѣтельное въ рукахъ воина – защитника отечества, бываетъ въ рукахъ разбойника величайшимъ зломъ для того-же отечества.
Тотъ писатель былъ бы величайшимъ врагомъ общества, который бы осмѣлился, подобно мнимымъ мудрецамъ прошедшаго вѣка, касаться язвительной насмѣшкой предметовъ Вѣры и благоговѣнія христіанъ, который бы въ явныхъ и грубыхъ или въ тонкихъ и двусмысленныхъ шуткахъ, подъ предлогомъ увеселенія и развлеченія общества, сталъ смѣяться надъ тѣмъ, что составляетъ начало истинной жизни христіанскаго общества, самую твердую и прочную основу его благоденствія. Безъ сомнѣнія, всякій изъ насъ, кто истинно любитъ свое отечество, пожелаетъ, чтобы оно никогда не имѣло такихъ представителей роднаго слова....
Аще кто мнится вѣренъ быти въ васъ, говоритъ Св. Апостолъ, и не обуздываетъ языка своего,.... сего суетна есть вѣра (Іак. I, 26). Вотъ свидѣтельство Апостола, свидѣтельство Духа Святаго, говорившаго устами Апостола, о томъ, какъ опасно, какъ гибельно злоупотребленіе дара слова! Тотъ не христіанинъ, не сынъ Церкви, тотъ имѣетъ не истинную, но суетную, ложную вѣру, кто не обуздываетъ своего языка. Тотъ же Апостолъ однимъ изъ вѣрныхъ признаковъ вѣры и жизни христіанской поставляетъ истинно-христіанское, евангельское употребленіе слова: аще кто въ словѣ не согрѣшаетъ, сей совершенъ мужъ, силенъ обуздати и все тѣло (III, 2).
Ѳ. Надеждинъ.
«Духовная Бесѣда». 1859. Томъ 5. № 2. С. 41-57.
[1] Таково, наприм., Еврейское слово Іегова.
Объ авторѣ. Ѳеодоръ Сергѣевичъ Надеждинъ (изъ нижегор. Сем., сынъ сел. діакона) старш. кандидатъ, а потомъ магистръ Х-го курса (1829-1833 г.): по окончаніи поступилъ учителемъ въ нижегор. дух. семинарію, а потомъ перешелъ на гражд. службу. Съ его именемъ извѣстны въ печати два солидныхъ философскихъ труда: а) Очеркъ исторіи философіи по Рейнгольду. Спб. 1837, и б) Опытъ науки философіи. Спб. 1845 (послѣдній нынѣ рѣдкій). Кромѣ того съ его именемъ извѣстны: в) «Жизнь св. славнаго прор. Божія Иліи» и г) переводъ франц. сочиненія «Палестина», соч. Рера, Спб. 1849. Ѳ. С. Надеждинъ былъ талантливымъ студентомъ, а потомъ профессоромъ; онъ былъ ученикомъ о. Сидонскаго, который принималъ участіе (и даже помогалъ) въ изданіи его трудовъ. Курсовое сочиненіе писалъ на тему: «Генетическое раскрытіе ереси и расколовъ». (Біографическій словарь студентовъ первыхъ ХХVІII-ми курсовъ С.-Петербурской духовной академіи 1814-1869 г.г. Сост. Алексѣй Родосскій. Спб. 1907. С. 289.)
