Новосвмуч. пресвитеръ Іоаннъ Восторговъ – ОБЩЕСТВЕННОЕ МНѢНІЕ (Слово въ Великій пятокъ).
Видѣвъ же Пилатъ, яко ничто же успѣваетъ, но паче молва бываетъ, пріемъ воду, умы руцѣ предъ народомъ, глаголя: неповиненъ есть отъ крове Праведнаго сего. Тогда отпусти имъ Варавву: Іисуса же, бивъ, предаде имъ, да Его пропнутъ (Матѳ. ΧΧVII, 24. 26).
Итакъ, Пилатъ зналъ, что Этотъ Іисусъ, изображенный предъ нами здѣсь на плащаницѣ, какъ умученный и истерзанный Мертвецъ, совершенно ни въ чемъ неповиненъ, и ни казни, ни біенія, ни какого-либо иного наказанія не заслужилъ. Горькою насмѣшкою звучитъ послѣ того требованіе Пилата дать воду, чтобы умыть руки предъ народомъ. Къ чему это? Умовеніемъ рукъ отмоешь совѣсть? Или избѣгнешь нравственной отвѣтственности? Не обратно ли: если Іисусъ невиненъ, зачѣмъ же ты Его казнишь? Зачѣмъ играешь властью? Зачѣмъ отпускаешь Варавву? И кто этотъ Варавва? Зачѣмъ онъ объявленъ лучшимъ и достойнѣйшимъ, чѣмъ Христосъ? «Вѣ же Варавва разбойникъ», кратко говоритъ евангелистъ (Іоан. XVIII, 40). Другой евангелистъ поясняетъ: «Пилатъ же посуди быти прошенію ихъ: отпусти же бывшаго за крамолу и убійство всаждена въ темницу, его же прошаху: Іисуса же предаде воли ихъ» (Лук. XXIII, 24-25).
Еще горше звучитъ другое краткое замѣчаніе Евангелія: «Іисуса же бивъ»... И казни предалъ – невиннаго, и о невинности засвидѣтельствовалъ... Но зачѣмъ же тогда билъ? Зачѣмъ еще издѣвательство и это лишнее страданіе предъ скорою казнью? Онъ уже изнемогъ отъ Геѳсиманскаго боренія: тамъ капли пота падали съ чела Его, какъ капли крови; тамъ уже Онъ въ тугѣ и мукѣ душевной дошелъ до граней смерти... Потомъ Его цѣлую ночь то судили въ ночномъ незаконномъ собраніи синедріона; то подвергали допросу; то держали въ холодную ночь подъ стражею на дворѣ архіерейскомъ, въ то время, какъ воины поочередно грѣлись у костра; то влекли Его отъ первосвященника къ первосвященнику, отъ нихъ къ Пилату, потомъ къ Ироду, опять къ Пилату, въ короткіе промежутки между допросами отдавая на издѣвательства и насмѣшки, на біеніе и истязаніе воиновъ и толпы... Онъ былъ истощенъ до послѣдней степени, и Его, обнаженнаго, едва прикрытаго хламидою, истерзаннаго, до конца ослабѣвшаго, еще нужно было бить, чтобы потомъ предать казни!.. И какая эта была казнь! Представьте себѣ: вотъ положенъ крестъ на землѣ; на немъ протягиваютъ обнаженнымъ присужденнаго къ смерти; вотъ застучали молотки, и гвозди пронзили руки и ноги... Потомъ воины начинаютъ поднимать крестъ вмѣстѣ съ распятымъ кверху... Этотъ моментъ трудно и представить себѣ во всей его мучительности. Тѣло всею своею тяжестью виситъ на гвоздяхъ; они рвутъ жилы, они раздираютъ раны, они давятъ и ломаютъ кости... Каждое движеніе, самое незначительное, острою стрѣлою пронзаетъ страдальца, а его поднимаютъ, потрясая его тѣло, когда шатаютъ и колеблютъ крестъ, опускаютъ въ яму, утверждаютъ клиньями... Льется кровь изъ открытыхъ ранъ; онѣ горятъ несказанною болью, сожигая огнемъ всю внутренность; мучительная жажда охватываетъ несчастнаго... И при всемъ этомъ – полное присутствіе сознанія, и тягостная угнетающая мысль, что нѣтъ уже никакой надежды на жизнь, ибо даже и снятые съ креста всегда умирали. Неудивительно, что распятые мечтали и просили только объ одной милости и объ одномъ счастьи: чтобы ихъ убили поскорѣе. Тутъ истиннымъ благодѣяніемъ являлось то «эсмирнисмено вино», или «оцетъ, т. е. уксусъ, – съ желчью смѣшанъ», о которомъ упоминается въ Евангеліи: его готовили сердобольныя женщины для распятыхъ, потому что оно омрачало сознаніе и этимъ притупляло боль. Мы знаемъ, что Іисусъ Христосъ не захотѣлъ вкусить этого отвратительнаго напитка: «и вкушъ, не хотяше пити»..., говоритъ евангелистъ. Онъ восхотѣлъ до конца и въ полной ясности сознанія пріять мученическую чашу искупительнаго подвига.
Присоедините къ Его мукамъ сознаніе невинности страданія; присоедините сознаніе, что Онъ окруженъ ненавистью тѣхъ, за кого страдаетъ, и около креста видитъ и слышитъ злорадные крики, насмѣшки, глумленія, издѣвательства.
На такую-то смерть ты, Пилатъ, осудилъ Христа... О, Пилатъ, Пилатъ! Что ты свершилъ! Ты умылъ, руки, въ знакъ мнимой личной непричастности своей къ беззаконному осужденію, но вѣдь такой воды нѣтъ, которая очистила бы не руки твои, а совѣсть! И не водою ты вымылъ ихъ, а Кровью Невиннаго; и когда вопила бѣшеная толпа іудеевъ: «Кровь Его на насъ, и на чадѣхъ нашихъ», то это проклятіе пало тогда и на тебя, Пилатъ!
Впрочемъ, едва ли современный человѣкъ, образованный и передовой, посмѣетъ осудить Пилата, не осуждая себя самого...
Если бы говорить о поведеніи Пилата во время этого мірового суда надъ Христомъ, если бы говорить о немъ языкомъ современности, то надобно выразиться такъ: Пилатъ только уступилъ общественному мнѣнію, послушался гласа народа, а гласъ народа – гласъ Божій; итакъ, Пилатъ невиновенъ: онъ поступилъ сообразно ясно выраженной народной волѣ...
Какими жалкими и отвратительными кажутся эти кумиры современности, эти затасканныя фразы лести и подслуживаяія низменнымъ инстинктамъ толпы, – предъ лицемъ Христа, истерзаннаго, убитаго! Вотъ оно, общественное мнѣніе! Вотъ онъ гласъ народа! Какъ легко и удобно имъ прикрылось богопредательство и богоубійство! Какъ легко и нынѣ, и всегда и до скончанія бытія земли будутъ и впредь имъ прикрываться самыя гнусныя, самыя черныя преступленія!
Общественное мнѣніе! Предъ нимъ склонился Пилатъ. А видѣлъ ли онъ съ высоты своего лиѳостротона, сидя на судейскомъ креслѣ на мраморномъ портикѣ, подъ чудными колоннами, видѣлъ ли онъ, какъ первосвященники «наустиша народы», видѣлъ ли онъ, какъ ихъ прислужники, въ родѣ лжесвидѣтелей, въ Синедріонѣ клеветавшихъ на Христа, бѣгали и теперь въ толпѣ, лгали, возбуждали, уговаривали, склоняли угрозами, соблазнами, подкупомъ и обѣщаніями, – видѣлъ ли Пилатъ, какъ они «дѣлали это общественное мнѣніе»? Да, создать, направить, повернуть и использовать общественное мнѣніе – это особое искусство, требующее даже не ума, а просто ловкости, а главное, требующее безсовѣстной неразборчивости въ средствахъ для достиженія цѣли.
Но если бы оно, это общественное мнѣніе, явилось и неискусственно, развѣ оно непогрѣшимо? Кого же больше, добрыхъ или злыхъ, разсудительныхъ или легковѣрныхъ, святыхъ или грѣшныхъ? Развѣ въ человѣкѣ живетъ одно добро? Развѣ нѣтъ въ немъ зла? А если такъ, то и на общественномъ мнѣніи, и на приговорѣ: толпы всегда можетъ отразиться злое начало. И наконецъ, правое и неправое совсѣмъ не зависитъ отъ того, какъ о немъ думаютъ люди. Солнце останется блистающимъ свѣтиломъ, хотя бы всѣ люди до единаго согласились между собой не смотрѣть на солнце и не признавать его существованія: такъ и съ правдою. «Правое и неправое», – говоритъ, одинъ ученый (В. Лилли), знатокъ современной европейской мысли и жизни, – «останутся тѣмъ же, чѣмъ были по своей природѣ. Онѣ такъ же мало могутъ быть измѣнены человѣкомъ, какъ и свойство треугольника. Никакой человѣкъ, никакое число людей не могутъ сдѣлать ничего больше, какъ только заявлять ихъ. Воля большинства должна, превозмогать только въ томъ случаѣ, если она согласна со справедливостью, потому что понятіе «обязанъ» существуетъ только въ нравственности». Поэтому-то христіанству такъ противно ученіе о той правдѣ, которая опредѣляется только по подсчету, голосовъ, когда въ случаѣ, если половина народа станетъ за, а другая половина противъ, то одинъ лишній человѣкъ рѣшаетъ и обозначаетъ истину. Непонятно, почему же вдругъ такъ сталъ важенъ этотъ случайный одинъ человѣкъ!.
Пилатъ былъ вѣренъ себѣ. Онъ былъ язычникъ, если не по вѣрѣ, – онъ могъ быть и совсѣмъ безбожникомъ, – то по строю мысли и жизни, который былъ созданъ языческимъ міровоззрѣніемъ. Немногіе знаютъ или обращаютъ вниманіе, на то, что древнее язычество, какъ, религія, совсѣмъ ничего не говорило ο нравственности. Оно не предписывало никакихъ нравственныхъ правилъ поведенія. Этимъ занимались философы, а не жрецы. Но если не было нравственности, освященной и закрѣпленной высшимъ Божественнымъ авторитетомъ, то совершенно естественно въ поискахъ, основы и опоры правды нужно было остановиться на волѣ и желаніи большинства людей, на томъ, что называется общественнымъ мнѣніемъ, чтобы имѣть хоть какую-либо, хоть колеблющуюся, почву въ опредѣленіи нравственной жизни. Оттого и получалось, что самыя добродѣтели язычества, по выраженію блаженнаго Августина, были только «блестящими пороками», что язычники хвалились тѣмъ, что постыдно, что они считали если не похвальнымъ, то дозволеннымъ то, о чемъ христіанину и помыслить страшно: убійство слабыхъ дѣтей, самоубійство, кровавую месть, многоженство... Оттого, если въ знаменитыхъ словахъ Пилата, обращенныхъ ко Христу: «Что есть истина?» нужно видѣть его сомнѣніе въ возможности и въ существованіи истины постоянной и неизмѣнной, – то такой вопросъ, дѣйствительно, и безъ связи съ философіей того времени, вполнѣ былъ умѣстнымъ въ устахъ язычника. Для язычника все было условно въ нравственной области, все колебалось, и мѣнялось.
Но Христосъ предъ тѣмъ же Пилатомъ объявилъ себя Царемъ основаннаго Имъ духовнаго Царства; Онъ заявилъ, что Онъ на то родился и на то пришелъ въ міръ, чтобы свидѣтельствовать объ истинѣ, и всякій, кто отъ истины, послушаетъ слово Его. И наоборотъ, всякій, кто послушаетъ слово Его, тотъ – отъ истины. При такомъ положеніи, преклоненіе европейскаго человѣчества и рабство его предъ тираниическою силою общественнаго мнѣнія есть измѣна христіанству; это не болѣе, какъ остатокъ и пережитокъ язычества, воспринятый вмѣстѣ съ римскою языческою культурой. И немудрено, что это рабство ведетъ своихъ покдонниковъ снова ко временамъ язычества, т. е. къ подавленію всякой личной жизни духа. Кто ищетъ только общественнаго мнѣнія, тотъ, ясное дѣло, не имѣетъ никакого мнѣнія своего, или такъ въ соемъ мнѣніи не утвержденъ, что постоянно, нуждается въ провѣркѣ его, при томъ не въ вѣковѣчныхъ и неизмѣнныхъ образцахъ, которые преподало христіанство, а въ текучемъ и колеблющемся мнѣніи большинства.
Слышимъ, уже раздается стонъ, и слышатся горькія жалобы выдающихся, людей Европы на этого новаго тирана.
Вотъ что пишетъ одинъ писатель (Карлейль): «Изумительна сила общественнаго мнѣнія! Мы обязаны ходитъ и дѣйствовать во всемъ, какъ оно предписываетъ, вести такой образъ жизни, какого оно требуетъ, – не то намъ плохо придется! Нѣсколько полныхъ ртовъ членораздѣльнаго вихря (т. е. человѣческой рѣчи) будутъ низвергнуты на насъ, – и какой смертный съ своимъ мужествомъ можетъ противостать, этому?».
Вотъ что говоритъ писатель и мыслитель другой, самъ поклонникъ народовластія (Д. С. Милль): «Новѣйшая власть общественнаго мнѣнія представляетъ въ неорганизованной формѣ то же, что китайская политическая и учебная система въ организованной, и если только личности человѣческой не удастся выбраться изъ-подъ этого ярма, Европа не смотря на славное прошлое будетъ стремиться къ тому, чтобы стать вторымъ Китаемъ».
По поводу этихъ отзывовъ уже ранѣе упомянутый нами мыслитель (Лилли) разсуждаетъ: «Несомнѣнно, этотъ взглядъ находитъ себѣ множество подтвержденій. Просматривая лѣтописи міра, не находимъ ли мы, что во всѣ вѣка удѣломъ всего великаго, – которое наиболѣе индивидуально, – было непониманіе? Древосходство, поистинѣ, – тяжкое бремя. Всякое высокое призваніе означаетъ крестъ. Хлѣбъ генія всегда смоченъ слезами. Только ложные пророки награждаются всегда всеобщимъ признаніемъ, истинные же преслѣдуются и избиваются тѣми, къ кому они посланы, хотя потомки ихъ строятъ имъ памятники. Призваніе ихъ состоитъ въ томъ, чтобы свидѣтельствовать объ истинѣ, а свидѣтельство это есть мученичество. Народовластіе (демократія), несомнѣнно, враждебно всякому превосходству. Иначе и быть не можетъ, ибо посредственности не могутъ оцѣнить высшихъ дарованій. А посредственность была и всегда будетъ удѣломъ массъ. Въ толпѣ меньше ума, чѣмъ въ каждомъ отдѣльномъ человѣкѣ».
Какія это горькія слова, какая страшная истина! Однако, что же видимъ на самомъ дѣлѣ? Общественное мнѣніе стало богомъ, царемъ, повелителемъ, стало религіей и церковью современности! Никакой деспотъ древности, никакая сила прошлыхъ временъ не можетъ съ нимъ сравниться по степени вліянія, по орудіямъ дѣйствованія. Въ его распоряженіи печать, газета, телеграфъ, тысячеустая молва, и оно ежедневно, ежечасно держитъ проповѣдь свою народу и распоряжается властно судьбами міра: судитъ царей и правителей, предписываетъ миръ и войну, возводитъ въ славу или низвергаетъ въ грязь и позоръ угодныхъ или неугодныхъ ему лицъ, признаетъ или не признаетъ факты! Такъ же можно имъ «наущать народы», какъ при Пилатѣ; такъ же можно предпочитать Христу Варавву, такъ же можно вопить милліонами устъ: «возьми, возьми, распни Его»! Съ истиной оно обращается, какѣ съ собственностью. Справедливо слово одного американскаго дѣятеля о газетахъ, которыя стали теперь сильнѣйшимъ орудіемъ общественнаго мнѣнія: «у нихъ если фактъ вѣренъ, тѣмъ лучше для газеты, если не вѣренъ, тѣмъ хуже для факта»!
Воистину, ужасныя послѣдствія могутъ произойти изъ этого новаго ига и властительства, если принять во вниманіе соврешенное чисто языческое ученіе о томъ, что самая нравственность и правда есть нѣчто условное, измѣняемое, зависящее отъ воли и согласія большинства людей: что это большинство признало за правду, то и правда... Тогда не только не далеко, но прямо неизбѣжно признаніе справедливости осужденія и мукъ Этого Страдальца, Котораго мы видимъ сейчасъ изображеннымъ на плащаницѣ, тогда, несомнѣнно, неизбѣжно и нравственное участіе наше въ преступленіи богоубійства...
И чѣмъ неустойчивѣе общество, чѣмъ болѣе оно падко на приманку похвалы общественнаго мнѣнія, тѣмъ тяжелѣе жизнь. Не таковы ли мы? Не такова ли наша жизнь? Какъ легко у насъ выливается грязь на всѣхъ и всякаго! Какъ легко принимаютъ на вѣру всякое слово осужденія, какъ легко создаются и падаютъ репутаціи, какъ легко успѣваютъ въ замыслахъ тѣ, которые хотятъ создавать общественное мнѣніе и руководить имъ для своихъ личныхъ выгодъ! Какъ легко мѣняло наше общество свои кумиры! На глазахъ поколѣнія, къ которому мы принадлежимъ, за послѣднія тридцать лѣтъ жизни, подсчитайте и пересчитайте: оправданіе цареубійства, – и потомъ непротивленіе злу; успѣхи матеріализма, нигилизмъ, отрицаніе всего духовнаго – и затѣмъ исканіе духовнаго смысла жизни; толстовское толкованіе евангелія, – потомъ экономическій матеріализмъ; проповѣдь «не убій» даже животнаго, не ѣшь мяса, – и вслѣдъ за симъ кровавая революція съ тысячами убійствъ; соціализмъ и правовой строй; отрицаніе Бога и вѣры – и затѣмъ исканіе «новой религіи», «третьяго Завѣта»; проповѣдь Толстовскаго цѣломудрія, отрицаніе даже брака ради сохраненія цѣломудрія, – и немедленно же проповѣдь такой безстыдной плотской распущенности, такая порнографія, о которой нельзя и сказать, и вспомнить во святомъ мѣстѣ! Вотъ краткій перечень тѣхъ убѣжденій и воззрѣній, которыя поднимало на высоту господства надъ жизнью общественное мнѣніе на нашихъ глазахъ, въ послѣдніе два-три десятка лѣтъ!...
Знаемъ, что все сказанное – слишкомъ горькая и непріятная правда для современнаго передового человѣка; знаемъ, что и самая проповѣдь этой правды не безопасна для проповѣдника; самое меньшее, то же общественное мнѣніе объявитъ его человѣкомъ отсталымъ, безумнымъ, или врагомъ человѣчества. Но Тотъ, Кто предлежитъ здѣсь предъ нами изображенный на плащаницѣ, самымъ дѣломъ и Своею смертью подтверждаетъ эту правду, и вмѣстѣ съ тѣмъ даетъ вѣрующему вѣчное предостереженіе быть осторожнымъ въ слѣдованіи тому, что хочетъ подъ видомъ гласа народа, какъ гласа Божія, навязать намъ то или другое воззрѣніе и покорить себѣ.
Гласъ Божій для насъ вовсе не въ гласѣ народа. Онъ, Христосъ, на вѣки даровалъ намъ и открылъ гласъ Божій въ Своемъ ученіи, въ Своей Церкви. И кто хочетъ имѣть истинное, а не поддѣльное общественное мнѣніе въ вопросахъ вѣры и жизни, тотъ найдетъ его въ Церкви. И кто хочетъ разобраться, какъ ему вести себя даже въ мелочахъ и подробностяхъ людскихъ отношеній, – и тотъ найдетъ для себя руководство въ томъ же христіанскомъ нравственномъ законѣ. Это не случайный капризъ, не измѣнчивый взглядъ кучки людей, а вѣчный, неизмѣнный, свыше данный, небеснымъ авторитетомъ закрѣпленный и освященный, безошибочный руководитель жизни. И только тамъ, гдѣ за основу берется это вѣчное и неизмѣнное начало, только въ тѣхъ народахъ, классахъ общества, въ тѣхъ собраніяхъ людей, гдѣ сильна вѣра, сильна преданность христіанству, преданность Церкви, – только тамъ можетъ быть истинное общественное мнѣніе, совпадающее съ правдою, спасительное и воспитательное для слабыхъ душъ и характеровъ, поднимающее людей къ ихъ идеалу – до высоты богоугожденія и богоподобія, а не низвергающее ихъ до преступленія богоубійства и во дно адово. Такое общественное мнѣніе осудитъ порокъ, а не объявитъ его добродѣтелью; такое общественное мнѣніе заставитъ грѣшника прятать и скрывать свои пороки, стыдиться ихъ, а не идти съ наглостью и дерзостью въ среду людей и хвалиться своею свободою отъ нравственнаго закона и своимъ скотоподобіемъ. Такое общественное мнѣніе будетъ силою не разрушительною, не темною, не сатанинскою, а силою свѣтлою, положительною, созидательною, божественною.
Какое имя этому общественному мнѣнію? Оно намъ вѣдомо. Имя ему: ученіе и руководство вѣчнаго Царя нашего, ученіе и руководство Его духовнаго царства, Церкви, основанной на вѣки Тѣмъ, Кто здѣсь, сейчасъ предъ нами изображенъ на этой плащаницѣ, и Кто стяжалъ ее Своею кровію! Аыинь.
Слово въ Великій пятокъ 27 марта. 1909 г. сказано въ гор. Харбинѣ въ Соборѣ.
Протоіерей Іоаннъ Восторговъ.
«Прибавленія къ Церковнымъ Вѣдомостямъ». 1910. № 15. С. 684-689.
