Новосвмуч. Архіеп. Никонъ (Рождественскій) – Умѣемъ ли мы молиться Богу?
Что есть молитва въ духовной жизни хрістіанина? Въ сущности, она есть дыханіе души, живущей съ Богомъ, постоянное возношеніе ума и сердца къ Богу, являемое благоговѣйнымъ словомъ къ Богу – или гласно, или же внутренно, сердечно.
Умѣемъ ли мы «дышать молитвою», возносить свое сердце, свой умъ къ Богу такъ, какъ подобаетъ, какъ научилъ насъ Господь, какъ учатъ святые угодники Божіи? Умѣемъ ли мы молиться?
Какъ ни скорбно, но должно сказать, что мы, нынѣшніе хрістіане, или разучились, или вовсе не научились молиться. И не потому ли, что мы въ молитвѣ уходимъ отъ Бога, сердцемъ далече отстоимъ отъ Него, гаснетъ въ насъ и жизнь духовная, и многіе изъ насъ даже понятія не имѣютъ о томъ, что такое есть сія жизнь духовная, и мы живемъ только жизнію плоти и души, вовсе забывая, что въ насъ есть еще духъ, существенно отличающій насъ отъ другихъ живыхъ существъ, духа не имущихъ?.. Не потому ли такъ быстро прививаются къ намъ такія, ученія, какъ дарвинизмъ, производящій человѣка отъ обезьяны? Въ самомъ дѣлѣ, если человѣкъ вовсе не ощущаетъ въ себѣ началъ духовной жизни, жизни духа, то онъ живетъ жизнію только животною, душевною, съ міромъ духа не соприкасается, духъ въ немъ какъ бы замеръ, не дышетъ, и ему становится какъ бы естественно уже и ощущать себя – только животнымъ, а остатокъ неизгладимаго въ немъ образа Божія, послѣдніе слѣды его всячески стирать подъ давленіемъ грѣховныхъ страстей, заглушая голосъ совѣсти хитросплетаемыми софизмами лженаукъ естественныхъ... Человѣкъ постепенно погружается опять въ ту тьму богозабвенія, въ какой онъ находился нѣсколько тысячъ лѣтъ до Рождества Хріста Спасителя и уподобляется снова скотамъ несмысленнымъ.
Молитва есть великій даръ Божій, но подается онъ только тому, кто за нимъ простираетъ къ Богу руки, кто идетъ къ Богу съ произволеніемъ молиться. Являемъ ли должное произволеніе, стремимся ли мы къ Отцу небесному, яко елень къ источникамъ воднымъ, ищетъ ли, проситъ ли наше сердце молитвы?
Не умѣемъ мы, разучились мы молиться, но – слава Богу: есть среди насъ еще жаждущіе молитвы, взывающіе къ Богу сердцемъ: Господи, научи насъ молиться! На мой дневникъ, подъ заглавіемъ «Нѣчто о молитвѣ и смиренномудріи», получилъ я отъ читателей новыя письма съ вопросами и недоумѣніями, показывающими, какіе мы младенцы въ дѣланіи молитвы. Настало время святого поста и покаянія; безъ молитвы невозможно покаяніе; побесѣдуемъ же о молитвѣ въ отвѣтъ на письма моихъ читателей, въ коихъ слышатся запросы духовной жизни.
«Вы пишете, владыко, – говоритъ одинъ изъ моихъ читателей, – что отнюдь не слѣдуетъ своей фантазіи позволять представлять себѣ того, кому молишься. Простите я не понимаю вашего указанія О. Іоаннъ Кронштадтскій сказалъ: «Въ молитвѣ съ Отцемъ небеснымъ живо представляй Его стоящимъ предъ Тобою и съ любовію внимающимъ каждому твоему слову». Къ чему же намъ тогда образа, которые служатъ намъ для нашего настроенія и представленія того, къ кому обращена наша молитва: вѣдь, не самой же доскѣ мы молимся. Да какъ же не воображать и не ощущать при молитвѣ Господа Бога нашего? Онъ – вездѣсущій».
Надо быть осторожнымъ, чтобъ не смѣшивать словъ и понятій между собою сходныхъ, но не тожественныхъ. «Живо представлять» еще не значитъ, «рисовать въ воображеніи». Въ дневникахъ о. Іоанна вездѣ, гдѣ говорится о такомъ представленіи, разумѣется стояніе благоговѣйною мыслію предъ вездѣсущимъ, всевидящимъ и всевѣдущимъ Богомъ и святыми Его, когда человѣкъ сознаетъ себя въ присутствіи незримаго существа, какъ бы ощущаетъ сіе присутствіе, не допускаетъ и мысли о томъ, чтобъ оно его не слышало, – тѣмъ не менѣе – не дерзаетъ вторгаться своимъ грубымъ воображеніемъ въ область незримаго міра и сохраняетъ умъ свой «безвиднымъ», по выраженію святыхъ подвижниковъ. На вопросъ моего читателя относительно значенія святыхъ иконъ полстолѣтія тому назадъ отвѣтилъ покойный авторъ «Аскетическихъ Опытовъ», извѣстный подвижникъ епископъ Игнатій Брянчаниновъ: «святыя иконы, пишетъ онъ, приняты святою Церковію для возбужденія, благочестивыхъ воспоминаній и ощущеній, а отнюдь не для возбужденія мечтательности. Стоя предъ иконою Спасителя, стой какъ бы передъ Самимъ Господомъ Іисусомъ Хрістомъ, невидимо вездѣсущимъ и иконою Своею присутствующимъ въ томъ мѣстѣ, гдѣ она находится; стоя предъ иконою Божіей Матери, стой какъ бы предъ Самою Пресвятою Дѣвою, но умъ твой храни безвиднымъ: величайшая разница быть въ присутствіи Господа и предстоять Господу, или– воображать Господа. Ощущеніе присутствія Господня наводитъ на душу спасительный страхъ, вводитъ въ нее спасительное чувство благоговѣнія, а воображеніе Господа и святыхъ Его сообщаетъ уму какъ бы вещественность, приводитъ его къ ложному, гордому мнѣнію о себѣ, – душу приводитъ въ ложное состояніе – состояніе самообольщенія».
Вотъ что говоритъ мужъ высокаго опыта духовнаго и говоритъ не отъ себя, хотя мы не сомнѣваемся. что и самъ онъ на опытѣ все это извѣдалъ, – но говоритъ на основаніи опыта и писаній святыхъ и богоносныхъ отцевъ. «Самый опасный, неправильный образъ молитвы, пишетъ онъ въ другомъ мѣстѣ, заключается въ томъ, когда молящійся сочиняетъ мечтательныя картины (а начинается это именно съ мечтательнаго воображенія Господа и святыхъ Его), заимствуя ихъ, по-видимому, изъ Священнаго Писанія, въ сущности же изъ своего со стоянія паденія и самообольщенія, этими картинами льститъ своему самомнѣнію, своему паденію, своей грѣховности, обманываетъ себя. Очевидно, что все, сочиняемое мечтательностію нашей падшей природы, не существуетъ на самомъ дѣлѣ, есть вымыселъ и ложь, столь сродные и свойственные падшему ангелу». Мечтатель съ перваго шага на пути молитвенномъ исходитъ изъ области истины, входитъ въ область лжи, страстей, грѣха, сатаны. Св. Симеонъ Новый Богословъ описываетъ молитву мечтателя и плоды ея такъ: «онъ воздымаетъ къ небу руки, глаза и умъ, воображаетъ въ умѣ своемъ божественныя совѣщанія, небесныя блага, чины святыхъ ангеловъ, селенія святыхъ, короче, собираетъ все, что слышалъ въ Божественномъ Писаніи, въ воображеніи своемъ, разсматриваетъ это во время молитвы, взираетъ на небо и всѣмъ этимъ возбуждаетъ душу свою къ божественному желанію и любви; иногда проливаетъ слезы и плачетъ. Такимъ образомъ, мало-по-малу кичится сердце его, не понимая того умомъ; онъ мнитъ, что совершаемое имъ есть плодъ Божественной благодати къ его утѣшенію, и молитъ Бога, чтобы сподобилъ его всегда пребывать въ этомъ дѣланіи. Это – признакъ прелести. Такой человѣкъ, если и будетъ безмолвствовать совершеннымъ безмолвіемъ, не можетъ не сойти съ ума и не сдѣлаться сумасшедшимъ. Если же и не случится съ нимъ этого, однако ему невозможно никогда достигнуть духовнаго разума и добродѣтели или безстрастія. Такимъ образомъ, прельстились видѣвшіе свѣтъ и сіяніе этими тѣлесными очами, обонявшіе благовонія обоняніемъ своимъ, слышавшіе главы ушами своими. Одни изъ нихъ возбѣсновались, и переходили умоповрежденными съ мѣста на мѣсто: другіе приняли бѣса, преобразившагося во ангела свѣтлаго, прельстились и пребыли неисправленными даже до конца, не принимая совѣта ни отъ кого изъ братій; иные изъ нихъ, подучаемые діаволомъ, убили сами себя; иные низверглись въ пропасти, иные удавились... Вотъ какой вредъ происходитъ отъ этого образа молитвы», заключаетъ св. Симеонъ.
Вотъ что значитъ давать волю своему воображенію во время молитвы, скажемъ и мы.
Достойно вниманія вотъ что: въ нашей Православной Церкви, милостію Божіей, еще хранится священное преданіе о томъ, какъ творить Богу угодную и спасительную молитву; а отпадшей отъ единенія съ нею церковію западной, латинской, по-видимому, оно совсѣмъ утрачено и подмѣнено мечтательною молитвою и состояніемъ прелести, какъ это видно изъ жизнеописаній всѣхъ западныхъ святыхъ послѣ отпаденія Запада отъ Востока. Прочтите, напримѣръ, сказанія о жизни Франциска Ассизскаго: тамъ сплошь – всѣ состоянія прелести, принимаемыя и самимъ Францискомъ, и его почитателями за состоянія благодатныя. Это отобразилось даже въ религіозномъ искусствѣ: въ то время, какъ православная икона, особенно написанная въ духѣ древнихъ преданіи церковныхъ, не увлекаетъ воображеніе въ область мечтательнаго натурализма: эти тонкія линіи, прямыя черты, высокія темныя фигуры, какъ бы только условно напоминающія живыхъ людей, почти не способны увлечь воображеніе, разжечь фантазію, – латинская плѣняетъ красотою внѣшнихъ, тѣлесныхъ формъ и быстро овладѣваетъ воображеніемъ, способствуя тѣмъ мечтательной молитвѣ. Это, конечно, отображается и въ литературѣ, особенно духовной, въ латинской церкви. Даже такія уважаемыя у насъ книги, какъ «Подражаніе Хрісту» Ѳомы Кѳмпійскаго, по отзыву опытныхъ въ духовной жизни писателей нашихъ, каковъ затворникъ епископъ Ѳеофанъ, написаны изъ «мнѣнія», то есть въ состояніи мечтательности, близкой къ состоянію прелести.
Въ житіяхъ святыхъ можно видѣть много примѣровъ погибельнаго состоянія прелести, отъ неправильной молитвы; встрѣчаются они и теперь какъ въ монастыряхъ, такъ и среди мірянъ. Епископъ Игнатій Брянчаниновъ приводитъ такіе же примѣры изъ современной жизни. Онъ разсказываетъ объ одномъ чиновникѣ, который при молитвѣ постоянно видѣлъ свѣтъ отъ иконъ, слышалъ благоуханіе, чувствовалъ во рту необыкновенную сладость и т. д. Когда этотъ молитвенникъ разсказалъ объ этомъ монаху, то монахъ спросилъ его: «не приходила ли вамъ мысль убить себя?» – «Какъ же, отвѣчалъ чиновникъ: я уже былъ кинувшись въ Фонтанку, да меня вытащили». Оказалось, что чиновникъ употреблялъ упомянутый способъ молитвы, разгорячалъ свое воображеніе и кровь, при чемъ человѣкъ дѣлается очень способнымъ къ усиленному посту и бдѣнію. Къ состоянію самообольщенія, избранному произвольно, діаволъ присоединилъ свое, сродное этому состоянію, дѣйствіе, и человѣческое само обольщеніе перешло въ явную бѣсовскую прелесть. Монахъ сталъ уговаривать чиновника, чтобы онъ оставилъ употребляемый имъ способъ молитвы. Съ ожесточеніемъ воспротивился чиновникъ совѣту его. «Какъ мнѣ отказаться отъ явной благодати?», говорилъ онъ. – Когда чиновникъ ушелъ, я, пишетъ преосвященный Игнатій, спросилъ монаха: съ чего пришла ему мысль спросить чиновника о помыслѣ самоубійства? Монахъ отвѣчалъ: «какъ среди плача по Богу приходятъ минуты необыкновеннаго успокоенія совѣсти, въ чемъ заключается утѣшеніе плачущихъ: такъ и среди ложнаго наслажденія, доставляемаго бѣсовскою прелестію, приходятъ минуты, въ которыя эта прелесть какъ бы разоблачается и даетъ вкусить себя такъ, какъ она есть. Эти минуты ужасны! Горесть ихъ и производимое этою горестію отчаяніе – невыносимы! По этому состоянію, въ которое приводитъ прелесть, всего бы легче узнать ее прельщенному и принять мѣры къ исцѣленію себя. Но увы! начало прелести – гордость, и плодъ ея – преизобильная гордость. Прельщенный, признающій себя причастникомъ божественной благодати, почти всегда презираетъ совѣтъ ближнихъ, какъ это замѣтилъ св. Симеонъ».
Разсказываетъ также епископъ Игнатій объ одномъ аѳонскомъ іеросхимонахѣ. котораго онъ просилъ научить его молитвѣ. «Іеросхимонахъ немедленно согласился быть моимъ наставникомъ, говоритъ онъ, и – о ужасъ! съ величайшимъ разгоряченіемъ началъ мнѣ передавать способъ восторженной мечтательной молитвы. Вижу: у него разгорячены и кровь, и воображеніе, – онъ въ самодовольствѣ, въ восторгѣ отъ себя, въ самообольщеніи, въ прелести! Давъ ему высказаться, я началъ понемногу, въ чинѣ учащагося, предлагать ему ученіе св. отцевъ о молитвѣ, указывая его въ «Добротолюбіи» и прося объяснить мнѣ это ученіе. Аѳонецъ пришелъ въ совершенное недоумѣніе. Вижу: онъ вовсе незнакомъ съ ученіемъ св. отцовъ о молитвѣ. Въ бесѣдѣ говорю ему: «смотри, старецъ: будешь жить въ Петербургѣ, никакъ не квартируй, въ верхнемъ этажѣ, квартируй непремѣнно въ нижнемъ» – Отчего такъ? спросилъ аѳонецъ. – «Оттого, отвѣчалъ я, что если вздумается ангеламъ, внезапно восхитивъ тебя, перенести изъ Петербурга на Аѳонъ, и они понесутъ тебя изъ верхняго окна да уронятъ, то убьешься до смерти; если же понесутъ изъ нижняго, тотолько ушибешься». – «Представь себѣ, отвѣчалъ аѳонецъ: сколь-уже разъ, когда я стоялъ на молитвѣ, приходила мнѣ живая мысль, что ангелы восхитятъ меня и поставятъ на Аѳонѣ!». – Оказалось, что іеросхимонахъ носитъ вериги, почти не спитъ, мало вкушаетъ пищи и чувствуетъ въ тѣлѣ такой жаръ, что зимою не нуждается въ теплой одеждѣ. Я сталъ просить аѳонца. чтобъ онъ испыталъ способъ, преподанный св. отцами, заключающійся въ томъ, чтобы умъ во время молитвы былъ совершенно чуждъ всякаго мечтанія, погружался весь во вниманіе словамъ молитвы, заключался и вмѣщался, по выраженію св. Іоанна Лѣствичника, въ словахъ молитвы, при чемъ сердце обыкновенно сочувствуетъ уму душеспасительнымъ чувствомъ печали о грѣхахъ, какъ сказалъ преподобный Маркъ подвижникъ: «умъ, неразвлеченно молящійся, утѣсняетъ сердце: сердце же сокрушенно и смиренно Богъ не уничижитъ». Когда же ты испытаешь надъ собою, сказалъ я аѳонцу: то и мнѣ сообщи о плодѣ опыта, потому что самому мнѣ предпринять такой опытъ неудобно по развлеченной жизни, мною проводимой. – Аѳонецъ съ охотой согласился. Чрезъ нѣсколько дней приходитъ онъ опять ко мнѣ и говоритъ: «что ты со мною сдѣлалъ»? – А что? – «Да какъ я попробовалъ молиться со вниманіемъ, заключая умъ въ слова молитвы, то всѣ мои видѣнія пропали, и уже не могу возвратиться къ нимъ». Далѣе въ бесѣдѣ съ аѳонцемъ я не увидѣлъ той самонадѣядности и дерзости, которыя были замѣтны въ немъ при первомъ свиданіи. Я посовѣтовалъ ему не отличаться наружностію отъ другихъ, потому что это ведетъ къ высокоумію, и онъ снялъ съ себя вериги и отдалъ ихъ мнѣ. Чрезъ мѣсяцъ онъ еще разъ былъ у меня и сказывалъ, что жаръ въ тѣлѣ его прекратился, что онъ нуждается уже въ теплой одеждѣ и гораздо болѣе спитъ. Искушеніе такимъ образомъ кончилось».
Случалось и мнѣ встрѣчать примѣры такой прелести среди самочинныхъ подвижниковъ неправильной молитвы. Лѣтъ двадцать пять тому назадъ, въ Троицкой Сергіевой Лаврѣ былъ послушникъ, слѣпецъ отъ рожденія, звонарь по послушанію. Онъ и жилъ на колокольнѣ, подъ колоколами. Ходилъ онъ ко всѣмъ службамъ исправно, жилъ крайне воздержанно, утрени никогда не просыпалъ, словомъ – былъ усерднымъ послушникомъ. Однажды онъ открылся духовнику, что «видитъ все, что совершается въ монашескихъ кельяхъ по ночамъ». – «Какъ же ты видишь, когда ты слѣпъ и притомъ живешь на колокольнѣ?» спросилъ духовникъ. – «Сижу въ кельѣ, говоритъ послушникъ, я брожу мыслію по кельямъ и вижу, кто что дѣлаетъ».– «А какъ ты молитву творишь въ кельѣ? какое исполняешь правило?» – «Кладут каждую ночь по тысячѣ поклоновъ отвѣчалъ тотъ и разсказалъ способъ молитвы мечтательной. Тогда старецъ строго запретилъ ему творить поклоны самочинно, разъяснилъ опасность того способа, какой онъ употреблялъ, и далъ заповѣдь: творить не больше десятка поклоновъ сверхъ положеннаго ему отъ духовника правила. Прошла недѣля какая-нибудь, и послушникъ является къ духовнику. «Отче, говоритъ: что со мною сталось? Я уже не вижу ничего, что по кельямъ монахи дѣлаютъ, я не могу себя принудить положить тѣ поклоны, какіе ты заповѣдалъ». Такъ закончилось искушеніе сего брата. Но не всегда, кончается дѣло такъ благополучно. Иные и съ ума сходятъ, и видѣнія видятъ, и самоубійствомъ кончаютъ...
Вотъ почему слѣдуетъ строго держаться правила молитвы, которое епископъ Игнатій выражаетъ такими словами:
«Умъ во время молитвы должно имѣть и со всею тщательностію сохранять безвиднымъ, отвергая всѣ образы, рисующіеся въ способности воображенія, потому что умъ въ молитвѣ предстоитъ невидимому Богу, Котораго невозможно представить никакимъ вещественнымъ образомъ. Образы, если ихъ допуститъ, умъ въ молитвѣ, содѣлаются непроницаемою завѣсою, стѣною между умомъ и Богомъ». «Тѣ, которые въ молитвахъ своихъ не видятъ ничего, видятъ Бога», сказалъ преподобный Мелетій Исповѣдникъ.
«Самый простой законъ для молитвы, пишетъ святитель-затворникъ Ѳеофанъ, ничего не воображать, а, собравшись умомъ въ сердцѣ, встать въ убѣжденіе, что Богъ близъ, что Онъ видитъ и внимаетъ, и въ этомъ убѣжденіи припадать къ Нему, страшному въ величіи и близкому въ благоснисхожденіи къ намъ».
Архіепископъ Ніконъ. Мои дневники. Вып. V. 1914. (Изъ «Троицкаго Слова» №№ 201-250). Сергіевъ Посадъ 1915. № 212. С. 42-47.