Сергѣй Васильевичъ Кохомскій – Умерщвленіе смерти Христовымъ воскресеніемъ.
Въ мірѣ Божіемъ за скорбію слѣдуетъ радость, за тьмою свѣтъ, за разрушеніемъ обновленіе. Послѣ мрачной ночи наступаетъ ясный день; радостное солнце, торжествуя, гонитъ тьму съ небеснаго свода и озаряетъ пробуждающуюся землю лучами свѣта и тепла. Послѣ холодной зимы, которая сковываетъ земной міръ цѣпями смерти, глубокаго усыпленія, наступаетъ весна, которая все животворитъ и вдохновляетъ, привѣтствуемая безконечнымъ разнообразіемъ звуковъ, движеній, цвѣтовъ, какъ бы радостнымъ трепетомъ всей природы. Когда умираетъ дерево, подрубленное топоромъ или сгнившее отъ старости, то на смѣну его выростаютъ отъ его корня свѣжія, зеленѣющія отрасли; на смѣну обветшавшей жизни является жизнь молодая и полная силъ, или лучше, одна и та же нестарѣющая и неоскудѣвающая жизнь принимаетъ другой видъ, избираетъ себѣ новыхъ носителей вмѣсто прежнихъ, ослабѣвшихъ и изнемогшихъ. – Что же сказать о смерти человѣка? Есть ли надежда, что на смѣну ея наступитъ обновленіе, возрожденіе, новая жизнь и новая радость? На этотъ вопросъ даются разные отвѣты, и какъ безотрадны тѣ изъ нихъ, которые даетъ знаніе, основанное только на одномъ чувственномъ наблюденіи или узкомъ житейскомъ опытѣ, такъ радостенъ отвѣтъ, даваемый вѣрою Христовой и основанный на благовѣстіи о Христовомъ воскресеніи.
Обыкновенный отвѣтъ, даваемый на вопросъ о смерти плотскимъ мудрованіемъ, состоитъ въ томъ, что мы, случайно рожденные, «послѣ будемъ, какъ не бывшіе – имя наше забудется со временемъ, и никто не вспомнитъ о дѣлахъ нашихъ, – жизнь наша пройдетъ, какъ слѣдъ облака, разсѣется, какъ туманъ, – жизнь наша – прохожденіе тѣни, и нѣтъ возврата отъ смерти» (Премудр. 2, 2-5). При этомъ взглядѣ на участь человѣка, она представляется хуже участи всякаго другаго созданія. «Для дерева есть надежда», разсуждаетъ величайшій ветхозавѣтный мудрецъ, «что оно, если и будетъ срублено, снова оживетъ, и отрасли отъ него выходить не перестанутъ – лишь почуяло воду, оно даетъ отпрыски и пускаетъ вѣтви, какъ бы вновь насажденное. А человѣкъ умираетъ и распадается; отошелъ, и гдѣ онъ? ляжетъ и не встанетъ, – до скончанія неба онъ не пробудится и не воспрянетъ отъ сна сваего» (Іов. 14, 7-12). – Между тѣмъ дерево стоитъ на низшей, а человѣкъ на высшей ступени бытія, дерево есть только организмъ, а человѣкъ есть познающее и сознающее самого себя недѣлимое. Въ человѣкѣ, съ его умомъ, устремленнымъ горѣ, достигаетъ совершенства, полнаго осуществленія то, что въ деревѣ, съ его вѣтвями, стремящимися вверхъ, едва предуказывается, смутно и неясно предъизображается: мы разумѣемъ самосознаніе, въ особенности пониманіе своей связи съ Небеснымъ Отцемъ. И вотъ «для дерева есть надежда», а для человѣка нѣтъ ея: можетъ ли быть что-нибудь безотраднѣе? Путемъ длиннаго восхожденія по лѣстницѣ безчисленныхъ и безконечно разнообразныхъ тѣлъ, организмовъ, бездушныхъ и одушевленныхъ, придти къ совершеннѣйшему созданію – человѣку, и придти за тѣмъ, чтобы обречь это созданіе, съ его лучшими и высшими дарованіями, умомъ и свободою, на полное и безвозвратное уничтоженіе: свойственно ли это той премудрости, которая съ очевидностію открывается въ мірѣ? Или человѣкъ въ его земномъ бытіи есть ужъ такое совершенство, что ничего не остается, какъ уничтожить его? Или мірозданіе, отмѣченное печатію высочайшаго Разума, есть на самомъ дѣлѣ игра какой-то прихотливой силы, дѣйствующей подобно дѣтямъ, которыя, соорудивъ карточный домъ такой высоты, какой только возможно, затѣмъ спѣшатъ однимъ дуновеніемъ разрушить его? Это немыслимо: немыслима смерть въ смыслѣ полнаго уничтоженія человѣка.
Но намъ скажутъ: если смерть и уничтожаетъ окончательно отдѣльнаго человѣка, то она не уничтожаетъ человѣчества; человѣкъ и послѣ смерти продолжаетъ жить въ своихъ дѣтяхъ, въ тѣхъ, кому онъ далъ бытіе, – участь его въ этомъ отношеніи не хуже участи дерева, и сѣтованія Іова на то, что «для дерева есть надежда», а для человѣка нѣтъ, неосновательны. Но, отвѣтимъ мы, для дерева неважно потерять отдѣльное существованіе, потому что оно не чувствуетъ своей отдѣльности, не имѣетъ бытія личнаго и представляетъ только частный видъ жизни, общей извѣстному роду деревьевъ. Поэтому въ его отрасляхъ продолжается въ собственномъ смыслѣ его бытіе, его жизнь, только измѣнивши отчасти видъ или мѣсто. Умершее дерево чрезъ прозябаніе его сѣмени воскресаетъ; потому что воскресеніе есть возобновленіе той же самой прежней жизни, того же самаго прежняго бытія, а жизнь у дерева и у его отраслей, новыхъ деревьевъ, произшедшихъ отъ его зерна, есть нераздѣльная, общая, тожественная. Поэтому ап. Павелъ и избираетъ прозябаніе зерна образомъ нашего воскресенія (которое никакой христіанинъ не понимаетъ иначе, какъ въ смыслѣ продолженія и возобновленія бытія прежняго), – что зерно въ своемъ прозябаніи продолжаетъ ту же общую родовую жизнь, какая прежде была въ произведшемъ его деревѣ, а не начинаетъ какую-либо новую жизнь (тогда ужъ это походило бы не на востаніе, воскресеніе, а на новое твореніе, 1 Корине. 15, 35-36). – Но бытіе человѣка есть по существу своему бытіе особое; человѣкъ сознаетъ свою личную отдѣльность, и вся его жизнь, вся его дѣятельность, по крайней мѣрѣ съ того времени, какъ онъ начинаетъ себя помнить, проходитъ въ свѣтѣ этого сознанія. Въ его потомкахъ будетъ уже другая жизнь, потому что въ нихъ не будетъ его личности, а жизнь человѣка есть по существу своему личная жизнь. Смерть, если бы она уничтожала личную жизнь человѣка, уничтожала бы жизнь его вообще, такъ какъ никакой иной жизни, кромѣ личной, онъ не знаетъ. Сказать: тогда буду существовать уже не я, а мой сынъ, значитъ то же, что сказать: меня тогда не будетъ, я тогда не буду существовать. Посему-то человѣкъ, имѣющій дѣтей, боится и отвращается смерти не меньше бездѣтнаго: «безсмертіе въ потомствѣ» не утѣшаетъ его.
Будучи существомъ личнымъ и чрезъ смерть теряя личность (если такова дѣйствительно смерть), человѣкъ терялъ бы все. Но противъ уничтоженія своей личности человѣкъ востаетъ всѣми силами души и тѣла, всѣми стремленіями ума, воли и сердца. Въ смерти ужасаетъ его не страданіе, сопровождающее ее: напротивъ, онъ готовъ испытывать какія угодно страданія, чтобы только избѣжать смерти, не страшитъ его и потеря сознанія, иначе бы онъ также боялся и глубокаго сна, и продолжительнаго обморока; въ смерти страшитъ его уничтоженіе его «я», уничтоженіе его личнаго бытія. Чтобы примириться со смертію, разныя философскія ученія, начиная съ буддизма, проповѣдали, что личное существованіе есть зло; но сказать это легче, чѣмъ искренно и внутренне убѣдиться въ этомъ; обосновать это также не менѣе трудно, такъ какъ несомнѣнно, что въ своихъ твореніяхъ Премудрость Божія восходила отъ менѣе совершеннаго къ болѣе совершенному, что въ человѣкѣ заключалась ея высшая цѣль, что на этой ступени, какъ послѣдней, она достигла высшаго совершенства въ своемъ творчествѣ, что посему личность и неразрывно связанный съ нею разумъ (теоретическій и практическій) составляютъ не зло, не ошибку природы, но высочайшее твореніе зиждительной Премудрости.
Во всѣ времена человѣкъ чувствуетъ неутолимую жажду жизни, личнаго бытія, и непреодолимый страхъ смерти, какъ уничтоженія личности. Философія иногда строго осуждала и эту жажду, и этотъ страхъ, но не могла не признавать ихъ, какъ всеобщаго явленія въ человѣчествѣ. Языческій мыслитель Плиній старшій говорилъ: «изъ всѣхъ существъ самое гордое и жалкое есть человѣкъ. Онъ начинаетъ бытіе свое слезами и плачемъ. – Краткость существованія есть самое лучшее, что дала намъ природа. А между тѣмъ человѣкъ дорожитъ бытіемъ; его мучитъ жажда безсмертія, онъ вѣритъ въ свою душу, въ другую жизнь. Какъ? неужели у человѣка будетъ отнято и это высочайшее благо жизни – смерть? Намъ отказано въ высочайшемъ благѣ небытія, а мы лишаемъ себя сами единственно возможнаго утѣшенія, надежды на возвращеніе въ ничтожество». Но какъ бы нп описывали людямъ блаженство небытія, какъ бы ни старались изобразить имъ смерть, уничтоженіе въ видѣ высочайшаго блага, любовь къ жизни все преодолѣваетъ; волна, идущая изъ глубины природы, смываетъ притворныя и неискреннія построенія, воздвигнутыя во славу ничтожества и смерти.
Откровеніе Ветхаго Завѣта, соотвѣтственно основнымъ цѣлямъ, къ которымъ направлялось тогда божественное водительство людей, не поднимало вполнѣ завѣсы, скрывающей отъ человѣка загробное бытіе. Въ то время требовалось сохранить на землѣ родъ вѣрующихъ, чтобы изъ него во спасеніе всему человѣчеству возрастить Христа. Посему-то главнымъ образомъ въ Ветхомъ Завѣтѣ и давались Израилю только земныя обѣтованія (хотя и имѣвшія преобразовательное отношеніе къ обѣтованіямъ небеснымъ, къ наслѣдію вѣчному и неувядаемому). Ему обѣщано было отъ Бога обладаніе землей Ханаанской, размноженіе, подчиненіе враждебныхъ народовъ и земная слава. Въ ветхозавѣтныя времена, по словамъ свящ. книгъ, Господь творилъ Свои чудеса не для умершихъ, а для живыхъ; мертвые и спящіе во гробѣ отринуты были отъ руки Его; преисподняя не вѣдала милостей Его и представлялась страной забвенія, гдѣ человѣкъ не знаетъ уже, въ чести ли дѣти его, или они унижены (см. Псал. 87, 6, 11-13; Іов. 14, 21; Исаіи 38, 18-19). Только Новый Завѣтъ открылъ людямъ очи для созерцанія небеснаго Іерусалима, ввелъ ихъ въ общеніе съ тьмами ангеловъ, съ торжествующимъ сонмомъ небесныхъ гражданъ, съ духами праведниковъ, достигшихъ совершенства (Евр. 12, 22-23). Тамъ повелѣлъ намъ Христосъ чаять награды (Матѳ. 5, 12), тамъ скрывать сокровище (6, 20), тамъ снискивать себѣ гражданство (Лук. 10, 20). Отъ самаго начала Своей проповѣди Господь Іисусъ Христосъ возвѣщалъ блаженное безсмертіе и воскресеніе для праведниковъ и воскресеніе осужденія для грѣшниковъ (Матѳ. 5, 29-30; Іоан. 5, 29). Но полную силу возымѣла эта вѣсть тогда, когда Господь утвердилъ ее, запечатлѣлъ и явилъ Своимъ собственнымъ воскресеніемъ.
Іисусъ Христосъ вкусилъ общую всѣмъ людямъ участь, ту смерть, въ виду которой люди такъ страшатся за сохраненіе своего личнаго бытія, которая внушаетъ такой ужасъ, когда въ ней люди видятъ полное уничтоженіе; Онъ вкусилъ эту смерть, – и пребылъ живъ, показуя, что смерть не есть уничтоженіе. Прежде Онъ удостовѣрялъ, что живы Авраамъ, Исаакъ и Іаковъ (Матѳ. 22, 32); а теперь воочію явилъ ученикамъ Своимъ, что вѣчно живымъ пребываетъ Онъ Самъ (Дѣян. 1, 3). Господь Іисусъ Христосъ вкусилъ ту смерть, за которой ветхозавѣтные люди полагали землю забвенія, гдѣ не повѣдается милость Божія, гдѣ нѣтъ упованія на истину Господню; Онъ вкусилъ эту смерть, – и явился въ неприступномъ свѣтѣ воскресенія, блистающій славою, облеченный властію, окруженный ангелами, сотрясающій враговъ Своихъ. И прежде Онъ обѣщалъ вѣрующимъ въ Него награду, лоно Авраама – по смерти; теперь Онъ воочію явилъ ученикамъ Своимъ, какъ со смертію начинается для праведника новая жизнь, полная славы и торжества. Со времени воскресенія Христова, смерть, страшившая Давида, Езекію и всѣхъ ветхозавѣтныхъ праведниковъ, стала не только не страшною, но и желанною, – она не только не есть уничтоженіе личнаго бытія, но есть инаго житія вѣчнаго начало. Понятіе о смерти должно теперь измѣниться: та смерть, которая изображалась отшествіемъ въ ровъ погибели, въ мракъ, въ бездну, уже не существуетъ для христіанъ, она какъ бы сама умерщвлена. Смерти празднуемъ умерщвленіе, адово разрушеніе. Но спросятъ: видя востаніе Христа, можемъ ли мы ликовать и радоваться за самихъ себя, за свое собственное безсмертіе и воскресеніе? Конечно.
Господь сказалъ: идѣже есмъ азъ, и вы будете (Іоан. 14, 3); азъ живу, и вы живи будете; хощу, да идѣже есмъ азъ, и тіи будутъ со мною (17, 24). Предъ этимъ всемогущимъ и любвеобильнымъ хощу да поникнутъ всѣ сомнѣнія и опасенія. Этимъ всесильнымъ хотѣніемъ созданъ міръ, приведено человѣчество изъ небытія въ бытіе, – и имъ же призываемся мы нынѣ къ той самой нетлѣнной жизни, въ тѣ райскія двери, куда шествуетъ предъ нами Христосъ. Онъ есть лоза, мы же рождіе; Онъ есть глава, мы же члены Его тѣла – Церкви. Востала Лоза, востанутъ и рождіе; востала Глава, востанутъ и члены. Аще умрохомъ со Христомъ, вѣруемъ, яко и живи будемъ съ нимъ (Римл. 6, 8). Велика радость воскресенія, но для разныхъ христіанъ она различна по степени ихъ общенія и единенія со Христомъ. Она безмѣрна, неизобразима никакими словами, она есть уже сама по себѣ начало вѣчнаго блажества – при томъ единеніи со Христомъ, которое изображено въ словахъ пѣсни: вчера спогребохся тебѣ, Христе, совостаю днесь, воскрешу тебѣ; сраспинахся тебѣ вчера, самъ мя спрослави, Спасе, во царствіи Твоемъ.
Итакъ, свѣтися, свѣтися, новый Іерусалиме, Христова Церковь! Се тма покрыетъ землю, и мракъ на языки (Исаіи 60, 2); этотъ мракъ есть мракъ смерти, грозящей человѣку уничтоженіемъ, обезличеніемъ, и тяготѣетъ онъ тамъ, гдѣ не свѣтитъ Христово воскресеніе; но въ тебѣ возсіяла слава воскресшаго Господа, и ты можешь сказать: гдѣ ти, смерте, жало; гдѣ ти, аде, побѣда (1 Кор. 15, 55)?
С. Кохомскій.
«Руководство для сельскихъ пастырей». 1896. Т. 1. № 12. С. 277-284.