Новосвмуч. Архіеп. Никонъ (Рождественскій) – О ЧЕСТОЛЮБIИ И ВЛАСТОЛЮБIИ (Доброе слово нѣкоторымъ инокамъ и пастырямъ Церкви).
Кто хочетъ поглубже заглянуть въ свое сердце, въ свою душу, кто не хочетъ быть только по имени хрістіаниномъ, для того нѣтъ лучшаго времени въ году, какъ великій постъ. Для леченія тѣлесныхъ недуговъ люди отправляются въ больницы, или, по совѣту врачей – куда-нибудь на лечебныя воды и тамъ, въ извѣстное время года, проходятъ курсъ леченія подъ руководствомъ опытныхъ врачей. Наша духовная лечебница – наша святая Церковь, нашъ лечебный сезонъ – преимущественно великій постъ. И если симъ святымъ временемъ спѣшитъ воспользоваться каждый православный хрістіанинъ, то тѣмъ паче долженъ это сдѣлать служитель Церкви, пастырь Церкви, а равно и тотъ, кто ушолъ отъ міра въ святую обитель, принялъ тамъ званіе инока, обязывающее его и жить иначе, чѣмъ мірянинъ, не только въ посты, но и во всю свою жизнь. Мы живемъ въ тревожное, можно сказать – грозное время: не напрасно нѣкоторые вдумчивые и внимательные къ себѣ люди вопрошаютъ, не настали ли уже послѣднія времена, не близокъ ли послѣдній судъ? Но времена и лѣта положилъ Господъ въ Своей власти и никто не знаетъ – даже Ангелы Божіи – послѣдняго дня и часа суда Божія, а вотъ готовиться къ сему суду необходимо, если кто не хочетъ пойти въ муку вѣчную съ діаволомъ и аггелами его. Вотъ почему мнѣ хотѣлось бы сказать доброе слово наипаче своимъ собратіямъ по монашеству и сослужителямъ во Хрістѣ – пастырямъ Хрістовой Церкви, – сказать то, что наболѣло на душѣ при видѣ нашихъ духовныхъ немощей, иногда ужъ слишкомъ ярко выступающихъ и показывающихъ, что нѣкоторые изъ насъ забыли обѣты свои и пошли путамъ міра сего лукаваго – пусть сами въ совѣсти своей рѣшатъ: куда ведетъ и заведетъ ихъ этотъ путь!..
Святый Апостолъ н Евангелистъ Іоаннъ Богословъ указываетъ три вѣтви, исходящія изъ основнаго корня грѣха: похоть плоти, похоть очесъ и гордость житейскую. Всѣ наши грѣхи суть развѣтвленія и плоды этихъ главныхъ вѣтвей грѣха; врагъ зорко слѣдитъ: къ чему болѣе склонна душа человѣка, на какой, такъ сказать, вѣтви грѣха чаще останавливается ея мысленный взоръ, и соотвѣтственно сему искушаетъ человѣка. Для того, чтобы птица попала въ руки ловца, довольно, чтобъ она хотя однимъ коготкомъ запуталась въ его сѣтяхъ: такъ и для погибели души довольно одной какой-либо страсти овладѣть душою всецѣло. И мы замѣчаемъ, что у каждаго грѣшника есть свой излюбленный имъ идолъ, которому онъ служитъ, своя страсть, которая господствуетъ въ его сердцѣ. Само собою разумѣется, что это не исключаетъ служенія и другимъ страстямъ, но сіи страсти обычно уступаютъ первенство господственной страсти и нерѣдко прикрываютъ ее отъ духовнаго взора даже самого плѣнника сей страсти. Такъ постыдная страсть плотская иногда прикрывается страстью якобы благородной гордости, страсть скупости – лицемѣрнымъ человѣколюбіемъ и тщеславіемъ.
У святыхъ отцевъ есть пророчество о монахахъ послѣднихъ временъ, что будутъ они спасаться не великими подвигами внѣшняго дѣланія, а великимъ смиреніемъ. И за таковое смиреніе нѣкоторые изъ нихъ превзойдутъ древнихъ чудотворцевъ. А противоположная смиренію страсть, конечно, есть гордыня, питаемая тщеславіемъ и честолюбіемъ. Знаетъ это врагъ и искушаетъ современныхъ намъ иноковъ, а также и служителей алтаря Хрістова, наипаче всего честолюбіемъ, тщеславіемъ, а затѣмъ, конечно, и гордынею. Это замѣтилъ еще великій святитель Филаретъ митрополитъ Московскій: «опаснѣе всего, говорилъ онъ, для монаха – честолюбіе». Слишкомъ сорокъ лѣтъ живу я въ монастырѣ, благодарю Бога, что моимъ духовнымъ руководителемъ въ продолженіи многихъ лѣтъ былъ незабвенный ученикъ великаго въ своемъ монашескомъ смпреніи старца Оптиной пустыни, о. Макарія, архимандритъ Леонидъ (Кавелинъ), который постоянно твердилъ мнѣ о первомъ завѣтѣ своего старца – послушаніи и смиреніи, объ отсѣченіи своего смышленія и исканіи вола Божіей наипаче во внѣшнихъ обстоятельствахъ жизни. Съ этой точки зрѣнія покойный старецъ оцѣнивалъ нравственный обликъ каждаго монаха, ему подчиненнаго; никакія внѣшнія достоинства въ его глазахъ не имѣли большой цѣны, если монахъ имѣлъ склонность цѣнить самого себя: «самоцѣнъ – первый врагъ монаха», говаривалъ онъ. И все вниманіе старца, какъ настоятеля монастыря, было обращено на воспитаніе въ подчиненныхъ духа смиренія, отсѣченія своей воли и смышленія, сознанія той животворящей въ духовномъ отношеніи истины, что не мы дѣлаемъ доброе, если что дѣлаемъ, а Господь Своею всемощною благодатію, и если мы себѣ приписываемъ какое-либо добро, то крадемъ его, это добро, у Бога. Это въ корнѣ подсѣкало въ инокахъ, внимающихъ своему спасенію, всякій самоцѣнъ, а слѣдовательно отнимало почву и у честолюбія, стремленія къ наградамъ, къ повышенію въ священномъ санѣ и под. Послушникъ можетъ еще мечтать о монашескомъ званіи, но долженъ помнить, что монахъ-то и есть, по выраженію преподобнаго Іоанна Лѣствичника, «бездна смиренія, въ которую онъ низринулъ и въ которой потопилъ всякаго злаго духа» (Лѣств. гл. 23, 27). Въ такомъ настроеніи придетъ ли человѣку на мысль расцѣнивать свои достоинства и заслуги и мечтать о какихъ бы то ни было наградахъ? Если данные Господомъ Іисусомъ Хрістомъ нравственные законы обязательны для всякаго вѣрующаго, то тѣмъ болѣе они обязательны для инока, для служителя Церкви, облеченнаго благодатію священства. И тотъ и другой должны помнить, что Господь не нуждается въ ихъ, говоря человѣчески, услугахъ въ великомъ дѣлѣ спасенія людей въ Церкви Его, а потому за великое счастіе должны почитать, если Господь содѣлаетъ что-либо чрезъ нихъ, такъ что они удостоятся быть живыми органами Его жизнедѣятельности въ Его святой Церкви. Мысль о земныхъ, человѣческихъ наградахъ являлась бы для нихъ кощунствомъ, ибо ихъ награда – то благодатное утѣшеніе, какое переживаютъ они въ своей совѣсти, сознавая свою близость къ Господу Спасителю. Но всѣ мы немощны, ко всякому изъ насъ можетъ приразитъся искусительный помыслъ самоцѣна, а потому тѣ, кто стоитъ на стражѣ спасенія души монаха, имѣетъ долгъ постоянно напоминать ему объ этомъ, а когда потребно, то и ставить преграды къ проявленію самоцѣна. Такъ и дѣлалъ покойный о. Леонидъ. Помню, одно высокопоставленное лицо, мірянинъ, вздумалъ ходатайствовать предъ нимъ о рукоположеніи скитскаго іеродіакона въ санъ іеромонаха. – «Я и самъ думалъ объ этомъ, сказалъ старецъ, но теперь вижу, что ему рано быть іеромонахомъ; извините, ваше превосходительство, у меня ужъ такая дурная привычка: за кого ходатайствуютъ міряне, того – подальше поставить отъ повышеній, пока у него простынетъ искушеніе самоцѣна». И дѣйствительно, онъ отложилъ рукоположеніе іеродіакона почти на три года, дабы не повадно было и монахамъ искать повышеній и наградъ чрезъ мірянъ, и мірянамъ ходатайствовать за нихъ ко вреду ихъ. А когда такихъ преградъ къ исканію повышеній не ставится, когда начальство прислушивается къ тому, что вотъ такой-то инокъ «скорбитъ», что его «забыли», долго не повышаютъ, не награждаютъ, то среди монашествующихъ быстро развивается честолюбивое искательство наградъ и повышеній, и тогда начальству приходится постоянно слышать попреки, что оно несправедливо къ тому иди другому иноку, и конца не будетъ такимъ упрекамъ. Страсть честолюбія положительно ненасытима, какъ и всякая, впрочемъ, другая страсть. Послушникъ мечтаетъ быть манатейнымъ монахомъ, но не для того, чтобъ усилить подвиги иноческаго житія, – этого ему не запретить отецъ духовный и въ состояніи послушничества, – а для того, чтобы пройти по церкви, распустивъ свою мантію: смотрите-де, я теперь уже не послушникъ, а монахъ. Конечно, я говорю не о всѣхъ монахахъ, а только о тѣхъ, которые усиленно добивались постриженія. Но не долго утѣшаетъ такихъ и мантія: скоро является желаніе сана іеродіаконства, а затѣмъ и іеромонашества. А тамъ пойдутъ эти награды: набедренникъ, крестъ, а если есть возможность, то и орденъ... Я встрѣчалъ несчастныхъ иноковъ, одержимыхъ страстью честолюбія до того, что они наводили справки: какое братство или общество какой даетъ значекъ своимъ членамъ, чтобъ купить себѣ и привѣсить этотъ значекъ, внеся извѣстную сумму какъ пожертвованіе на братство или общество. И обвѣшиваетъ себя такой «инокъ» подобными значками, и не замѣчаетъ, что добрые люди благодушно смѣются надъ его страстью къ такимъ значкамъ. Но дѣло и симъ не ограничивается: скоро эти значки ему наскучиваютъ, страсть честолюбія ищетъ себѣ новой пищи и постепенно превращается въ страсть къ властолюбію. Какой-нибудь простецъ, неумѣющій правильно написать своего имени, чуть не по складамъ читающій Евангеліе, мечтаетъ быть уже настоятелемъ въ какомъ-нибудь монастырѣ, а съ настоятельствомъ получить и санъ игумена, а затѣмъ и архимандрита... Гдѣ предѣлъ такому духовному уродству?. Иначе я не умѣю назвать такое печальное явленіе въ средѣ иночества... Къ несчастію, въ наше путаное время чего не бываетъ? И такіе честолюбцы, на горе себѣ и подчиненнымъ, иногда достигаютъ своихъ цѣлей и увѣнчиваютъ свою главу митрами... Я сказалъ: на горе другимъ – это понятно, ибо какой ужъ будетъ настоятель – человѣкъ безъ опыта духовнаго, преданный страсти властолюбія, ослѣпленный мнѣніемъ о себѣ, какъ о нѣкоемъ выдающемся талантѣ, какъ о заслуженномъ человѣкѣ? Но онъ подучаетъ искомое и на горе себѣ: всегда должно помнить, что въ области духа, въ жизни Церкви, такое предвосхищеніе власти съ цѣлію обратить ее на служеніе идолу честолюбія, не проходитъ безнаказанно для честолюбца. Богъ помогаетъ только тому, кто Ему служитъ, а безъ Божіей помощи проходить служеніе дѣлу спасенія ближнихъ невозможно. Посему честолюбецъ предоставляется собственнымъ силамъ въ новомъ своемъ положеніи и скоро начинаетъ чувствовать это оставленіе его благодатію вспомоществующею... Его постигаютъ неудачи по службѣ, нестроенія въ средѣ братіи, которая не можетъ питать къ нему должнаго довѣрія и уваженія, начинаются искушенія, отъ которыхъ онъ готовъ былъ бы бѣжать... Кто не своею волею сталъ на мѣсто начальника, кто не искалъ сего мѣста, тотъ въ такихъ случаяхъ имѣетъ дерзновеніе просить у Бога помощи: «Господи, Тебѣ было благоугодно поставить меня па это мѣсто: Ты и помогай мнѣ!». А кто самъ домогался мѣста начальническаго, кто достигъ его кривыми путями, тотъ не смѣетъ, не можетъ съ такимъ дерзновеніемъ обращаться къ Богу въ трудныя минуты жизни. Его мучаетъ совѣсть, его вѣра слаба, а врагъ не даетъ ему свободы отрезвиться, спокойно взглянуть на свое прошлое, раскаяться въ своемъ честолюбивомъ искательствѣ.. Мало того: Божіимъ попущеніемъ бываетъ, что пока онъ жилъ въ обители подначальнымъ, дотолѣ не зналъ нѣкоторыхъ искушеній, оберегаемый отъ нихъ всѣмъ строемъ монастырской жизни, а оказавшись на нѣкоторой свободѣ, мало-по-малу поддается и симъ искушеніямъ, которыя доводятъ иныхъ настоятелей-искателей до гибели.
Я назвалъ служеніе страсти честолюбія «уродствомъ», оно таково и есть на самомъ дѣлѣ. Человѣкъ отрекся отъ міра, даль обѣтъ глубокаго смиренія и борьбы съ своими страстями, имѣетъ къ тому и средства въ самой обстановкѣ монашеской жизни, и постоянное о томъ напомвнаніе въ самыхъ одеждахъ своихъ; его цѣль – достигнуть такой глубины смиренія, чтобы считать себя какъ бы лежащимъ подъ всею тварію – хуже всякой твари, а у св. отцевъ есть даже выраженіе, что монахъ долженъ считать себя хуже самого бѣса (ибо, объясняютъ отцы, бѣсъ бѣсу не вредитъ, а человѣкъ человѣку можетъ вредить, слѣдовательно, онъ въ семъ случаѣ поступаетъ хуже бѣса), и вдругъ – свое «я» онъ ставить выше всего, начинаетъ служить своему само цѣну, какъ идолу, отдаетъ и время и силы на это служеніе, извращаетъ весь порядокъ духовной своей жизни: развѣ онъ не представляетъ изъ себя урода, въ родѣ, напримѣръ, горбача? Не напрасно же преподобный Нилъ Синайскій называетъ гордость «опухолью души». Всякая страсть, когда она всецѣло овладѣетъ человѣкомъ, представляетъ какъ бы помѣшательство, но страсть гордости, самоцѣна, славолюбія, есть по преимуществу помѣшательство, ибо справедливо говоритъ св. Лѣствичникъ, что если блудныхъ могутъ еще исправить люди, то гордыхъ только Самъ Богъ. Въ самомъ дѣлѣ: что бы вы ни говорили зараженному самоцѣномъ иноку о монашескомъ смиреніи, о волѣ Божіей, о необходимости бороться съ своимъ самоцѣномъ, – онъ упорно будетъ стоять на своемъ: «я-де не хуже другихъ, вотъ такой-то награжденъ, почему же меня обошли?» и прочіе не умные глаголы. У него будто вытравлено нравственное чувство, лучше сказать – оно извращено у него: все, что, по долгу монашескаго смиренія, онъ долженъ бы сказать въ пользу брата, онъ говоритъ о себѣ, и наоборотъ: что долженъ бы сказать о себѣ, то говоритъ о братѣ... Тяжело да пожалуй и безполезно говорить съ такими людьми: они не понимаютъ васъ, не хотятъ понимать. У нихъ одно на умѣ – ихъ собственныя достоинства ихъ заслуги, большею частію, конечно, мнимыя.
Я назвалъ страсть честолюбія помѣшательствомъ. Изъ всѣхъ страстей, воюющихъ на душу, она чаще всего и дѣйствительно переходить въ помѣшательство. Знаю немало такихъ примѣровъ. Дѣло въ томъ, что есть такъ называемыя въ психіатріи «навязчивыя мысли», а по-нашему, по-монашески неотступные помыслы, которые, Божіимъ попущеніемъ, къ смиренію человѣка, а вражескимъ воздѣйствіемъ такъ овладѣваютъ умомъ его, что онъ перестаетъ отличать свою мечту отъ дѣйствительности, и вотъ, мечталъ, напримѣръ, о набедренникѣ, и мнится ему, наконецъ, что уже получилъ его; мысль идетъ дальше: онъ уже мечтаетъ о дальнѣйшихъ наградахъ и въ своемъ помыслѣ и мечтѣ воображаетъ, что получилъ уже ихъ... Такъ одинъ несчастный іеромонахъ въ Сергіевой лаврѣ дошолъ до того, что вообразилъ себя бѣлгородскимъ (почему-то!) патріархомъ, цѣлыя ночи проводилъ на молитвѣ, готовясь якобы къ служенію, и кончилъ тѣмъ, что началъ буйствовать и умеръ въ домѣ умалишенныхъ... Всѣ, одержимые маніей величія, несомнѣнно въ здравомъ состояніи мечтали о повышеніяхъ, наградахъ, что и дало почву для ихъ помѣшательства. Извѣстно, что кому больше дано, съ того больше и взыщется. Монаху, по самому званію его, больше извѣстны законы духовной жизни, по крайней мѣрѣ – нравственныя требованія, каково смиреніе, напримѣръ; этому учатъ въ монастыряхъ каждаго послушника, хотя бы только на словахъ. Потому монахъ знаетъ и козни вражій больше, чѣмъ мірянинъ. Онъ долженъ знать и то, какъ врагъ приражается къ душѣ человѣка на почвѣ его немощей духовныхъ, а потому и долженъ стоять постоянно на стражѣ своего сердца. Пока помыслъ грѣшный есть только прираженіе, мимолетная мысль, чужая еще сердцу, дотолѣ его легко прогнать отъ себя молитвеннымъ вздохомъ ко Господу, пожаловавшись Ему на немощь свою и сознавъ эту немощь, какъ духовную болѣзнь грѣхолюбиваго сердца. О семъ и говорятъ святые отцы: блаженъ, иже иметь и разбіетъ младенца сего о камень крѣпкой вѣры и упованія на промыслъ Божій, самопреданіемъ водительству Божію. Но если человѣкъ допуститъ помыслъ ближе къ сердцу, войдетъ съ нимъ въ собесѣдованіе, то тутъ уже есть опасность согласиться съ нимъ, допустить въ сердце этого змѣеныша, а тамъ уже онъ совьетъ себѣ гнѣздо и станетъ грызть душу грѣшнымъ желаніемъ чести, награды и под. Бываетъ и такъ, что врагъ нападаетъ на душу внезапно, не давая ей опомниться, вдругъ зажигая въ ней грѣшное желаніе подъ какимъ-либо впечатлѣніемъ совнѣ. И въ томъ и въ другомъ случаѣ борьба съ помысломъ бываетъ нелегкая. Лучшимъ средствомъ для пораженія врага и изгнанія его изъ сердца – это откровеніе помысла старцу или отцу духовному. Это то же, что поймать поджигателя и предать его кому слѣдуетъ. Въ другой разъ онъ уже не осмѣлится войти въ нашу сердечную храмину, какъ обличенный уже въ покушеніи на миръ нашей души. А миръ этотъ глубоко возмущается помыслами тщеславія: обуреваемый ими человѣкъ какъ бы носится превыше всего окружающаго, намѣренно закрываетъ глаза на достоинства другихъ, считая ихъ своими соперниками на пути къ повышенію, мало того – старается увидѣть въ ихъ глазу спицу, чтобы изъ нея сдѣлать цѣлое бревно... И особенно гибельна и для всѣхъ соблазнительна эта страсть въ томъ, кто стоятъ ближе къ благодати священства, кто стоитъ въ передовыхъ рядахъ воинствующей Церкви, разумѣю монашествующихъ и лицъ духовнаго званія.
Что сказалъ я о монахахъ, то приложимо и къ пастырямъ Церкви. Откровенно скажу: тяжело читать въ «Колоколѣ» и другихъ духовныхъ изданіяхъ статьи о наградахъ духовенству. Не то меня смущаетъ, что рѣчь идетъ о наградахъ: если Апостолъ Навелъ признавалъ добрѣ труждающихся въ словѣ и ученіи достойными сугубой чести, то почему бы и не оказывать такъ или иначе честь таковымъ, ея достойнымъ, въ видѣ ли духовныхъ наградъ: скуфей, камилавокъ, крестовъ, (хотя во времена Апостоловъ и этого не было), или же въ видѣ гражданскихъ наградъ – орденовъ, исключая впрочемъ ордена неправославные, напримѣръ, Станислава, непризнаваемаго нашею Церковію святымъ. Смущаетъ меня то, что говорятъ о наградахъ сами кандидаты на эти награды. Не Хрістовымъ духомъ вѣетъ отъ такихъ разсужденій... Пусть простятъ меня отцы публицисты! Были случаи, когда духовныя лица сами просили себѣ наградъ, да еще съ жалобой на то, что ихъ забыло ближайшее начальство! Гдѣ же тутъ духъ смиренія, безъ коего немыслимъ служитель алтаря Хрістова?.. Не вмѣщается какъ-то въ головѣ мысль о такомъ забвеніи духа Хрістова...
Да, невольно вспоминается святое слово Хрістово: аще соль обуяетъ, потеряетъ силу, – чимъ осолится? Если цвѣтъ Хрістовой Церкви, монашество и пастырство, заражаются мірскими мечтами о суетныхъ въ сущности своей наградахъ, то чего ждатъ отъ мірянъ, рядовыхъ хрістіанъ? Правда, когда все кругомъ заражено, то трудно устоять и духовнымъ лицамъ; правда, нечужды стремленію къ повышеніямъ и наградамъ и стоящіе повыше рядовыхъ монаховъ и сельскихъ батюшекъ; зараза какъ будто носится въ воздухѣ, отравляя людей и духовно ихъ ослѣпляя... Но, отцы и братія! Ужели съ этимъ можно мириться? Ужели сознаніе долга, мысль о томъ, что Господь зритъ съ небеса и видитъ всѣ наши помыслы, всѣ движенія нашего грѣшнаго сердца, видитъ и будетъ строго судить насъ за эту измѣну святымъ Его завѣтамъ смиренія, измѣну Его дѣлу, намъ порученному, за служеніе суетной страсти тщеславія – особенно въ то время, когда Его святая Церковь отовсюду обуревается ересями и расколами, когда народъ родной несетъ тяжелый крестъ борьбы за вѣру православную и несчастныхъ братьевъ, гонимыхъ тевтонами, – ужели, говорю, одна мысль о всемъ этомъ не можетъ пробудить нашу совѣсть, отрезвить нашъ умъ, заставить насъ забыть суетныя мечтанія о наградахъ и повышеніяхъ?.. На насъ, ближайшихъ служителей алтаря Господня, отовсюду устремлены взоры чадъ Церкви; отъ насъ ждутъ утѣшенія всѣ скорбящіе, ждутъ молитвенныхъ воплей къ небу отъ имени матери Церкви, ждутъ духовнаго руководства въ жизненной борьбѣ за святые идеалы Евангелія, а мы... ужели мы въ такое-то время будемъ писать статьи о томъ, какъ и кого слѣдуетъ награждать, будемъ спорить и упрекать власть за ея якобы невниманіе къ нашимъ «заслугамъ»?.... Вѣдь страшно подумать о всемъ этомъ! Страшно сказать: до чего оземленились мы! Забыли заповѣдь: да не увѣсть шуйца, что творитъ десница... Хотимъ, чтобы всѣ видѣли, всѣ знали, всѣ цѣнили наше доброе служеніе Церкви Божіей и награждали насъ за это! Выходитъ: если и дѣлаемъ что доброе, – забывая, что ничего и не можемъ дѣлать добраго безъ помощи Господа, – хотимъ все дѣлать, такъ сказать – за наличный расчетъ: «я-де вотъ неустанно проповѣдую, учредилъ у себя общество трезвости, попечительство, устроилъ шкоду и т. под., – начальство должно меня за это представить къ такой-то наградѣ, этого-де требуетъ простая справедливость». Что-жъ? Можетъ бытъ начальство и наградитъ, но отъ Господа какъ бы не услышать, тебѣ на ономъ судѣ: «воспріялъ еси благая въ животѣ твоемъ, и довольно съ тебя!». Не захотѣлъ ты поработать для небеснаго Домовладыка, такъ сказать, въ кредитъ, въ силу Его обѣтованія, что и чаша студеной воды не будетъ забыта у Него, – получай же, но знай, что ты уже не сынъ послушанія, а расчетливый, своекорыстный наемникъ, а можетъ быть и еще хуже того: вѣдь намъ сказано, что если и все повелѣнное намъ исполнимъ – а гдѣ же все-то исполнить? – мы должны считать себя рабами неключимыми, ни на что негодными, потому что сдѣлали только то, что должны, обязаны были сдѣлать, и если бы не сдѣлали, то были бы наказаны какъ рабы лѣнивые.
Отцы и братія! Тяжело говорить, тяжело писать все это... На память, приходятъ грозныя рѣчи пророка Божія Иліи въ израильтянамъ: «долго ли вамъ хромать на оба колѣна? Если Господь есть Богъ, то послѣдуйте за Нимъ; а если Ваалъ, то ему послѣдуйте». Въ совѣсти громко раздаются и слова Господа: «не можете въ одно и то же время Богу работати и мамонѣ». Нельзя истинному послѣдователю Хріста дѣлить свое сердце пополамъ и одну половину отдавать Богу, а другую – врагу Божію. Господь Богъ – Богъ ревнитель есть и не потерпитъ такого двоедушія. Что-нибудь одно: или надо цѣлымъ сердцемъ служить Ему единому и въ Немъ единомъ искать себѣ всякаго утѣшенія и награды, вѣруя неложному Его обѣтованію, – или же... мнѣ страшно произнести это слово, – нѣтъ, да не будетъ сего! Дѣло немощи духовной я не хочу называть сознательной измѣной Хрісту Спасителю, сознательнымъ уподобленіемъ тѣмъ древнимъ фарисеямъ, противъ которыхъ гремѣли громы облаченія Хрістова. Пусть каждый изъ насъ, носящій духовную одежду, чаще ставитъ предъ своею совѣстію свѣтлое зерцало Хрістова смиренія и провѣряетъ себя: отображается ли въ немъ образъ сей божественной добродѣтели? Нѣтъ ли въ немъ пятенъ самоцѣна, столь искажающихъ сей образъ до неузнаваемости? И если что замѣтитъ, то скорѣе да прибѣгнетъ къ вѣрнѣйшему средству очищенія – самоукоренію и покаянію предъ Господомъ, Иже есть кротокъ и смиренъ сердцемъ. И въ подражаніи Ему да обрящетъ покой смятенной душѣ своей!
Архіепископъ Ніконъ. Мои дневники. Вып. VI. 1915. (Изъ «Троицкаго Слова» №№ 251-300). Сергіевъ Посадъ 1915. № 259-260. С. 34-41.
