Праздникъ въ честь Ѳеодоровской иконы Божіей Матери 14-го марта (ст. ст.).
Нынѣ священныхъ лицы, благоговѣющіи къ Божіей Матери, къ веселію градъ Кострому и все вѣрныхъ сословіе созываютъ (служ. 14 марта, на мал. веч. стих. на Г. в. 1-я).
Два раза въ годъ Кострома празднуетъ въ честь своей главной святыни – чудотворной иконы Богоматери, именуемой Ѳеодоровской: 14 марта и 16 августа. Праздникъ 16 августа понятенъ: въ этотъ день воспоминается самое явленіе чудотворной иконы. Въ этотъ день, какъ повѣствуется въ сказаніи, приложенномъ къ службѣ этого праздника, въ 1239 г., св. икона, чудесно перенесенная св. муч. Ѳеодоромъ Стратилатомъ изъ Городца, явилась недалеко отъ Костромы въ лѣсу князю Костромскому и Галичскому на соснѣ и оттолѣ съ подобающею честью была перенесена въ самый городъ. Но какое воспоминаніе соединяется съ праздникомъ въ честь этой иконы 14 марта?
О причинѣ празднованія въ честь Ѳеодоровской иконы Божіей Матери 14 марта даетъ понятіе самая служба этого праздника. Правда, пѣснопѣнія этой службы большей частью прославляютъ вообще промышленіе благодѣющаго Господа и Пречистой Его Матери, давшихъ Костромскимъ странамъ въ явленіи св. иконы Богоматери «богатство благодати» и чудотвореній. Изъ чудотвореній же, явленныхъ костромичамъ чрезъ св. икону Ѳеодоровскую, упоминается чудесная помощь, оказанная имъ въ одно изъ татарскихъ нашествій, когда Господь заставилъ враговъ въ смятеніи страха бѣжать отъ города при видѣ молніеносныхъ лучей, исходившихъ отъ св. Иконы. Но въ одномъ изъ пѣснопѣній праздничныхъ упоминается и о такомъ благодѣяніи Божіемъ, которое относится уже не къ одной Костромѣ или Костромскимъ жителямъ, но и ко всей Россіи, ко всему русскому народу, – это умиротвореніе Русской земли, совершившееся 14 марта 1613 года, когда юный бояринъ Костромской, 16-лѣтній Михаилъ Ѳеодоровичъ Романовъ, избранный соборомъ всей Русской земли на царство Русское, въ Костромскомъ Ипатіевскомъ монастырѣ, предъ св. иконами, въ числѣ которыхъ была и св. Ѳеодоровская икона, внялъ моленію посланныхъ отъ собора Русской земли, съ согласія своей матери, принялъ скипетръ державы русской и тѣмъ положилъ конецъ господствовавшимъ доселѣ въ Россіи безначалію и смутѣ. Въ пѣснопѣніи праздничномъ 14 марта это благодѣяніе Божіе сравнивается съ избавленіемъ народа еврейскаго отъ египетскаго рабства рукою Моисея: Благознаменитъ быстъ израилю день оный, въ онъже рукою Моисея отъ горькія работы во блаженную свободу людіе Божіе превождахуся: сице и намъ радостенъ нарочитый сей праздника нашего день, яко днесь рукою великаго князя и государя Михаила Ѳеодоровича, отъ Костромскихъ предѣловъ возсіявшаго, вся страны отечествія нашего умирилъ ecu, Господи, да въ мирѣ глубоцѣ прославляемъ благодѣянія и чудеса Твоея{1}.
И точно, праздникъ 14 марта радостенъ намъ всѣмъ, – не однимъ только костромичамъ, но всѣмъ русскимъ, – всѣмъ, кому дороги благосостояніе и миръ Русской земли. Это – нарочитый праздникъ всей Россіи. Въ этотъ день всѣ русскіе должны воспоминать одно изъ многочисленныхъ проявленій покрова Божіей Матери надъ Русскою землей{2}; это – праздникъ, по крайней мѣрѣ равный по своему значенію другимъ всероссійскимъ праздникамъ въ честь Богоматери, каковы, напр., праздникъ въ честь Смоленской, Владимірской, Казанской и др. прославленныхъ иконъ Богоматери, и творецъ пѣснопѣній въ честь праздника Ѳеодоровской иконы Богоматери могъ совершенно справедливо призывать къ празднованію не только «градъ Кострому», но и «все вѣрныхъ сословіе».
Историческія свѣдѣнія о состояніи, въ которомъ находились до 14 марта 1613 г. Русское государство и народъ русскій, яснѣе всего покажетъ намъ, какъ дорогъ для всей Русской земли день 14 марта.
Съ 1598 г. по 1613 г. наше отечество переживало самое опасное время, едвали не опаснѣе бывшаго передъ тѣмъ двухсотлѣтняго татарскаго ига. На государственномъ тѣлѣ его открылась язва, извѣстная въ исторіи подъ именемъ «смутнаго времени» или «лихолѣтья», какъ назвалъ это время самъ русскій народъ. Внѣшнимъ образомъ эта язва обнаружилась появленіемъ въ Россіи самозванцевъ, которые всѣ происходили изъ самыхъ худшихъ русскихъ людей и, отличаясь необыкновенною дерзостью и отвагою, стремились къ тому, чтобы возсѣсть на русскомъ тронѣ и царствовать надъ русскимъ пародомъ.
Какъ и обыкновенная язва, язва, которою поражено было наше отечество, была послѣдствіемъ зараженія государственнаго тѣла русскаго народа дурными соками – разными нравственными недугами, накоплявшимися издавна и постепенно разслаблявшими государственный союзъ. Недугами этими были господство права сильнаго, привычка не уважать имущество, честь и даже самую жизнь ближняго, господство личныхъ, своекорыстныхъ интересовъ, цѣлей и стремленій, зависть. При этихъ недугахъ законы, если и были, то не имѣли силы. Не было довѣрія другъ къ другу, и господствовала всеобщая подозрительность; тѣмъ болѣе не было того, что называется любовію къ ближнему, не было сознанія внутренней нравственной связи человѣка съ обществомъ, съ государствомъ, и государственный порядокъ держался, по свидѣтельству исторіи, одною лишь внѣшнею силою. Единственная нравственная связь состояла въ православной вѣрѣ, которая господствовала на всемъ обширномъ пространствѣ Русской земли; но, при отсутствіи всякаго просвѣщенія, вѣра православная мало-по-малу превратилась въ одну внѣшнюю обрядность. Недаромъ лучшіе русскіе люди тогдашняго времени, болѣе глубоко проникшіеся началами православной вѣры, большею частію уходили въ монастыри. Но и туда вкрадывалась мірская жизнь со всѣми своими недугами. Вошедшее въ обычай постриженіе въ монахи, въ видѣ наказанія для лицъ, по преимуществу боярскаго рода, которымъ не довѣряли, которыхъ подозрѣвали въ чемъ-нибудь и считали опасными, какъ видно изъ посланія Іоанна Грознаго въ Кирилловъ монастырь, вносило полное разстройство въ жизнь монастырскую, прежде отличавшуюся строгостью подвижничества. На всѣ эти недуги указывалъ русскимъ людямъ еще инокъ Максимъ Грекъ, имѣвшій за то недобрую судьбу. Иностранецъ Буссовъ, современникъ Бориса Годунова, такъ говоритъ о состояніи русскаго общества: «Во всѣхъ сословіяхъ воцарились раздоры и несогласія; никто не довѣрялъ своему ближнему; цѣны товаровъ возвысились неимовѣрно; богачи брали росты больше жидовскихъ и мусульманскихъ; бѣдныхъ вездѣ притѣсняли. Другъ ссужалъ друга не иначе, какъ подъ закладъ, втрое превышавшій занятую сумму и, сверхъ того, бралъ по четыре процента еженедѣльно; если же закладъ не былъ выкупленъ въ опредѣленный срокъ, то пропадалъ безвозвратно. Не буду говорить о пристрастіи къ иноземнымъ обычаямъ и одеждамъ, о нестерпимомъ глупомъ высокомѣріи, о презрѣніи къ ближнимъ, о неумѣренномъ употребленіи пищи и напитковъ, о плутовствѣ и развратѣ, – все это, какъ наводненіе, разлилось въ высшихъ и низшихъ сословіяхъ»{3}. «Впали мы», говоритъ извѣстный русскій дѣятель во время лихолѣтья, – «въ объяденіе и пьянство великое, въ блудъ и въ лихвы, и въ неправды и во всякія злыя дѣла». Полякъ Гонсѣвскій упрекалъ боярина Шеина: «вы сами бѣгаете отъ добраго дѣла, держась своего обычая московскаго: братъ брату, отецъ сыну, сынъ отцу не вѣритъ. Этотъ обычай теперь ввелъ царство Московское въ погибель»{4}. Страшно было состояніе того общества, члены котораго при видѣ корысти порывали всѣ, самыя нѣжныя, самыя священныя связи!
Люди обездоленные, жертвы общественнаго беззаконія, презрѣнные своими ближними, выходя изъ терпѣнія, уходили на окраины царства Русскаго, сливаясь тамъ съ казацкой вольницей, и вмѣстѣ съ нею жили одною жаждою разрушенія ненавистнаго изъ государственнаго порядка, чтобы въ государственной смутѣ взять возможно большую долю жизненныхъ радостей и пожить на счетъ другихъ. Изъ этой части русскихъ людей являлись, если не самые самозванцы, то главнѣйшіе ихъ сподвижники и помощники.
Смута началась, общественная язва прикинулась съ того, что на престолѣ Русскаго царства со смертію единственнаго сына Іоанна Грознаго царя Ѳеодора Іоанновича, умершаго бездѣтнымъ (1598 г.), пресѣкся родъ прямыхъ потомковъ перваго князя Русскаго Рюрика, и на престолъ возсѣлъ бояринъ Борисъ Годуновъ, не имѣвшій за собою ни столь уважаемой въ то время древности своего рода, ни необходимой для трона высоты нравственной и, кромѣ того, по общему мнѣнію, убійца другого, младшаго сына Іоанна Грознаго, царевича Димитрія. Человѣкъ, безспорно, умный, быть можетъ, болѣе всѣхъ другихъ вельможъ способный къ правительственному дѣлу, яснѣе всѣхъ понимавшій потребности государства, человѣкъ даже благонамѣренный, онъ готовъ былъ сдѣлать все возможное добро тамъ, гдѣ дѣло не шло о его личныхъ выгодахъ. Но онъ не имѣлъ настолько нравственнаго величія, чтобы возвышаться надъ другими боярами и проявилъ въ себѣ лишь тѣ качества, которыя составляли общую принадлежность большей части тогдашняго высшаго сословія боярскаго. Въ своихъ отношеніяхъ къ подданнымъ онъ является подозрительнымъ, завистливымъ, непривыкшимъ къ дѣйствіямъ прямымъ, открытымъ, привыкшимъ, напротивъ, къ мелкой игрѣ въ крамолы и доносы. Ни онъ не довѣрялъ своимъ подданнымъ, ни подданные ему, и всякое его мѣропріятіе, даже самое благое, истолковывалось превратно и вмѣсто добра приносило одно зло. «На добрыхъ дѣлахъ его, какъ замѣчаютъ современники, смѣшивалась клятва съ благословеніемъ»{5}. «Навелъ онъ, на себя», говоритъ одинъ изъ хронографовъ, негодованіе чиноначальниковъ всей Русской земли: – «отсюда много напастныхъ золъ на него возстали и доброцвѣтущую царства его красоту внезапно низложили»{6}. Онъ завидовалъ каждому боярину, имѣвшему за собой древность рода, и въ каждомъ такомъ бояринѣ подозрѣвалъ намѣреніе похитить у него власть. Человѣкъ, по-видимому, не злой, онъ расточалъ свою немилость и опалы на правыхъ и виноватыхъ и сдѣлалъ свое правленіе ненавистнымъ для всѣхъ и у всѣхъ возбудилъ желаніе какимъ бы то ни было способомъ избавиться отъ него.
Для общества съ такими нравственными качествами, о которыхъ уже было сказано выше, всѣ средства были одинаково хороши и законны, лишь бы они вели къ дѣли. Царю Борису бояре противопоставили самозванца, и едвали не сами внушили ему мысль принять на себя имя убитаго малолѣтняго сына Грознаго, царевича Димитрія. Они помогли этому самозванцу укрыться въ искони враждебной намъ Польшѣ; они внутри отечества подготовили ему успѣхи и побѣду надъ Борисомъ; они же, когда этотъ увлекающійся искатель приключеній, отрекшись отъ православной вѣры и принявшій католичество, съ польскими дружинами и казацкой вольницей вторгся въ предѣлы Русскаго царства, помогали ему одерживать побѣды надъ войсками царя Бориса и сознательно цѣловали самозванцу крестъ, какъ законному царю, истинному сыну и наслѣднику Іоанна Грознаго и потомку Рюрика.
Борисъ Годуновъ не видалъ крушенія своего рода и торжества Лжедимитрія, сраженный внезапною смертію, въ которой современники видѣли явную кару Божію за его преступленіе; жена его царица Марья была удавлена, сынъ царевичъ Ѳеодоръ самымъ отвратительнымъ образомъ умерщвленъ руками бояръ Голицына, Мосальскаго, Молчанова и другихъ. Только царевна Ксенія осталась въ живыхъ и приняла насильственное монашеское постриженіе. Тѣло Бориса выкопали въ Архангельскомъ соборѣ, положили въ простой гробъ и вмѣстѣ съ женой и сыномъ погребли въ бѣдномъ Варсонофьевскомъ монастырѣ на Срѣтенкѣ (1605 г.).
Не успѣлъ еще первый Лжедимитрій утвердиться въ Москвѣ, какъ уже противъ него составился заговоръ. Стоявшій во главѣ этого заговора бояринъ Шуйскій низвергъ перваго самозванца, позволилъ варварски умертвить его и самъ сѣлъ на Московскомъ престолѣ (1606 г). Но это не положило конца смутѣ, а только усилило ее. Русскій народъ теперь находился въ состояніи какъ бы опьяненія, въ которомъ разсудокъ перестаетъ управлять дѣйствіями человѣка. Если трудно было удержаться на престолѣ Борису Годунову, имѣвшему, какъ мы видѣли, немалый талантъ для управленія государствомъ, то тѣмъ менѣе это возможно было для Шуйскаго, человѣка хотя умнаго, но далеко не равнаго Борису въ качествахъ государственнаго правителя. Притомъ же при Борисѣ смута только начиналась, а теперь она достигла уже почти полнаго развитія. Еще при жизни перваго самозванца явился уже второй, отысканный и выставленный Терскими казаками. Триста самыхъ удалыхъ изъ нихъ, подъ начальствомъ атамана Бодырина, условились разглашать, что въ 1592 г. царица Ирина, супруга Ѳеодора Іоанновича, родила сына Петра, котораго Годуновъ, бывшій въ то время правителемъ Русскаго царства, подмѣнилъ дѣвочкой Ѳеодосіей, скоро послѣ этого будто бы умершей, а сынъ Петръ остался живъ и теперь ищетъ престола. Роль этого искателя престола была предоставлена казаку Ильѣ муромцу, прошедшему длинный путь самыхъ разнообразныхъ приключеній. И эта выдумка имѣла силу; не было ни для кого нужды въ томъ, что мнимому царевичу Петру должно было въ то время быть не болѣе 14 лѣтъ, а самозванцу – не менѣе 24 лѣтъ. Рядомъ съ Лжепетромъ, еще въ то время, когда на Красной площади въ Москвѣ лежалъ обезображенный трупъ перваго Лжедимитрія, явился Лжедимитрій второй, роль котораго сначала принялъ на себя дворянинъ Молчановъ, одинъ изъ убійцъ царевича Ѳеодора Годунова. Онъ убѣжалъ въ Польшу, распуская вездѣ по дорогѣ слухъ, что онъ царь Димитрій, спасшійся изъ Москвы, вмѣсто котораго будто бы москвитяне убили другого человѣка. Скоро Молчановъ передалъ свою роль другому проходимцу Болотникову, а послѣдній, еще не нашедши нового самозванца, уже поднялъ его знамя. Подъ знамена этого будущаго Лжедимитрія стали, стекаться разбойники, воры, нашедшіе пристанище въ Украинѣ, бѣглые холопы и крестьяне, казаки. Къ нимъ пристали посадскіе люди и стрельцы: начали хватать въ городахъ воеводъ и сажать ихъ въ тюрьмы; крестьяне и холопы стали нападать на дома своихъ господъ, разоряли ихъ, грабили, мужчинъ убивали, женъ и дочерей заставляли выходить за себя замужъ. Слабыя нравственно царскія войска не могли устоять противъ нестройныхъ, но одушевленныхъ жаждою грабежа скопищъ этого грабителя, и южные города Московскаго царства одинъ за другимъ переходили на сторону самозванца; нѣкоторые изъ царскихъ воеводъ сами предавались ему, между тѣмъ какъ на востокѣ мордва, холопы и крестьяне осадили Нижній-Новгородъ. Болотниковъ дошелъ до Москвы и засѣлъ въ селѣ Коломенскомъ; только отсутствіе самозванца, во имя котораго можно было бы отнять Москву у Шуйскаго заставило его быть нерѣшительнымъ.
Но какъ для государства спокойнаго, благоустроеннаго государь, правительство не можетъ умирать, такъ для тогдашняго русскаго государства, смущеннаго, потрясеннаго въ своихъ основахъ, не могъ умереть самозванецъ; ему онъ былъ необходимъ, его искали всюду, гдѣ только можно. Болотниковъ съ приставшимъ къ нему бояриномъ Шаховскимъ и Терскими казаками, выставившими самозванца Лжепетра, отправляли два раза гонца въ Польшу, къ друзьямъ перваго Лжедимитрія, чтобы тѣ постарались немедленно выслать какого-нибудь Лжедимитрія, въ отчаяніи писали къ нимъ: «отъ границы до Москвы все ваше, пріидите и возьмите, только избавьте насъ отъ Шуйскаго. И самозванецъ отыскался. Это былъ извѣстный Тушинскій воръ съ самымъ разнообразнымъ и темнымъ прошлымъ. Послѣ распространился еще слухъ, что и сынъ царя Бориса Годунова Ѳеодоръ тоже спасся отъ смерти и теперь тоже за границей. Пришли и польскіе паны, которыхъ звали къ себѣ русскіе: Лисовскій, Рожинскій, Сапѣга и др.; вмѣстѣ съ казаками они основались лагеремъ подъ самой Москвой въ селѣ Тушинѣ и во имя Димитрія, т. е. Тушинскаго вора, начали волновать, грабить и опустошать Московское царство. Не постыдилась и жена перваго Лжедимитрія полька Марина признать этого Тушинскаго вора за своего мужа. И тогда-то настала во всемъ Русскомъ царствѣ шатость великая. Изъ людей лучшихъ никто не зналъ, гдѣ-истина, гдѣ обманъ. Крестное цѣлованіе обратилось ни во что, утративъ свою обязательность и силу. Всѣ цѣловали крестъ царю Василію Шуйскому, клялись умереть за домъ Пресв. Богородицы, а на другой – много на третій день ѣхали въ Тушино боярскія дѣти, стольники, стряпчіе, дворяне, жильцы, дьяки и подъячіе, чтобы присягать Тушинскому вору. Не только въ цѣлыхъ городахъ, но даже и въ семействахъ не было единомыслія. Собирались родные и знакомые, обѣдали вмѣстѣ, а послѣ обѣда одни отправлялись въ Тушино, а другіе къ царю Василію. И это дѣлалось по разсчету: оставшіеся вѣрными царю думали: если одолѣетъ Тушинскій царекъ, то ушедшіе къ нему наши братья и знакомые защитятъ насъ, а если одолѣетъ царь Василій, то мы за нихъ заступимся. Многіе доходили до такого безстыдства, что получали жалованье за свою вѣрность и отъ Шуйскаго и отъ Тушинскаго царька. Дошло, наконецъ, до того, что лучшіе люди цѣловать крестъ кому бы то ни было стали считать преступленіемъ. «Пожалуйста», писали устюжане вычегодцамъ, – «помыслите съ міромъ крѣпко, а не спѣшите крестъ цѣловать, – не угадать, на чемъ совершится», т. е. чья сторона возьметъ верхъ и кто будетъ царемъ на Москвѣ. Въ томъ же духѣ писалъ и Нижегородскій игуменъ Іоиль къ игумену Тихоновой пустыни Іонѣ въ Балахну: «чтобъ христіанская кровь не ли лась, а были бы балахонцы и всякіе люди по прежнему, въ одной мысли съ нижегородцами, а прислали бы на договоръ лучшихъ русскихъ людей, сколько человѣкъ пригоже, а изъ Нижняго мы въ вамъ пришлемъ также лучшихъ людей: говорить бы вамъ съ ними о томъ, кто будетъ на Московскомъ государствѣ государь, тотъ – всѣмъ намъ и вамъ государь, а до тѣхъ же бы поръ мы на васъ не посылали, а вы къ Нижнему ратью не приходили... да сослались бы съ нами о добромъ дѣлѣ, а не о крестномъ цѣлованіи»{7}. Дѣйствительно, людямъ спокойнымъ, людямъ благонамѣреннымъ вопросъ о томъ, кому оставаться вѣрнымъ, кому присягать, представлялся дѣломъ недобрымъ, нарушавшимъ спокойствіе и всѣ добрыя отношенія между жителями одного государства.
Легко представить внѣшнее состояніе Русскаго царства, наводненнаго такимъ разнообразнымъ скопищемъ враговъ – и своихъ, и чужихъ! Городъ за городомъ присягалъ Тушинскому вору: Владиміръ, Угличъ, Кострома, Галичъ, Вологда, – тѣ самые, откуда Василій ждалъ помощи. Шуя – наслѣдственное владѣніе Василіевыхъ предковъ и Кинешма взяты, разорены Лисовскимъ, взята и вѣрная Тверь. Конный отрядъ Сапѣги вступилъ въ Бѣлозерскъ; Ярославль, знаменитый торговлей съ Англіей, сдался на условіи не грабить его церквей, домовъ и лавокъ, не безчестить женъ и дѣвицъ, послалъ въ Тушинскій станъ 30000 рублей и обязался снарядить 1000 конницы; Псковъ сдѣлался вертепомъ разбойниковъ и душегубцевъ; Пермь, Вятка кривили и выжидали. Только Троицкая лавра мужественно выдерживала осаду и Соловецкій монастырь слалъ свои деньги царю для отечества. Нѣкоторое время еще радовали царя и народъ военные успѣхи царскаго родственника Скопина-Шуйскаго, но и тотъ, какъ бы въ знаменіе гнѣва Божія, тяготѣвшаго надъ народомъ, умеръ почти скоропостижно. «Казалось», говоритъ Карамзинъ, – «что россіяне не имѣли уже отечества, ни души, ни вѣры; что государство, зараженное нравственною язвою, въ страшныхъ судорогахъ кончилось»{8}. Гибель жителей, тяжкіе поборы и разореніе, позоръ, безчестіе, грабежъ, насилія царили повсюду.
«Россію терзали свои болѣе, нежели иноплеменные», – говоритъ Аврамій Палицынъ: «путеводителями, наставниками и хранителями ляховъ были наши измѣнники, первые и послѣдніе въ кровавыхъ сѣчахъ. Ляхи съ оружіемъ въ рукахъ только смотрѣли и смѣялись безумному междуусобію. Въ лѣсахъ, болотахъ непроходимыхъ русскіе указывали имъ и готовили путь и числомъ превосходнымъ берегли ихъ въ опасностяхъ, умирая за тѣхъ, которые обходились съ ними, какъ съ рабами. Вся добыча принадлежала ляхамъ: они избирали себѣ лучшихъ плѣнниковъ – красныхъ юношей и дѣвицъ, или отдавали на выкупъ ближнимъ – и снова отнимали, къ забавѣ русскихъ. Сердце трепещетъ отъ воспоминанія злодѣйствъ: тамъ гдѣ стыла теплая кровь, гдѣ лежали трупы убитыхъ, тамъ гнустное любострастіе искало одра для своихъ мерзостныхъ наслажденій... Святыхъ инокинь обнажали, позорили; лишенныя чести, лишались и жизни въ мукахъ срама... Были жены, прельщаемыя иноплеменниками и развратомъ, но другія смертію избавляли себя отъ звѣрскаго насилія. Уже не сражаясь за отечество, еще многіе умирали за семейства: мужъ за супругу, отецъ за дочь, братъ за сестру вонзалъ ножъ въ грудь ляху. Не было милосердія. Добрый, вѣрный царю воинъ, взятый въ плѣнъ ляхами, иногда находилъ въ нихъ жалость и самое уваженіе къ его вѣрности: но измѣнники называли ихъ за то женами слабыми и худыми союзниками царя Тушинскаго. Всѣхъ твердыхъ въ добродѣтели предавали жестокой смерти: метали съ крутыхъ береговъ въ глубину рѣкъ, разстрѣливали изъ луковъ и самопаловъ; въ глазахъ родителей жгли дѣтей, носили головы ихъ на сабляхъ и копьяхъ; грудныхъ младенцевъ, вырывая изъ рукъ матерей, разбивали о камни. Видя сію неслыханную злобу, ляхи содрагались и говорили: «что же будетъ намъ отъ русскихъ, когда они и другъ друга губятъ съ такою лютостью?...» Гибли отечество и церковь: храмы истиннаго Бога разорялись, подобно капищамъ; скотъ и псы жили въ алтаряхъ; воздухами и пеленами украшались кони, пили изъ потировъ; мяса клались на дискосахъ, на иконахъ играли въ кости; хоругви церковныя служили вмѣсто знаменъ; въ ризахъ іерейскихъ плясали блудницы. Иноковъ, священниковъ палили огнемъ, допытывались ихъ сокровищъ; отшельниковъ, схимниковъ заставляли пѣть срамныя пѣсни, а безмолствовавшихъ убивали. Люди уступали свои жилища звѣрямъ, медвѣди и волки, оставивъ лѣса, витали въ пустыхъ городахъ и весяхъ; враны плотоядные сидѣли станицами на тѣлахъ человѣческихъ; малыя птицы гнѣздились въ черепахъ. Могилы, какъ горы, вездѣ возвышались. Граждане и землевладѣльцы жили въ дебряхъ, въ лѣсахъ и пещерахъ невѣдомыхъ, или въ болотахъ, только ночью выходя изъ нихъ осушиться. И лѣса не спасали. Люди, покинувъ звѣроловство, ходили туда съ чуткими псами на ловлю людей же. Матери, укрываясь въ густотѣ древесной, страшились вопля своихъ младенцевъ, зажимая имъ ротъ, и душили ихъ до смерти. Не свѣтомъ луны, а пожарами озарялись ночи: ибо грабители жгли, чего не могли взять съ собою – домы и все, да будетъ Россія пустыней необитаемою!»{9}.
Настоящее бѣдствіе русскаго народа заключалось впрочемъ еще не въ этихъ ужасахъ, а грозило впереди. Въ 1609 году польскій король перешелъ русскую границу и осадилъ Смоленскъ, обѣщая русскимъ боярамъ посадить на Московскій престолъ своего сына Владислава, какъ этого многіе изъ нихъ хотѣли и сами, а на самомъ дѣлѣ имѣя тайную цѣль самому сѣсть на тронѣ московскихъ царей. Это грозило русскому народу уже не только гибелью селъ и городовъ, но и самой вѣры и народности. Сигизмундъ былъ послушнымъ орудіемъ Рима и іезуитовъ, а въ Польшѣ давно уже выработанъ былъ подробный, опредѣленный и, по-видимому, прочный планъ ополяченія и окатоличенія русскаго народа, посредствомъ переселенія лучшихъ русскихъ людей въ Польшу, а усердныхъ къ католичеству поляковъ въ русскіе города. И обстоятельства ему благопріятствовали. Царь Василій Ивановичъ Шуйскій, которымъ и прежде, по выраженію лѣтописца, играли въ Москвѣ, «какъ дѣтищемъ», долженъ былъ уступить настоянію бояръ и отказаться отъ трона, былъ потомъ, вопреки голосу патріарха Гермогена, насильно подстриженъ въ монахи, а затѣмъ съ братьями и другими лучшими людьми московскими отправленъ въ станъ Сигизмунда. Править землей Русской стали бояре. Угрожаемые съ одной стороны Сигизмундомъ, съ другой Тушинскимъ самозванцемъ, они должны были цѣловать крестъ королевичу Владиславу, умоляя отца его лишь о томъ, чтобы онъ дозволилъ сыну быть въ православной вѣрѣ. Но это не принесло успокоенія нашему отечеству. Въ то время, какъ въ Москвѣ думные бояре братались съ польскими панами и вели съ ними нескончаемые переговоры объ условіяхъ воцаренія въ Москвѣ польскаго королевича, самъ Сигизмундъ, продолжая осаду Смоленска, разными способами привлекалъ русскихъ знатныхъ и чиновныхъ людей къ безусловной покорности лично себѣ, въ чемъ и успѣвалъ, дѣйствуя по преимуществу на ихъ корыстолюбіе и другія низкія страсти; а поляки по прежнему безчинствовали въ тѣхъ городахъ, которые дали присягу королевичу. Въ то же время съ сѣвера грозили Шведы, бывшіе доселѣ наемными друзьями русскихъ, а теперь сдѣлавшіеся врагами ихъ, и уже заняли великій Новгородъ. Такъ было въ 1610 году.
Справедливо говорили польскіе паны въ это время русскимъ посламъ, что Россія гибнетъ. Россія дѣйствительно гибла и могла быть спасена только Богомъ и собственной добродѣтелью! восклицаетъ Карамзинъ. Дѣйствительно, только Богъ могъ спасти цѣлость нашего отечества въ это опасное время, и Онъ спасъ его за добродѣтель нашихъ предковъ.
При всѣхъ ихъ недостаткахъ, при всѣхъ ихъ порокахъ, иногда чудовищныхъ, была у нихъ одна добродѣтель, покрывавшая и искупавшая всѣ ихъ недостатки, – это любовь къ вѣрѣ православной, составлявшей всю сущность ихъ народности. И какъ они дорожили этой вѣрой, какъ любили ее! Даже сподвижники Тушинскаго вора, такъ много безчинствовавшіе, какъ мы видѣли, въ родныхъ селахъ и городахъ, и тѣ присягали Сигизмундову сыну не иначе, какъ подъ непремѣннымъ условіемъ сохраненія православной вѣры. Говорятъ, что одинъ изъ этихъ сподвижниковъ, князь Салтыковъ, заплакалъ, когда началъ просить короля о сохраненіи Греческой вѣры: онъ не могъ остаться равнодушнымъ при мысли о той опасности, какая грозитъ православію со стороны Сигизмунда. А когда въ Москвѣ и, по примѣру ея, въ нѣкоторыхъ другихъ городахъ, присягнули королевичу Владиславу, то другіе города, напр., Суздаль, Владиміръ, Юрьевъ, Галичъ, Ростовъ, прежде такъ отчаянно оборонявшіеся отъ Тушинскаго самозванца, видя въ немъ врага государства, теперь изъявили ему покорность, предпочитая лучше покориться тому, кто носилъ лишь имя природнаго русскаго царя, но былъ православнымъ, чѣмъ польскому, иновѣрному королевичу.
Орудіемъ спасенія нашего премудрый промыслъ Божій избралъ самыхъ нашихъ враговъ и врачевалъ нашу язву тѣмъ самымъ гноемъ, который она источала. Ибо врагамъ нашимъ прежде, чѣмъ обратить всю свою силу на наше отечество, нужно было ее тратить на борьбу другъ съ другомъ, и сами они показали нашимъ предкамъ всю опасность, грозившую государству. Если вступленіе Сигизмунда въ предѣлы Россіи въ началѣ много ослабило силы Тушинскаго самозванца, скоро потомъ удалившагося отъ Москвы и нашедшаго себѣ достойную гибель; то, съ другой стороны, упорство, съ какимъ Сигизмундъ всегда отказывалъ русскимъ отпустить на Московскій престолъ своего сына и требовалъ отъ нихъ покорности лично самому себѣ, ясно показало его истинныя намѣренія. Какъ скоро лучшіе люди, присягнувшіе королевичу Владиславу въ Москвѣ изъ страха покориться Тушинскому самозванцу, узнали, что этотъ казацкій царь убитъ, то они стали другъ съ другомъ говорить, какъ бы всей землѣ, всѣмъ русскимъ людямъ соединиться и стать противъ поляковъ, чтобы изъ Русской земли вышли всѣ до одного, – и на этомъ другъ другу цѣловали крестъ. Опять города стали списываться другъ съ другомъ, но уже не для того, чтобы убѣждать другъ друга въ необходимости воздерживаться отъ присяги кому бы то ни было и ждать, кто будетъ царемъ въ Москвѣ, но съ тѣмъ, чтобы увѣщевать другъ друга стать за вѣру православную, вооружиться на поляковъ, грозящихъ ей гибелью. Первые подали голосъ жители волостей Смоленскихъ, занятыхъ и опустошенныхъ поляками. Они писали грамоту свою къ братьямъ своимъ, къ остальнымъ жителямъ Московскаго государства: «мы братья и сестры, потому что отъ св. купели св. крещеніемъ породнились...» Они пишутъ, что покорились полякамъ, дабы сохранить православное христіанство и не подвергнуться конечной гибели, и, не смотря на это, подвергаются ей: вѣра поругана и церкви Божіи разорены. «Гдѣ ваши головы? (пишутъ они). Гдѣ жены и дѣти, братья, родственники и друзья? Кто изъ насъ ходилъ въ Литву и Польшу выкупать своихъ матерей, женъ и дѣтей, – и тѣ свои головы потеряли. Собранъ былъ Христовымъ именемъ окупъ (выкупъ), и то все разграблено! Если кто хочетъ изъ васъ помереть христіанами, да начнутъ великое дѣло душами своими и головами, чтобы быть всѣмъ христіанамъ въ соединеніи. Неужели вы думаете жить въ мирѣ и покоѣ? Мы не противились, животы всѣ свои принесли, – и всѣ погибли, въ вѣчную работу латинству пошли. Если не будете теперь въ соединеніи, обще со всею землею, то горько будете плакать и рыдать неутѣшнымъ, вѣчнымъ плачемъ: перемѣнена будетъ христіанская вѣра въ латинство, и разорятся божественныя церкви со всею лѣпотою, и убіенъ будетъ лютою смертію родъ вашъ христіанскій; поработятъ и разведутъ въ полонъ матерей, женъ и дѣтей вашихъ». Смольняне пишутъ также, что нечего надѣяться имѣть когда-либо царемъ Владислава, ибо на Польскомъ сеймѣ положено: «вывесть лучшихъ людей, опустошить всѣ земли, владѣть всею землею Московскою»{10}.
Москвичи переслали эту грамоту Смольнянъ въ разные города съ приложеніемъ своей собственной, въ которой увѣщевали соединиться и всѣмъ стать за святыни Москвы: «здѣсь образъ Божіей Матери, вѣчной заступницы христіанской, который евангелистъ Лука написалъ; здѣсь великіе свѣтильники и хранители – Петръ, Алексѣй и Іона чудотворцы. Или вамъ, христіанамъ, все это ни по чемъ?»{11}. Явственнѣе стояли жители другихъ областей. Нижегородцы съ балахонцами приглашаютъ другіе города «памятовать Бога, Пречистую Богородицу, Московскихъ чудотворцевъ» и «стоять всѣмъ заодно». Ярославцы пишутъ о томъ же въ Казань, указывая на примѣръ мужественнаго патріарха Гермогена. Встали пермичи, доселѣ недѣятельные, пока шло дѣло между разными искателями престола, и, по примѣру ярославцевъ, двинули свои отряды, когда патріархъ благословилъ возстаніе противъ безбожныхъ поляковъ, встали и новгородцы великаго Новгорода и, по благословенію митрополита своего Исидора, крестъ цѣловали помогать Московскому государству на разорителей православной вѣры; измѣнила королевичу и Кострома. Нашлось много бойцовъ за вѣру православную: они шли изъ земли Рязанской и Сѣверской съ Ляпуновымъ, изъ Муромской съ кн. Литвиномъ-Мосальскимъ, изъ Низовой съ кн. Рѣпнинымъ, изъ Суздальской съ Измайловымъ, изъ Вологодской съ Нащокинымъ, Козловскимъ и Пронскимъ, изъ Галичской съ Мансуровымъ, изъ Ярославской и Костромской съ Волынскимъ и Волконскимъ; шла и казацкая рать Просовѣцкаго съ сѣвера и съ юга казацкія рати Тушинскихъ бояръ – Трубецкого и Заруцкаго. Всѣ эти отряды двигались къ Москвѣ для очищенія земли Русской отъ поляковъ.
Государственное тѣло какъ бы перерождается или, лучше сказать, создается вновь, но уже на иномъ, высшемъ, и потому самомъ прочномъ основаніи: не внѣшняя сила теперь служитъ началомъ, связующимъ отдѣльныя части государства, даже и не народность, а родство духовное – единство православной вѣры, которую всѣ любятъ, которую не промѣняютъ ни на что другое и за которую идутъ положить свои головы. Духовенство поэтому является первенствующимъ дѣятелемъ въ это безгосударное время. Особеннымъ мужествомъ исторія отмѣчаетъ въ это время архіепископа Смоленскаго Сергія, мужественно выдерживавшаго съ своею паствою тяжелую и продолжительную осаду Смоленска и не разъ удерживавшаго гражданъ отъ сдачи города, митр. Филарета, терпѣвшаго тяжелый плѣнъ въ Польшѣ вмѣстѣ съ посольствомъ къ Сигизмунду, и особенно патріарха Гермогена, по мановенію котораго, во имя вѣры, вставала и собиралась земля и который одинаково много претерпѣлъ въ это время какъ отъ поляковъ, такъ и отъ своихъ, приверженныхъ Польскому королю. «Совершенно нечаемое», – пишутъ ярославцы въ Казань, – «святѣйшій патріархъ Гермогенъ сталъ за православную вѣру неизмѣнно и, не убоясь смерти{12}, призвавши всѣхъ православныхъ христіанъ, говорилъ и укрѣпилъ, за православную вѣру всѣмъ велѣлъ стоять и помереть, а еретиковъ при всѣхъ людяхъ обличалъ, и еслибъ онъ не отъ Бога былъ посланъ, то такого дѣла не совершилъ бы, и тогда кто бы началъ стоять? Еслибъ не только вѣру попрали, но еслибъ на всѣхъ хохлы подѣлали, то и тогда никто слова не смѣлъ бы молвить, боясь множества литовскихъ людей и русскихъ злодѣевъ, которые, отступя отъ Бога, съ ними сложились. И въ города патріархъ приказалъ, чтобъ за православную вѣру стали, а кто умретъ, будутъ новые страстотерпцы, и слыша это отъ патріарха и видя своими глазами, города всѣ обослались (грамотами) и пошли къ Москвѣ»{13}.
Съ обновленіемъ государственнаго начала обновляется и нравственность. Собравшіеся подъ Москвой ополченцы, устанавливая временное правительство, приговорили прежде всего полное забвеніе прошедшаго всѣмъ и каждому: служившіе царю Василію Шуйскому и Тушинскому самозванцу уравнены. Но съ этимъ желаніемъ примиренія, забвенія прошлаго высказана и твердость въ стремленіи возстановить строгую справедливость: потребовали, чтобы всѣ отдали полученное ими въ смутное время сверхъ мѣры на какой бы то ни было службѣ. Если, какъ мы видѣли, раньше такъ дешево цѣнилась человѣческая жизнь и съ такою легкостью совершались самыя жестокія казни, то теперь постановлено прибѣгать къ ней только тогда, когда по слѣдствію выяснена будетъ вина, и то не иначе, какъ «объявя по всей землѣ»; въ противномъ случаѣ совершившій казнь самъ наказывается смертью. Вслѣдствіе этого-то нравственнаго обновленія, безъ сомнѣнія, и самый жгучій вопросъ о томъ, кому быть царемъ на Москвѣ, уже не возбуждаетъ теперь такой розни и смуты, какъ прежде; теперь все яснѣе и яснѣе высказывается желаніе избрать царемъ кого-либо изъ «прирожденныхъ русскихъ бояръ».
Но море, взволнованное бурею, успокоивается не вдругъ; тяжелая болѣзнь даетъ себя чувствовать въ тѣлѣ и послѣ того, какъ совершился благодѣтельный ея переломъ. Еще страсти человѣческія вспыхивали и мутили благія начинанія, и имъ надобно приписать неудачи перваго народнаго ополченія, собравшагося подъ Москвой въ количествѣ ста тысячъ, подъ начальствомъ Прок. Ляпунова. И эти неудачи вмѣстѣ съ другими бѣдствіями, – потерей Смоленска и Новгорода, пожаромъ Москвы и безчинствами, которыя производили въ ней и въ другихъ областяхъ поляки, приносило много горя русскому народу. Еще попрежнему нѣкоторые изъ бояръ тянули къ Сигизмунду. Казаки, пришедшіе къ Москвѣ для очищенія ея отъ безбожныхъ поляковъ, больше безчинствовали и убили предводителя ополченія Ляпунова. Патріархъ Гермогенъ томился въ темницѣ, а въ Псковѣ явился новый самозванецъ. Но все это уже не могло помѣшать дѣлу обновленія и освобожденія. Нравственныя силы чистаго общественнаго народонаселенія были напряжены попрежнему и попрежнему раздавались увѣщанія стоять за вѣру отцовскую противъ богоборныхъ враговъ. Вмѣсто грамотъ патріаршихъ шли призывныя грамоты отъ властей Троицкаго монастыря, прославившагося недавно геройской самозащитой въ время осады польскими войсками. Когда Москва была разорена и казаки съ поляками свирѣпствовали въ окрестныхъ областяхъ, толпы бѣглецовъ съ разныхъ сторонъ устремились къ Троицкому монастырю. И страшно было смотрѣть на нихъ: одни были изломаны, обожжены; у другихъ ремни изъ хребтовъ были вырѣзаны, волосы съ головы были содраны, руки и поги были обсѣчены. Многіе приходили въ монастырь для того только, чтобы исповѣдаться, причаститься и умереть, многіе умирали, не дошедши до монастыря. Монастырь, слободы, окрестныя деревни, дороги наполнены были мертвыми и умирающими{14}. Настоятель этого монастыря, сердобольный, прямой, высокой души человѣкъ, настоящій монахъ, архимандритъ Діонисій, вдохновляя свою братію и монастырскихъ слугъ и крестьянъ на дѣла благотворенія, вдохновлялъ своими грамотами и всю Россію на защиту вѣры и отечества отъ враговъ ея и злодѣевъ. «Вспомните, православные христіане», писалъ онъ, – «вспомните истинную православную вѣру, что всѣ мы родились отъ христіанскихъ родителей, знаменались печатію, святымъ крещеніемъ, обѣщались вѣровать во Св. Троицу. Возложите упованіе на силу креста Господня и покажите подвигъ свой, молите служилыхъ людей, чтобъ быть всѣмъ православнымъ христіанамъ въ соединеніи и стать сообща противъ предателей христіанскихъ...»{15}. Въ числѣ этихъ предателей онъ указываетъ не однихъ польскихъ и литовскихъ людей, но и тѣхъ русскихъ, которые были за одно съ ними, – Мих. Салтыкова и Ѳед. Андронова.
Народъ былъ готовъ встать, какъ одинъ человѣкъ. Непрерывный рядъ смутъ и бѣдствій не сокрушилъ могучихъ силъ юнаго народа, но очистилъ его, привелъ его къ сознанію необходимости пожертвовать всѣмъ для спасенія вѣры, угрожаемой врагами внѣшними и врагами порядка государственнаго. Явилось сознаніе, что для совершенія великаго подвига очищенія земли отъ этихъ враговъ, необходимо прежде очистить себя нравственно. Вслѣдствіе этого, по совѣту всей земли Московскаго государства, во всѣхъ городахъ всѣмъ православнымъ народомъ приговорили поститься, отъ пищи и питья воздержаться три дня, даже и съ грудными младенцами. И дѣйствительно, всѣ постились: три дня – въ понедѣльникъ, вторникъ и среду ничего не ѣли, въ четвергъ и пятницу ѣли сухо. Этимъ общественнымъ постомъ и покаяніемъ народъ русскій какъ бы отдѣлилъ себя отъ своего прошлаго, оскверненнаго общественными грѣхами и развратомъ.
Въ октябрѣ 1611 года Троицкая грамота была получена въ Нижнемъ-Новгородѣ и прочитана была въ соборѣ. Земскій староста Кузьма Мининъ-Сухоруковъ, по ремеслу мясникъ, возбудилъ своихъ согражданъ на защиту православной вѣры и отечества простыми, но вдохновенными и убѣдительными словами: «захотимъ помочь Московскому государству, – такъ не жалѣть намъ имѣнія своего, – дворы продавать, женъ и дѣтей закладывать и бить челомъ, кто бы вступился за истинную православную вѣру». Много нашлось среди лучшихъ людей Нижняго-Новгорода готовыхъ на всякія пожертвованія для вѣры и отечества. И били челомъ нижегородцы князю Димитрію Михаиловичу Пожарскому принять начальство надъ ратными людьми, которые собираются на освобожденіе Московскаго государства отъ его враговъ. Пожарскій, уже украшенный ранами въ сраженіяхъ за отечество, человѣкъ столько же мужественный, сколько и смиренный, принялъ начальство надъ ратными дѣлами. Вѣсть о возстаніи нижегородцевъ быстро проникла въ сосѣдніе города. Смоленскіе дворяне, проживавшіе въ Арзамасскомъ уѣздѣ, вслѣдствіе взятія Смоленскихъ областей королемъ Сигизмундомъ, явились въ числѣ первыхъ ратникомъ въ ополченіе Пожарскаго. А послѣдній съ своими сподвижниками разослалъ грамоты во всѣ Русскіе города, приглашая всѣхъ лучшихъ русскихъ людей присоединиться къ великому дѣлу нижегородцевъ. Въ этихъ грамотахъ Пожарскій говоритъ о томъ, какъ и почему возникла смута въ Русскомъ государствѣ, какъ, пользуясь этою смутой, хищники нашего спасенія – поляки умыслили разорить государство Русское, какъ противъ этихъ хищниковъ составилось первое, ополченіе и какъ дворяне и дѣти боярскія изъ этого ополченія разъѣхались «для временной сладости, для грабежей и похищенія». «Но теперь (говорятъ дальше новые ополченцы) мы, Нижняго-Новгорода всякіе люди, сославшись съ Казанью и со всѣми городами понизовыми и поволжскими, собравшись съ многими ратными людьми, видя Московскому государству конечное разореніе, прося у Бога милости, идемъ всѣ головами своими на помощь Московскому государству...» И указывая на примѣръ смольнянъ, а также дорогобужанъ и вятчанъ, ополченцы убѣждаютъ жителей другихъ городовъ: «И вамъ бы, господа, помнить свое крестное цѣлованіе, что намъ противъ враговъ нашихъ до смерти стоять, идти бы теперь на литовскихъ людей всѣмъ вскорѣ. Если вы, господа, дворяне и дѣти боярскія, опасаетесь отъ казаковъ какого-нибудь налогу или какихъ-нибудь воровскихъ заводовъ, то вамъ бы этого никакъ не опасаться: какъ будемъ всѣ верховые и понизовые города на сходу, то мы всею землею совѣтъ учинимъ и дурна никакого ворамъ дѣлать не дадимъ. Самимъ вамъ извѣстно, что къ дурну ни къ какому до сихъ поръ мы не приставали, да и впредь никакого дурна не захотимъ. Непремѣнно быть бы вамъ съ нами въ одномъ совѣтѣ и ратными людьми на польскихъ и литовскихъ людей идти вмѣстѣ, чтобы казаки попрежнему не разогнали Низовой рати воровствомъ, грабежемъ, иными воровскими заводами и Маринкинымъ сыномъ».
Маринкипъ сынъ, о которомъ говорятъ начальники ополченія въ своей грамотѣ, – это сынъ польки Марины, жены перваго Лжедимитрія, отъ Лжедимитрія второго или Тушинскаго вора. Чтобы всячески продолжить смуту въ Россіи, казаки воспользовались и этимъ ничтожествомъ; и это исчадіе безстыдства и разврата хотѣли возвести на тронъ русскихъ царей и вѣнчать ихъ вѣнцомъ природныхъ государей. И за это ничтожество стояли не только казаки, но готовы были стоять и многіе русскіе люди, природные сыны отечества. До такой степени достигла развращенность русскаго общества, съ которой нужно было бороться новому ополченію!
И начальники этого ополченія призываютъ къ этой борьбѣ все, что еще осталось хорошаго въ Русской землѣ, – всѣхъ, у кого осталась совѣсть, гражданское чувство и мужество. Они обѣщаютъ имъ: «А какъ мы будемъ съ вами въ сходѣ, то станемъ надъ польскими и литовскими людьми промышлять вмѣстѣ заодно, сколько милосердый Богъ помощи подастъ, о всякомъ земскомъ дѣлѣ учинимъ крѣпкій совѣтъ, и которые люди подъ Москвою или въ какихъ-нибудь городахъ захотятъ дурно учинить, или Маринкою и сыномъ ея новую кровь (кровопролитіе) захотятъ начать, то мы дурна никакого имъ сдѣлать не дадимъ. Мы, всякіе люди Нижняго-Новгорода, утвердились на томъ и въ Москву къ боярамъ и ко всей землѣ писали, что Маринки и сына ея и того вора, который стоялъ подъ Псковомъ, до смерти своей въ государи на Московское государство не хотимъ, точно также и Литовскаго (Польскаго) короля»{16}.
Эта грамота, возвѣщавшая второе возстаніе земли Русской, имѣла сильное дѣйствіе; ибо въ областяхъ всѣ были готовы къ возстанію и ждали только начала. Отвсюду слали выборныхъ въ Нижній на совѣтъ, присылали и казну, шли и ратные люди. Первые пришли коломничи, за ними рязанцы, потомъ служилые люди Украинскимъ городовъ; пришли добрые казаки и стрѣльцы, сидѣвшіе въ Москвѣ въ осадѣ съ царемъ Василіемъ. Между всѣми этими гостями и нижегородцами былъ великій совѣтъ и любовь, говоритъ лѣтописецъ. Такъ окончился 1612-й годъ. Въ началѣ этого года ополченіе Нижегородское уже шло къ Москвѣ чрезъ Балахну, Юрьевецъ, Рѣшму, Кинешму, Кострому, во всѣхъ городахъ встрѣчаемое жителями съ радостью, и въ первыхъ числахъ апрѣля достигло Ярославля. Отсюда снова разосланы были призывныя грамоты во всѣ города Россіи, не исключая и отдаленной Сибири, и на этотъ призывъ толпы служилыхъ людей пріѣзжали въ ополченіе, а посадскіе люди привозили казну. Здѣсь, уладивъ дѣло съ гражданами Новгорода, уже присягнувшими Шведскому королевичу, отслуживъ молебенъ у мощей Ярославскихъ чудотворцевъ – князей Ѳеодора, Давида и Константина, въ іюлѣ ополченцы выступили изъ Ярославля къ Москвѣ чрезъ Ростовъ и Переславль-Залѣсскій и 14 августа остановились недалеко отъ Троицкаго монастыря, въ с. Клементьевскомъ, а 18 августа выступили уже изъ монастыря къ Москвѣ. Монастырское духовенство провожало ихъ крестнымъ ходомъ.
И здѣсь случилось съ ними какъ бы нѣкоторое предзнаменованіе, исполнившее ихъ сначала страха и тоски, а потомъ возбудившее въ нихъ радость и мужество. Когда ратники двинулись на великое дѣло изъ монастыря къ Москвѣ, сильный вѣтеръ подулъ имъ на встрѣчу отъ Москвы и дулъ все время, пока они прикладывалась къ иконамъ Св Троицы, преп. Сергія и Никона и ко кресту изъ рукъ архимандрита, который кропилъ ихъ св. водою. Но когда этотъ священпый обрядъ былъ оконченъ, вѣтеръ вдругъ перемѣнился и съ такою силою подулъ въ тылъ войску, что всадники еле держались на лошадяхъ: тотчасъ же всѣ лица просіяли, вездѣ послышались обѣщанія помереть за домъ Пречистой Богородицы, за православную христіанскую вѣру.
Этотъ случай, можетъ быть, и не совсѣмъ обыкновенный въ природѣ, обнаружилъ душевное состояніе ратниковъ, – послѣднихъ силъ, послѣдней надежды нашего отечества. По-видимому, какую надежду они могли внушить ему, если сами нуждались въ высшей помощи? Они стали подъ Москвой и не могли соединиться съ стоявшимъ уже тамъ первымъ ополченіемъ казацкимъ, подъ начальствомъ князя Трубецкого, хотя имѣли одну съ ними цѣль. Трубецкой постоянно звалъ Пожарскаго къ себѣ въ станъ, но Пожарскій и вся рать отвѣчали: «отнюдь не бывать тому, чтобъ намъ стать вмѣстѣ съ казаками». И они имѣли основаніе не довѣрять союзникамъ: еще въ Ярославлѣ одинъ изъ казаковъ, принятыхъ въ ополченіе, обнаружилъ гнусное намѣреніе убить Пожарскаго. Но это недовѣріе между двумя ополченіями явно вредило общему дѣлу. Когда вступали въ сраженіе съ поляками ратники Пожарскаго, казаки бездѣйствовали и съ озлобленіемъ говорили о нихъ: «богаты пришли изъ Ярославля, – отстоятся и одни». Точно также бездѣйствовали отряды Пожарскаго, когда сражались казаки.
Но вѣра и церковь и здѣсь, какъ и во многихъ другихъ случаяхъ, помогли русскимъ. Какъ ни озлоблены были казаки противъ ратниковъ Пожарскаго, но они не могли бездѣйствовать, когда видѣли своими глазами поруганіе того, что было для всѣхъ православныхъ русскихъ предметомъ священнымъ. Такъ, когда поляки заняли Клементьевскій острожокъ, покинутый казаками, и, по обычаю, распустили свои знамена на церкви св. Климента, то этотъ видъ польскихъ знаменъ на православной церкви привелъ казаковъ въ ярость; они бросились опять къ острожку, выбили оттуда поляковъ и снова ушли въ свои таборы, когда увидѣли, что ратники Пожарскаго имъ не помогаютъ.
Существеннѣйшую и незабвенную услугу отечеству оказалъ въ этомъ затруднительномъ положеніи Троицкій Сергіевъ монастырь въ лицѣ своихъ иноковъ – келаря Аврамія Палицына и архимандрита Діонисія.
Аврамій Палицынъ является примирителемъ враждующихъ между собою защитниковъ отечества. Когда кн. Пожарскій, видя почти постоянный успѣхъ поляковъ, пришелъ къ убѣжденію, что съ однимъ своимъ ополченіемъ нельзя отстоять общее дѣло, тогда онъ послалъ за келаремъ Авраміемъ и упросилъ его идти въ станъ къ казакамъ уговаривать ихъ, чтобы шли противъ поляковъ и постарались не пропускать запасовъ къ осажденнымъ въ Московскомъ кремлѣ врагамъ. Келарь сначала отправился къ Клементьевскому острогу, гдѣ стояла толпа казаковъ, и началъ говорить имъ: «отъ васъ началось дѣло доброе, вы первые стали крѣпко за православную вѣру и прославились во многихъ дальнихъ государствахъ своей храбростью, а теперь, братья, хотите доброе начало однимъ разомъ погубить!» Эти слова тронули казаковъ; они отвѣчали, что готовы идти на враговъ и помрутъ, а безъ побѣды не возвратятся, только пусть келарь ѣдетъ въ таборы къ другимъ казакамъ и уговорить ихъ также вступить въ дѣло. Аврамій ходилъ и въ самые таборы казацкіе и такъ воодушевилъ ихъ, чго они съ крикомъ: «Сергіевъ, Сергіевъ!» устремились на враговъ, снова запившихъ Клементьевскій острогъ, и выбили ихъ оттуда.
Соединенными усиліями обоихъ ополченій удалось прогнать отъ Москвы польскаго гетмана Ходкѣвича, пытавшагося доставить съѣстные запасы своимъ соотечественникамъ, засѣвшимъ въ Москвѣ. Но дѣло чуть не погибло отъ недостатка денегъ. Нечѣмъ было платить жалованье ратнымъ людямъ, что возбудило большой ропотъ, особенно въ казацкомъ ополченіи. Казаки кричали, что они голодны и холодны, не могутъ стоять подъ Москвою, – пусть стоятъ подъ нею богатые дворяне. Пользуясь этимъ, враги порядка и отечества старались снова посѣять между ними смуты, 5-го сентября пріѣхали въ казацкіе полки старые заводчики зла бояре Иванъ и Василій Шереметевы съ княземъ Гр. Шаховскимъ, Ив. Плещеевымъ и Ив. Засѣкинымъ, и стали они научать атамановъ казацкихъ на всякое зло: чтобъ кн. Пожарскаго убить, какъ убили Прок. Ляпунова, всѣхъ русскихъ людей ограбить и отогнать отъ Москвы; чтобъ поляки сидѣли въ Москвѣ, а имъ попрежнему дѣлать все по своей волѣ – государство разорять и православныхъ христіанъ грабить{17}. Народъ дикій, необыкновенно измѣнчивый въ своихъ чувствахъ, уже долгимъ временемъ пріученный къ своеволію, казаки, конечно, не потребовали бы большихъ убѣжденій и, разбѣжавшись изъ-подъ Москвы, снова могли наводнить страну своими таборами, внося всюду смуту, насиліе, грабежъ и убійство. Услыхавши о томъ, какъ рушится доброе дѣло подъ Москвою, Троицкій архимандритъ Діонисій, созываетъ братію на соборъ для совѣта, что дѣлать: денегъ въ монастырѣ нѣть, нечего послать казакамъ, нечѣмъ удержать ихъ; какую почесть имъ оказать и упросить, чтобъ не расходились отъ Москвы, не отомстивши врагамъ крови христіанской? Приговорили: послать казакамъ сокровища церковныя, ризы, стихари, епитрахили, саженные въ закладъ въ тысячѣ рублей на короткое время; написали имъ и грамоту. Но эта посылка устыдила казаковъ: совѣстно, срамно показалось брать въ закладъ церковныя вещи изъ монастыря преп. Сергія, и они возвратили ихъ въ монастырь съ двумя атаманами и въ грамотѣ снова обѣщались все претерпѣть, а отъ Москвы не уйти.
Не безъ посредства церкви и во имя вѣры и общаго дѣла совершилось, наконецъ, и примиреніе между воеводами и начальниками двухъ ополченій. Рѣшено было, что воеводы Пожарскій и Трубецкой, доселѣ не хотѣвшіе ѣздить другъ къ другу въ станъ лдля военныхъ совѣщаній – одинъ изъ боязни казаковъ, а другой изъ нежеланія подчиняться будто бы низшему его, – будутъ теперь сходиться на среднемъ мѣстѣ, гдѣ положено было имѣть и временное управленіе дѣлами государства.
Тогда, наконецъ, и дѣло освобожденія Москвы пошло скорѣе. Доведенные голодомъ до крайности, поляки вступили, наконецъ, въ переговоры съ ополченіемъ, требуя только одного, чтобы имъ сохранена была жизнь. Имъ обѣщали. Сперва выпустили находившихся съ ними въ осадѣ русскихъ бояръ. Въ числѣ ихъ пышетъ и будущій царь Русскій юный Михаилъ Ѳеодоровичъ Романовъ, находившійся тамъ вмѣстѣ съ своей матерью Марѳою Ивановной и дядей Иваномъ Никитичемъ, а на другой день сдались и поляки. Это было въ концѣ ноября.
27-го марта ополченіе Трубецкого сошлось въ щерквн Казанской Богородицы за Покровскими воротами, ополченіе Пожарскаго въ церкви Іоанна Милостиваго на Арбатѣ и, взявши кресты и иконы, двинулись въ Китай-городъ съ двухъ разныхъ сторонъ, въ сопровожденіи всѣхъ Московскихъ жителей. Ополченія сошлись у Лобнаго мѣста, гдѣ Троицкій архимандритъ Діонисій началъ служить молебенъ. И вотъ изъ Флоровскихъ (Спасскихъ) воротъ въ то же время показался другой крестный ходъ: шелъ Галасунскій (Архангельскій) архіеп. Арсеній съ Кремлевскимъ духовенствомъ и несли Владимірскую икону Богоматери. Вопль и рыданія раздались въ народѣ, который уже потерялъ было совсѣмъ всякую надежду когда-либо увидать этотъ дорогой для москвичей и всѣхъ русскихъ образъ. Ликъ Богоматери всѣмъ казался живымъ. Послѣ молебна, войско и народъ двинулись въ Кремль, – и здѣсь радость смѣнилась печалью, когда увидали, въ какомъ положеніи озлобленные иновѣрцы оставили церкви: вездѣ нечистота; образа разсѣчены, глаза вывернуты, престолы ободраны; въ чанахъ приготовлена страшная пища – человѣческіе трупы! Обѣднею и молебномъ въ Успенскомъ соборѣ закончилось великое торжество, подобное которому видѣли потомъ отцы наши ровно чрезъ два столѣтія.
Еще нѣкоторое время русскому народу суждено было волноваться страхомъ за цѣлость и независимость своего отечества прн вѣсти, что къ Москвѣ идетъ самъ Польскій король Сигизмундъ. И въ самомъ дѣлѣ, онъ подвигался къ Москвѣ чрезъ завоеванный имъ Смоленскъ добывать русскаго престола для своего сына. Но, сверхъ всякаго ожиданія, не смотря на малочисленность войска, стоявшаго подъ Москвой, большею частью разошедшагося послѣ ея освобожденія, не смотря на царившіе всюду въ Русской землѣ разстройство, безпорядокъ и крайнее истощеніе средствъ, подъ Москвой его отрядъ былъ разбитъ и вездѣ онъ терпѣлъ однѣ неудачи: ни одинъ городъ не сдавался, ни одинъ русскій человѣкъ не являлся въ его станъ бить челомъ королевичу, – и онъ долженъ былъ оставить Россію.
Отступленіе Сигизмунда дало, наконецъ, досугъ заняться избраніемъ царя всей землею. Разосланы были во всѣ города приглашенія прислать въ Москву выборныхъ изъ духовныхъ и свѣтскихъ властей, и изъ дворянъ и дѣтей боярскихъ, изъ гостей, изъ торговыхъ, посадскихъ людей, и изъ уѣздныхъ людей. Когда съѣхались выборные, назначенъ былъ трехдпевный постъ. Дѣло было насущной и первостепенной важности: «безъ государя Московскому государству стоять нельзя, печься о немъ и людьми Божіими промышлять некому; безъ государя вдосталь Московское государство разорятъ все; безъ государя государство ничѣмъ не строится, и воровскими заводами на многія части раздробляется, и воровство многое множится». Такъ писалось въ призывныхъ грамотахъ{18}. По истеченіи трехъ дней, стали выбирать государя Русской землѣ и прежде всего единогласно постановили: «Литовскаго (Польскаго) и Шведскаго короля и ихъ дѣтей и иныхъ нѣмецкихъ вѣръ и нѣкоторыхъ государствъ иноязычныхъ не-христіанской вѣры Греческаго закона на государство не избирать, и Маринкина сына на государство не хотѣть...» Стали затѣмъ выбирать своихъ. Тутъ начались было козни, смуты и волненія: всякій хотѣлъ по своей мысли дѣлать, всякій хотѣлъ своего; нѣкоторые хотѣли и сами престола, подкупали и засылали, образовались стороны; но ни одна изъ нихъ не брала верхъ. Однажды, говоритъ хронографъ, – какой-то дворянинъ изъ Галича принесъ на соборъ письменное мнѣніе, въ которомъ говорилось, что ближе всѣхъ по родству съ прежними царями былъ Михаилъ Ѳеодоровичъ Романовъ, – его и надобно избрать въ цари. Раздались голоса недовольныхъ: «кто принесъ такую грамоту? кто? откуда?» Въ то время выходитъ Донской атаманъ и тоже подаетъ письменное мнѣніе. «Что это ты подалъ атаманъ?» спросилъ его князь Димитрій Михайловичъ Пожарскій. – «О природномъ царѣ Михаилѣ Ѳеодоровичѣ», отвѣчалъ атаманъ. Одинаковое мнѣніе, поданное дворяниномъ изъ Галича и Донскимъ атаманомъ, рѣшило дѣло: Михаилъ Ѳеодоровичъ Романовъ былъ провозглашенъ царемъ. Для большей предосторожности, чтобы не оказалось недовольныхъ избраннымъ государемъ, рѣшили спросить тѣхъ бояръ, которыхъ не было на соборѣ или которые запоздали, а также послали надежныхъ людей по городамъ вывѣдать мысли народа о новомъ избранникѣ, и потому окончательное рѣшеніе дѣла отложить на двѣ недѣли, отъ 8 до 21 февраля 1613 года. Въ этотъ день, приходившійся на первое воскресенье Великаго поста или недѣлю Православія, былъ послѣдній соборъ: каждый чинъ подавалъ свое письменное мнѣніе, и всѣ эти мнѣнія найдены сходными, – всѣ чины указывали на одного – на Михаила Ѳеодоровича. Когда потомъ Рязанскій архіепископъ Ѳеодоритъ, Троицкій келарь Аврамій Палицынъ, Новоспасскій архимандритъ Іосифъ и бояринъ Василій Петровичъ Морозовъ взошли на лобное мѣсто и спросили у народа, наполнявшаго Красную площадь, кого они хотятъ въ цари: «Михаила Ѳеодоровича Романова», былъ единогласный отвѣтъ{19}.
Провозгласивши царемъ шестнадцатилѣтняго Михаила Ѳеодоровича Романова, соборъ назначилъ ѣхать къ нему въ челобитчикахъ Ѳеодориту, архіеп. Рязанскому, троимъ архимандритамъ – Чудовскому, Новоспасскому и Симоновскому, Троицкому келарю Аврамію Палнцыну, троимъ протопопамъ, боярамъ Ѳедору Ив. Шереметеву, родственнику молодого царя, и кн. Владиміру Ив. Бахтеарову-Ростовскому, окольничему Ѳедору Воловину съ стряпчими, стольниками, приказными людьми и выборными изъ городовъ. Посольство должно было просить избраннаго царя «умилиться надъ остаткомъ рода христіанскаго, многорасхищенное православное христіанство Россійскаго царства отъ растлѣнія, сыроядцевъ, отъ польскихъ и литовскихъ людей собрать въ единство, принять подъ свою государеву паству, подъ крѣпкую свою высокую десницу...» Умолять предписано «всяческими обычаями».
Послы соборные нашли Михаила съ матерью въ Костромѣ въ Ипатіевскомъ монастырѣ, куда прибыли 13-го марта во время вечеренъ, дали знать Михаилу о своемъ пріѣздѣ, и онъ велѣлъ имъ быть у себя на другой день. Послы повѣстили объ этомъ Костромского воеводу и всѣхъ гражданъ. На другой день, поднявши иконы, пошли всѣ съ крестнымъ ходомъ въ Ипатьевскій монастырь. Михаилъ съ матерью встрѣтили иконы за монастыремъ. Но когда послы объявили имъ, зачѣмъ присланы, то Михаилъ отвѣчалъ «съ великимъ гнѣвомъ и плачемъ», что онъ государемъ быть не хочетъ, а мать его Марѳа прибавила, что она не благословляетъ сына на царство, и оба долго не хотѣли войти за крестами въ соборную церковь: насилу послы могли упросить ихъ. Въ церкви послы подали Михаилу и матери его грамоты отъ собора и говорили рѣчи, какія наказано было имъ говорить; но на эти рѣчи они получили прежній отвѣтъ. Марѳа говорила, что «у сына ея и въ мысляхъ нѣтъ на такихъ великихъ преславныхъ государствахъ быть государемъ; онъ не въ совершенныхъ лѣтахъ, а Московскаго государства всякихъ чиновъ люди по грѣхамъ измалодушествовались, – давъ свои души прежнимъ государямъ, не прямо служили». Марѳа упомянула объ измѣнѣ Годунову, объ убійствѣ Лжедимитрія, сведеніи съ престола Шуйскаго и выдачѣ его полякамъ, потомъ продолжала: «видя такія прежнимъ государямъ клятвопреступленія, позоръ, убійства и поруганія, какъ быть на Московскомъ престолѣ и прирожденному государю государемъ?» Потомъ Марѳа говорила, что быть ея сыну на государствѣ, а ей благословить его на государство – только на гибель. Кромѣ того, отецъ его, митрополитъ Филаретъ, теперь находится у короля Польскаго и терпитъ большое утѣсненіе, и какъ свѣдаетъ король, что на Московскомъ государствѣ учинился сынъ его, то сейчасъ же велитъ сдѣлать надъ нимъ какое-либо зло, а ему, Михаилу безъ благословенія отца своего на Московскомъ государствѣ ни какъ быть нельзя.
Послы со слезами молили и били челомъ Михаилу, чтобы соборнаго моленія пе презрилъ: выбирали его по изволенію Божію, не по его желанію, – положилъ Богъ еднномысленно въ сердца всѣхъ православныхъ христіанъ отъ мала до велика на Москвѣ и во всѣхъ городахъ, не какъ прежнихъ государей, которые или сами садились на государство, или ихъ избирали немногіе люди. Ему теперь нечего бояться смуты и крамолъ, потому что прежде онѣ происходили по грѣхамъ русскихъ людей и Божію попущенію, а теперь Московскаго государства люди наказались всѣ и пришли въ соединеніе во всѣхъ городахъ. Послы умоляли и упрашивали Михаила и его мать съ третьяго часа до девятаго, говорили, чтобъ онъ воли Божіей не снималъ, былъ на Московскомъ государствѣ государемъ. Михаилъ все не соглашался. Тогда послы стали грозить ему, что Богъ взыщетъ на немъ конечное разореніе государства. Эти слова оказали дѣйствіе. Марѳа послѣ нѣкоторыхъ колебаній, наконецъ сказала, что она и сынъ ея во всемъ положились на праведныя и непостижимыя судьбы Божіи, и благословила сына на царство. Михаилъ принялъ царскій посохъ отъ руки архіепископа и допустилъ всѣхъ къ рукѣ{20}. Государственный порядокъ возстановился и мало-по-малу окрѣпъ; русскій народъ умиротворился, окрѣпъ и матеріально и нравственно и впослѣдствіи сдѣлался страшнымъ для всѣхъ народовъ, для которыхъ прежде былъ «въ посмѣхъ, и въ позоръ, и въ укоризну»{21}.
Вотъ что произошло, по свидѣтельству исторіи, въ достопамятный день 14 марта 1613 г. Мы видѣли также изъ исторіи, какія тяжкія времена суждено было промысломъ Божіимъ пережить русскому народу до этого достопамятнаго дня, когда весь строй государственный былъ потрясенъ до основанія, готовъ былъ уничтожиться, когда наше отечество сосѣди наши рвали на части, хотѣли уничтожить нашу свободу, нашу народность и нашу православную вѣру. Русское государство, теперь могущественное, сильное, тогда представляло видъ человѣка, доведеннаго болѣзнію до крайняго изможденія и уже готоваго на вѣки закрыть свои глаза.
Но чему же наше отечество обязано сохраненіемъ государственной жизни въ это опасное время? Чья благодѣтельная рука отстраняла вражескую руку, готовую нанести послѣдній смертельный ударъ Россіи? Чье око неутомимо бодрствовало, чей умъ соображалъ ближайшія причины и дѣйствія съ отдаленными послѣдствіями и самыя злѣйшія по-видимому обстоятельства направлялъ къ желаннымъ благимъ послѣдствіямъ? Для человѣка вѣрующаго, что надъ судьбою государствъ, какъ и надъ судьбою каждаго отдѣльнаго человѣка, незримо бодрствуетъ промыслъ Божій, ясно, что не однѣмъ естественнымъ причинамъ надобно приписать сохраненіе нашего отечества въ это опасное время и что эти самыя естественныя причины слагались по устроенію Божію.
Въ самыхъ трудныхъ обстоятельствахъ своей частной и государственной жизни русскій народъ издавна привыкъ прибѣгать къ ходатайству особенно чтимыхъ имъ святыхъ и въ особенности къ ходатайству Богоматери, какъ любвеобильной Матери и усердной и всесильной Заступницы всего рода христіанскаго. Къ ней же, небесной Владычицѣ, прибѣгали русскіе люди и въ тяжкія времена лихолѣтья, и отъ нея получали помощь, какъ отдѣльныя лица, такъ и цѣлые города, и все наше отечество.
Прежде всего нельзя не обратить вниманія на то, что лучшіе русскіе люди въ это время крайняго упадка нравственности возбуждаются къ борьбѣ съ общественнымъ зломъ мыслію о православной вѣрѣ и мыслію о Богоматери. И первое и второе ополченіе русскаго народа, для очищенія государства отъ враговъ, составились изъ побужденія постоять за православную вѣру и «за домъ Богородицы», т. е. за соборную церковь во имя Успенія Богородицы въ Москвѣ. И все, что проявилъ русскій народъ геройскаго въ это бѣдственное время, – все проистекало изъ желанія подвига за домъ Богородицы. И онъ вѣровалъ въ силу ходатайства и заступленія своей небесной Покровительницы и по своей вѣрѣ получалъ отъ нея помощь. Конечно, не всѣ случаи, въ которыхъ Богоматерь являла себя въ разныхъ мѣстностяхъ Помощницею православнаго русскаго народа, записаны на страницахъ исторіи. Небесная благодатная помощь человѣку иногда больше постигается сердцемъ, чѣмъ умомъ. Тѣмъ не менѣе и исторія сохранила намъ немало такихъ случаевъ, въ которыхъ нельзя не видѣть явной и очевидной помощи Божіей.
Вотъ о какомъ событіи разсказывается въ исторіи. Въ самый разгаръ кровопролитія, когда на Московскомъ престолѣ сидѣлъ царь Василій Шуйскій, къ маленькому городку Устюжнѣ (Новгородской г.), имѣющему и нынѣ не болѣе пяти тысячъ жителей, подступилъ значительный отрядъ Тушинскаго вора, состоявшій изъ поляковъ, казаковъ и русскихъ воровъ, съ требованіемъ съѣстныхъ запасовъ. Воевода этого города бояринъ Ртищевъ выступилъ противъ нихъ съ неболыпимъ войскомъ, но не хотѣлъ идти далеко, говоря, что поляки и вообще иностранцы въ ратномъ дѣлѣ искусны и идутъ съ большимъ войскомъ; но, понастоянію гражданъ, долженъ былъ двинуться дальше и 5 января 1608 г. встрѣтился съ врагами, былъ окруженъ ими, и весь его отрядъ былъ посѣченъ, выражаясь словами лѣтописца, какъ трава. Ртищевъ спасся бѣгствомъ въ Устюжну и не зналъ, что дѣлать: ратные люди побиты, подъ Москвою поляки, подъ Новгородомъ – тоже. Въ Устюжнѣ нѣтъ никакихъ укрѣпленій. Не смотря на такое отчаянное положеніе дѣла, устюженцы, оставшіеся отъ пораженія, собрались и рѣшили: «лучше намъ помереть за домъ Божіей Матери и за вѣру христіанскую на Устюжнѣ». На ихъ счастіе, вражескій отрядъ почему-то удалился отъ города. Этимъ воспользовались устюженцы и стали дѣлать острогъ, копали рвы, ковали пушки и пищали, ядра, дробь и копья готовили. Царскій воевода кн. Михаилъ Скопинъ-Шуйскій прислалъ имъ только сто ратниковъ. Не успѣли они окончить своихъ приготовленій, какъ получили вѣсть, что вражеское войско снова идетъ на нихъ, и 3 февраля дѣйствительно увидѣли и литву, и татаръ, и казаковъ, и нѣмцевъ, и русскихъ грабителей. Какъ дождь, напустились они на острогъ. Осажденные съ крикомъ: «Господи помилуй» начали отстрѣливаться и дѣлать вылазки. Непріятель отступилъ, но въ полдень снова двинулся на приступъ, и опять долженъ былъ отступить. Въ послѣдній часъ ночи поляки снова двинулись на приступъ, но горожане отбили и его; потомъ дѣлали вылазки, отняли у враговъ пушку и прогнали ихъ за 4 версты отъ города. 8 февраля поляки, получивъ подкрѣпленіе, снова подступили къ Устюжнѣ съ двухъ сторонъ, и снова были прогнаны съ большимъ урономъ, послѣ чего уже не появлялись у города{22}. Не ясно ли, кто укрѣплялъ слабыхъ устюжанъ въ этой неравной борьбѣ съ врагами? По крайней мѣрѣ сами устюжане успѣхъ свой приписали не себѣ и своему ратному искусству, а единственно помощи Божіей и ходатайству Заступницы христіанъ Пречистой Богородицы, чудотворную икону коей имѣли{23}; и до сихъ поръ празднуютъ они 10 февраля спасеніе своего города отъ поляковъ крестнымъ ходомъ, въ которомъ носятъ свою чудотворную икону Богоматери.
Еще осязательнѣе видна помощь Богоматери жителямъ Новгорода въ то время, когда онъ былъ занятъ шведами. Презрѣвъ клятву, которую они дали новгородцамъ въ то время, когда послѣдніе сдавались имъ, – хранить православную вѣру, не грабить церквей и жителей, шведы, наводнивъ своими войсками городъ, стали грабить и убивать новгородцевъ. Дерзость ихъ дошла до того, что они подняли святотатственныя руки и на храмы Божіи, чтобы въ глазахъ русскихъ унизить то, что они болѣе всего чтутъ. Разъ толпа шведовъ проходила мимо церкви Зпаменія Божіей Матери и, увидя, что двери отворены, хотѣли ворваться и произвести грабежъ, но невидимою силою были отброшены назадъ; то же было во второй и третій разъ. Это такъ устрашило всѣхъ шведовъ, что ни одинъ изъ нихъ уже послѣ не покушался па святотатство{24}.
Вотъ еще событіе изъ исторіи города Курска. Къ этому городу подступилъ польскій гетманъ Жолкевскій съ большимъ войскомъ. Полякамъ нужно было взять этотъ городъ, такъ какъ обладаніе имъ обезпечивало быстрое и безпрепятственное завоеваніе и другихъ городовъ русскихъ. Русское войско, стоявшее въ Курскѣ, было такъ ничтожно, что не было никакой почти надежды не только на отраженіе враговъ, но и на долгое сопротивленіе. Но что же? Курскъ, сверхъ всякаго ожиданія, устоялъ противъ враговъ и прогналъ ихъ. Что же было причиною того, что безсильный побѣдилъ сильнаго? Оттого, что къ городу пришла помощь свыше. Преданіе разсказываетъ, что въ это время одна женщина объявила о своемъ сонномъ видѣніи: явилась ей во снѣ Богоматерь и повелѣла защищать особенно такъ называемую меловую башню городской крѣпости. И дѣйствительно, польскія войска, въ предположеніи, что эта башня беззащитна, все свое вниманіе устремили на эту башню; но встрѣтили здѣсь такой жестокій отпоръ, что не только были отражены съ большимъ урономъ, но и были прогнаны далеко отъ города. Одинъ изъ русскихъ ратниковъ, защищавшихъ городъ, разсказывалъ потомъ, что онъ видѣлъ, какъ Богоматерь, въ сопровожденіи шести свѣтлыхъ иноковъ, обходила всѣ башни и благословляла ихъ{25}. Вотъ въ чемъ жители Курска полагали свою крѣпость въ неравной борьбѣ съ врагами.
По свидѣтельству исторіи, въ ополченіи князя Пожарскаго, стоявшаго подъ Москвою для очищенія ея отъ враговъ, господствовалъ духъ искренняго благочестія: по всѣмъ полкамъ пѣли молебны со слезами, чтобы Богъ избавилъ отъ гибели Московское государство; дали обѣтъ всею ратью построить три храма – во имя Срѣтенія Богородицы, Іоанна Богослова и св. митрополита Петра. И первый удачный приступъ для освобожденія Москвы былъ сдѣланъ казаками въ день праздника въ честь Казанской иконы Богоматери, когда очищена была отъ враговъ часть Москвы, называемая Китаемъ-городомъ{26}.
Въ это время среди осажденпой Москвы, въ плѣну у Поляковъ томился въ заточеніи святитель русскій Арсеній. Находясь въ тяжкомъ заключеніи, страдая и тѣлесно и душевно за свое отечество, онъ постоянно молился о его спасеніи. И вотъ наканунѣ рѣшительной битвы ополченцевъ съ врагами, среди ночной тишины, среди той незабвенной ночи, въ которую ополченцы съ трепетомъ ожидали послѣдней рѣшительной битвы и каждый обрекалъ себя на вѣрную смерть за отечество, Арсеній увидѣлъ необычайное и радостное видѣніе: все мѣсто его тѣсной кельи наполнилось свѣтомъ необыкновеннымъ, и изнуренный въ своихъ силахъ, онъ видитъ явившагося предъ нимъ преподобнаго Сергія, Радонежскаго чудотворца. «Арсеній», сказалъ преподобный больному святителю, – «ваши и наши молитвы услышаны: предстательствомъ Богоматери, судъ Божій объ отечествѣ преложенъ на милость. Завтра Москва будетъ въ рукахъ осаждающихъ и Россія будетъ спасена». Какъ бы въ подтвержденіе этихъ словъ, больному тотчасъ послѣ того возвращается крѣпость тѣлесная и сила{27}.
Наконецъ, Москва очищена отъ враговъ; съ сердца Россіи спалъ тяжелый камень. Русскій царь свободно можетъ взойти на престолъ русскій. Вся Россія избрала на этотъ престолъ Михаила Ѳеодоровича Романова. Съ избраніемъ его, Москва, а съ нею вся Россія какъ будто переродилась. Новый царь былъ для нея животворною силою и залогомъ будущаго ея величія. Но кто убѣдилъ Михаила вступить на потрясенный и шаткій престолъ Россіи? Кто благословилъ начинанія его? Богоматерь! Когда Михаилъ и мать его Марѳа упорно отказывали въ своемъ согласіи принять рѣшеніе собора, тогда архіепископъ Ѳеодоритъ взялъ въ руки Ѳеодоровскую икону Богоматери, а Троицкій келарь Аврамій – образъ св. Московскихъ чудотворцевъ – Петра, Алексѣя, Іовы, поднесли св. иконы Марѳѣ и сыну ея и сказали имъ: «Если не склоняетесь на милость ради насъ, по крайней мѣрѣ ради чудотворнаго образа царицы и Богоматери и ради великихъ святителей не прислушайтесь и сотворите повелѣнное вамъ отъ Бога. Не прогнѣвайте всѣхъ Владыку и Бога». При видѣ лика Богоматери Марѳа была глубоко тронута: поверглась предъ иконою и долго молилась, потомъ подвела къ иконѣ сына, благословила и сказала. «Тебѣ, Владычица, поручаю сына моего. Да будетъ святая воля твоя надъ нимъ»{28}.
Такимъ образомъ и послѣдній моментъ въ умиреніи Русскаго народа и завершеніе этого умиренія послѣ двѣнадцатилѣтняго нестроенія и страданій его совершался при благодатной помощи Божіей и при томъ какъ бы чрезъ посредство уже прославленной чудотвореніями Ѳеодоровской иконы Божіей Матери. Вотъ почему установлено и празднованіе этой иконѣ 14 марта. Костромѣ выпалъ жребій быть свидѣтельницею этого проявленія покровительства и благодатной помощи Русскому народу; она вѣруетъ, что эта помощь явилась отъ ея главной святыни – чудотворнаго Ѳеодоровскаго образа Богоматери, и потому торжественно чтитъ день умиротворенія и обновленія Россіи праздникомъ въ честь этой иконы.
Вся остальная Россія какъ бы забыла этотъ день. Но и самъ новоизбранный царь Русскій Михаилъ Ѳеодоровичъ помнилъ, отъ кого онъ получилъ благословеніе на царство. Чревъ 23 года своего царствованія, въ 1636 году, онъ, посовѣтовавшись съ отцомъ своимъ, патріархомъ Филаретомъ, приказалъ обновить Костромскую Ѳеодоровскую икону Божіей Матери и вновь украсилъ золотомъ и драгоцѣнностями. И Москва, какъ можно догадываться, первоначально праздновала день 14 марта. По крайней мѣрѣ одна изъ Московскихъ церквей и доселѣ празднуетъ день 14-го марта въ честь Ѳеодоровской иконы Божіей Матери.
⸭ ⸭ ⸭
Праздники установлены прежде всего для живѣйшаго напоминанія людямъ о благодѣяніяхъ Божіихъ. Воспоминая эти благодѣянія, мы тѣмъ самымъ побуждаемся къ благодарности Богу и прославленію Его человѣколюбія и милосердія къ намъ. Празднуя день 14 марта въ честь Ѳеодоровской иконы Божіей Матери, каждый русскій человѣкъ долженъ проникнуться живѣйшимъ чувствомъ благодаренія къ Всевышнему за спасеніе своего отечества отъ грозившей ему смертельной опасности, за сохраненіе своей народности, своей вѣры и свободы, – и молиться о продолженіи этого благодѣянія и на будущее время. Пріидите вси россійстіи вѣрныхъ собори, взываетъ Костромская церковь въ богослуженіи своего праздника, – воспойте днесь съ нами Господеви пѣснь богокрасную, прославляюще благодѣянія и щедроты Его, да мы, сими выну наслаждающеся, непрестанно хвалимъ, бласловимъ и величаемъ Спасителя нашего, изъ глубины души вопіюще къ Нему: о, Владыко всѣхъ прещедре и всесильне, не престай и нынѣ продолжати къ намъ древнія оныя Твоя милости, сохраняя божественнымъ Твоииъ промысломъ богрянородное потомство великаго онаго мужа, емуже въ день сей скиптры Россійскаго царствія вручилъ ecu, да подъ сѣнію онаго въ мирѣ и тишинѣ живуще, непрестанно съ Родшею Тя величаемъ (Стих. на хвалит., слава).
Вмѣстѣ съ тѣмъ, каждый русскій человѣкъ въ воспоминаніи о благодѣяніи Божіемъ къ нашему отечеству долженъ почерпнуть для себя назидательный урокъ для своей жизни и для своихъ дѣлъ. Празднующе всечестный сей Богоматере праздникъ, внушаетъ намъ Церковь въ своихъ праздничныхъ пѣсняхъ, – да не будемъ, братіе, яко мѣдъ звенящи или кимвалъ звяцаяй, но да вѣрою живою и одушевляющею вся наша дѣла любовію ликовствуемъ днесь; сицевое бо токмо чествованіе Богоматери и сицевое славословіе Сыну ея и Богу нашему благопріятно есть: тѣмже вся, яже глаголемъ или дѣемъ днесь, вѣрою и любовію намъ да бываютъ (стих. на хвалит. 3-я). Все то зло, всѣ нестроенія и смуты, всѣ страданія, которыя претерпѣло наше отечество и отъ которыхъ Господь избавилъ его хадатайствомъ и заступленіемъ Пречистой Своей Матери, произошли отъ того, что предки наши, любя православную вѣру, жили не такъ, какъ требовала православная вѣра; ихъ вѣра была мертвою и не одушевлялась любовію. Въ своихъ отношеніяхъ другъ къ другу они руководились больше недоброжелательствомъ, завистью и корыстью. И за это они были такъ жестоко наказаны Богомъ. Напротивъ, какъ только началось согласіе, единодушіе и любовь между ними, такъ началось и обновленіе нашего отечества, и Господь пришелъ на помощь къ нашимъ предкамъ и привелъ ихъ къ умиренію и спасенію.
Твердо будемъ помнить этотъ урокъ, завѣщанный намъ прошлымъ нашимъ несчастіемъ, отъ котораго насъ Господь избавилъ, и вся, яже глаголемъ или дѣемъ днесь, вѣрою и любовію намъ да бываютъ, – во всѣхъ нашихъ словахъ, во всѣхъ нашихъ дѣлахъ пусть будетъ видна наша христіанская вѣра и неразлучная съ нею любовь къ ближнимъ. Больше же всего сохранимъ любовь и преданность къ своей православной вѣрѣ – этому нашему сокровищу, ибо эта вѣра спасла насъ въ то опасное время, которое мы воспоминаемъ теперь, празднуя въ честь Ѳеодоровской иконы Пречистой Богородицы, всегдашней Заступницы и Помощницы нашей.
«Костромскія Епархіальныя Вѣдомости». 1900. Ч. Неофф. № 6. С. 185-203; № 7-8. С. 225-243.
{1} Служба 14 марта, на велик. веч. стихира 1-я.
{2} Издавна существующая въ этотъ праздникъ ярмарка въ Костромѣ свидѣтельствуетъ, что въ народномъ пониманіи этотъ праздникъ стоитъ высоко.
{3} Ист: Россіи Соловьева, изд. т-ва «Общ. Польза», кн. 2 стр. 730.
{4} Тамъ же.
{5} Палицинъ въ Ист. Р. Соловьева, кн. 2, стр. 740.
{6} Такъ же, стр. 746.
{7} Ист. Россіи Соловьева кн. 2, стр. 865.
{8} Ист. госуд. Росс. т. 12, стр. 124.
{9} Ист. госуд. Росс. Карамзина, т. 12, стр. 124-127.
{10} Ист. Рос. Соловьева кн. 2, стр. 970.
{11} Тамъ же, стр. 971.
{12} Ярославцы разумѣютъ здѣсь покушеніе Салтыкова ударить ножемъ патріарха въ то время, когда онъ отказывался подписать грамоту, составленную боярами въ Москвѣ къ посламъ митроп. Филарету и кн. Голицыну, находившимся подъ Смоленскомъ, въ которой имъ наказывалось, чтобъ отдались во всемъ на волю королевскую. Впослѣдствіи Гермогенъ заключенъ былъ въ тюрьму и уморенъ голодомъ.
{13} Исторія Россіи Соловьева, кн. 2, стр. 772.
{14} Тамъ же, стр. 1007.
{15} Тамъ же, стр. 1008.
{16} Тамъ же, стр. 1012-1013.
{17} Грамота Пжарскаго въ исторіи Россіи Соловьева, кн. 2, стр. 1033.
{18} Въ ист. Рос. Соловьева, кн. 2, стр. 1039.
{19} Исторія Россіи Соловьева, кн. 2, стр. 1039.
{20} Тамъ же, стр. 1043-1045.
{21} Грам. костромичамъ и ярославцамъ Московскихъ бояръ конца января 1612.
{22} Исторія Россіи Соловьева, кн. 2, стр. 866-867.
{23} Смоленская икона Богоматери.
{24} Жизнь Пресв. Влад. и Богородицы, Спб. 1860 г., стр. 201.
{25} Тамъ же, стр. 202.
{26} Исторія Россіи Соловьева, кн. 2, стр. 1036.
{27} Жизнь Пресв. Влад. и Богородицы, стр. 203.
{28} Земная жизнь Пресв. Богор. и описаніе чудотв. ея иконъ, Снессоревой, 1892 г., стр. 195.
⸭ ⸭ ⸭
Тропа́рь, гла́съ 4:
Прише́ствіемъ честны́я Твоея́ ико́ны, Богоотрокови́це,/ обра́дованный дне́сь богохрани́мый гра́дъ Кострома́,/ я́коже дре́вній Изра́иль къ киво́ту Завѣ́та,/ притека́етъ ко изображе́нію лица́ Твоего́/ и воплоти́вшагося отъ Тебе́ Бо́га на́шего,/ да Твои́мъ Ма́тернимъ къ Нему́ предста́тельствомъ/ при́сно хода́тайствуеши всѣ́мъ,/ подъ сѣ́нь кро́ва Твоего́ прибѣга́ющимъ,// ми́ръ и ве́лію ми́лость.
Конда́къ, гла́съ 8:
Благода́рственная принося́ще Ти́, раби́ Твои́, Богороди́тельнице, о всѣ́хъ,/ и́миже благодѣ́яла еси́ гра́ду на́шему,/ изъ глубины́ души́ взыва́емъ къ Тебѣ́ и ми́ли ся дѣ́емъ:/ не преста́ни, Влады́чице,/ Ма́терними къ Сы́ну Твоему́ и Бо́гу на́шему моли́твами/ подава́ти вся́ блага́я и спаси́тельная всѣ́мъ,/ вѣ́рою и любо́вію вопію́щимъ Ти́:// ра́дуйся, Дѣ́во, христіа́нъ похвало́.
Велича́ніе:
Велича́емъ Тя́, Пресвята́я Дѣ́во,/ Богоизбра́нная Отрокови́це,/ и чте́мъ о́бразъ Тво́й святы́й,/ и́мже то́чиши исцѣле́нія// всѣ́мъ съ вѣ́рою притека́ющимъ.
