Христіанская откровенность и осторожностъ въ рѣчахъ.

Будьте мудры, как зміи, и просты, какъ голуби.

(Матѳ. 10,16).

Христіанинъ не желаетъ казаться инымъ, чѣмъ каковъ онъ есть на самомъ дѣлѣ. Онъ простъ, прямодушенъ, откровененъ. Какъ поборникъ истины, онъ всегда желаетъ говорить одну истину и, какъ любящій ближняго, онъ радъ довѣрять другимъ (1 Кор. 13, 6. 7). Онъ готовъ скорѣе быть обманутымъ, нежели лишиться прямодушія и довѣрія. Но какъ всякимъ своимъ дѣломъ, такъ и своимъ словомъ христіанинъ дорожитъ (Матѳ. 12, 36); онъ не бросаетъ своего слова на-обумъ предъ всякимъ, онъ опасается, чтобы его слово, хотя-бы-то и честное, вмѣсто пользы, не принесло вредя. Имѣя это въ виду, христіанинъ свою откровенность умѣряетъ осторожностію въ рѣчахъ, которая есть такая же священная обязанность христіанская, какъ и откровенность. Христіанамъ внушается: остерегайтесь людей, не всякому довѣряйте (Матѳ. 10, 17. 1 Іоан. 4, 1). Но какъ къ христіанской осторожности, такъ и откровенности относится слѣдующее наставленіе Іисуса Христа: будьте мудры, как зміи, и просты, какъ голуби. Чѣмъ же руководствуется христіанинъ въ своей откровенности и осторожности въ рѣчахъ?

Сообщая свои мысли другимъ, христіанинъ заботится о томъ, можетъ ли ближній воспользоваться истиною, какъ должно? Одинъ не долженъ знать истину потому, что для него вредно знаніе ея – онъ слишкомъ слабъ, чтобъ снести ее. Христіанинъ весьма остороженъ въ передачѣ той или другой истины подобному человѣку. Примѣры для него въ этомъ случаѣ – высокіе. Іисусъ Христосъ готовъ былъ многое сообщить своимъ ученикамъ, но до времени не открывалъ имъ всего, потому что они не были способны (безъ вреда для нихъ) слышать это (Іоан. 16, 12). Апостолъ Павелъ, исполненный любви къ немощнымъ, снисходитъ къ слабости іудеевъ и язычниковъ, чтобы мало по малу возводить ихъ къ полной истинѣ (1 Кор. 11, 19-22). Подобнымъ образомъ поступаетъ и христіанинъ. Если христіанинъ соблюдаетъ осторожность въ передачѣ истины людямъ, неспособнымъ понять ее въ настоящемъ ея значеніи; то тѣмъ болѣе онъ соблюдаетъ эту осторожность съ людьми злонамѣренными. Онъ умалчиваетъ предъ ними о томъ, чѣмъ они злорадостно и враждебно могли бы злоупотребить. Онъ помнитъ слово Спасителя: не давайте святыни псамъ и не бросайте жемчуга вашего предъ свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали васъ самихъ же (Матѳ. 7, 6). Самъ Господъ не всегда ясно высказывалъ предъ своими врагами, что Онъ есть Христосъ (Іоан. 10, 24; Лук. 10, 2; Матѳ. 12, 33). Такъ и каждый христіанинъ умалчиваетъ предъ злонамѣреннымъ подстерегателемъ, злорадостнымъ переносчикомъ, мстительнымъ противникомъ – умалчиваетъ о томъ, чѣмъ они могли бы воспользоваться ко вреду своего ближняго. Но христіанинъ остороженъ въ своихъ рѣчахъ не только предъ людьми, явно злонамѣренными, но и предъ легкомысленными, которые сообщенную имъ истину, можетъ быть весьма важную, готовы разгласить всякому встрѣченому, прибавивъ къ этому не малую долю своего собственнаго вымысла. Скажемъ болѣе: христіанинъ не рѣшается говорить вездѣ, гдѣ нѣтъ никакого основанія говорить, а скорѣе возможно злоупотребеленіе рѣчію. Онъ не хочетъ своею рѣчью подвергать опасности ничьего блага. Своею осторожностію въ рѣчахъ онъ старается господствовать надъ необузданнымъ членомъ – языкомъ (Іак. 3, 2).

Не такъ какъ истину вы должны скрывать только предѣ людьми неспособными или недостойными знать ее: то, очевидно, не предъ тѣми, которые имѣютъ право требовать и должны звать истину, чтобы дѣйствовать по ней для блага ближняго; именно: не предъ начальствомъ, которое развѣдываетъ о преступникѣ, – не предъ отцомъ, который заботится объ исправленіи своего сына, – не предъ священникомъ, который требуетъ раскрытія совѣсти на исповѣди, – не предъ другомъ, который дѣлится съ вами своею душею, и т. д.

Должно щадить слабость ближняго при передачѣ ему той или другой истины и не подавать повода неблагонамѣренности – злоупотреблять этою истиною: но какъ далеко должно и простираться въ этомъ случаѣ сокрытіе нами истины предъ ближнимъ? Здѣсь не излишне держаться слѣдующихъ правилъ: а) не смотри на боль, которую причиняетъ истина, не обращай вниманія на злонамѣренностъ – тогда, когда другія, важнѣйшія побужденія требуютъ откровеннаго выраженія истины, для блага самихъ же ближнихъ. Апостолъ говоритъ о себѣ: всѣмъ быхъ вся, да всяко нѣкія спасу (1 Кор. 9, 27); онъ снисходитъ къ немощнымъ, когда достигаеися чрезъ это цѣлъ его – привести всѣхъ къ Евангелію: но онъ ни на минуту не хочетъ щадить слабость и предубѣжденіе, какъ скоро это будетъ не возводить мало по малу къ чистому познанію, но утверждать заблужденіе и духъ Евангелія приносить въ жертву іудейству и язычеству. Онъ сильно, въ своемъ мѣстѣ, возстаетъ противъ защитниковъ обрѣзанія и проч.; онъ въ лицо противостаетъ самому Петру, принаравливяющемуся безвременно (Гал. 2, 5. 11; 5, 2). Подобнымъ образомъ напр. и христіанскій супругъ можетъ, по обстоятельствамъ, скрывать отъ своей супруги опасность ея болѣзни, пока отъ этого скрытія можетъ зависѣть ея выздоровленіе; но онъ не умолчитъ объ опасности, когда дѣло идетъ о томъ, должно ли больную приготовить къ вѣчности, или же изъ осторожной пощады собирать для умирающей опасность нечаянной смерти, – б) Когда скрываешь истину, предъ кѣмъ слѣдуетъ; то въ этомъ случаѣ ты никогда не долженъ идти далѣе необходимаго, – ты долженъ всегда какъ можно ближе держаться истины. – в) Ни въ каномъ случаѣ не говори того, что прямо противно признанной тобою истинѣ. Иное дѣло скрывать истину совершенно или отчасти, иное – говорить прямую ложь. Іисусъ Христосъ скрывалъ истину (о Себѣ) предъ учениками, шедшими въ Эммаусъ (Лук. 24, 15-32); но Онъ обличилъ (своимъ взглядомъ) ап. Петра, открекшагося огь Него вопреки своимъ внутреннимъ убѣжденіямъ (Лук. 22, 61). Послѣднее, т. е. говорить ложь, прямо противную внутреннимъ убѣжденіямъ, не позволительно для христіанина предъ всякимъ изъ ближнихъ, не исключая и неблагонамѣреннаго. Человѣкъ, по самому достоинству своей природы, отвращается того, чтобы во внѣшнемъ выражать противное своему внутреннему. Это будетъ измѣна вѣчному закону истины, который есть какъ въ Богѣ, такъ и въ человѣкѣ. Если бы было позволительно или даже обязательно – несправедливостію освобождаться отъ ненавистниковъ и гонителей истины; то какъ при этомъ произошло бы мученичество христіанское? Какая нужда была бы христіанамъ исповѣдывать предъ людьми Сына Божія и жертвовать за это исповѣданіе своею жизнію (Матѳ. 10, 17-22. 32. 33)? Напротивъ, повелѣвіемъ исповѣдывать Его предъ людьми прямо постановленъ законъ, чтобы христіанинъ въ своемъ внѣшнемъ словѣ всегда былъ вѣренъ своему внутреннему убѣжденію, хотя-бы-то и съ жертвою за это жизнію. Самъ Іисусъ Христосъ подалъ намъ примѣръ того, что не должно говорить неправду тамъ, гдѣ должно отвѣчать: да, или нѣть. На вопросъ первосвященника: Ты ли Христосъ, Сынъ Божій? – Онъ отвѣчаетъ: Я есмь, хотя за эту рѣчь возносятъ Его на крестъ (Матѳ. 26, 63. 64). Апостолъ Петръ горько плачетъ о своемъ отреченіи отъ Христа, какъ о поступкѣ недостойномъ (Матѳ. 26, 75). Въ первые вѣка христіанства вѣрнымъ послѣдователямъ Христовымъ предлагали свободу и жизнь, если они покажутъ хоть одинъ видъ жертвоприношенія идоламъ, или представятъ ложное свидѣтельство о своемъ жертвоприношеніи; но они скорѣе соглашались принять мученія и смерть, нежели въ своемъ наружномъ поведеніи противорѣчить своимъ внутреннимъ убѣжденіямъ. Такъ и каждый истинный христіанинъ, не смотря ни на какія благовидныя побужденія, строго заботится о томъ, чтобы его внѣшнее поведеніе не было противно его внутреннимъ святымъ убѣжденіямъ. Онъ старается быть вѣрнымъ истинѣ не только предъ самимъ собою, но и въ глазахъ другихъ: попирая истину въ глазахъ другихъ, онъ чрезъ это самое не остается уже правымъ и предъ собственною совѣстію, потому что противнымъ истинѣ поведеніемъ онъ разрушаетъ господство истины въ мірѣ. Ложь не позволительна дли христіанина не только тогда, когда онъ чрезъ ложь можетъ получить какое нибудь благо для себя, но и тогда, когда чрезъ нее онъ можетъ устроятъ благо другимъ, не смотря на то, какое это благо, физическое или нравственное.... Ложь есть зло сама въ себѣ, и всегда остается зломъ, съ какою бы благовидною цѣлію ни прибѣгали къ ней. Блаженный Августинъ говоритъ, что нельяя лгать и въ такомъ случаѣ, если бы чрезъ ложь можно было пріобрѣсти человѣку вѣчное спасеніе (Contra Mendacium. 8). Правило: сотворимъ злая, да пріидутъ благая (Рим. 3, 8), осуждено Апостоламъ и должно быть отвергаемо всякимъ христіаниномъ. Такъ называемый благонамѣренный обманъ, безъ сомнѣнія, далеко не такъ преступенъ, какъ обманъ злонамѣренный; о тѣмъ не менѣе онъ не достоинъ истиннаго христіанина. Истинно-христіанское дѣло должно быть всецѣло добрымъ. А если мы допустимъ благонамѣренный обманъ, не какъ слабость и несовершенство дѣлъ человѣческихъ, часто извинительныя, хотя и не безвинныя, – а какъ позволительное правило для жизни христіанина: то мы придемъ къ самымъ страшнымъ послѣдствіямъ. Примѣръ – въ іезуитахъ. Ложное начало, развиваясь, неизбѣжно, ранѣе или позже, приведетъ къ самымъ широкимъ ложнымъ результатамъ. Но повторяемъ: иное дѣло скрывать истину предъ людьми, для которыхъ вредно знаніе ея, а иное дѣло говорить прямую ложь, хотя бы она и была полезна людямъ. Христіанинъ умѣетъ отличать одно отъ другаго, и поэтому соображаетъ, гдѣ быть болѣе осторожнымъ и гдѣ быть болѣе откровеннымъ въ рѣчахъ.

Но если христіанинъ, по обстоятельствамъ, бываетъ то остороженъ, то откровененъ въ рѣчахъ съ людьми какъ добрыми, такъ и худыми; то есть одинъ случай, когда онъ не говоритъ объ истинѣ ничего и никому: – это тогда, когда передана христіанину тайна. Тайна есть благо, ввѣренное мнѣ для храненія моимъ ближнимъ: расточая его предъ другими, я дѣлаюсь преступннымъ предъ ввѣрившимъ мнѣ его. Само собою разумѣется, что предметъ тайны долженъ быть безобиденъ для блажняго. Если ввѣривъ мнѣ какой нибудь преступный замыслъ и если не постараюсь предупредить его открытіемъ тайны: то, очевидно, я дѣлаюсь виновнымъ не только предъ лицами, пострадавшиии отъ преступнаго замысла, но и предъ самимъ преступниковъ, которому я потворствовавъ сдѣлать преступленіе. Въ этомъ случаѣ, сокрывая тайну, я явлюсь сообщникомъ зла. Тайна не должна вредить чистотѣ моей совѣсти.

Благоразуміе, просвѣтляемое ученіемъ христіанскимъ, указываетъ христіанину, гдѣ онъ долженъ быть октровеннымъ и гдѣ осторожнымъ въ рѣчахъ: но бываютъ въ практической жизни нѣкоторыя столкновенія откровенности съ осторожностію, гдѣ не знаешь – чему дать перевѣсъ: прямой ли откровенности или скрытной осторожности?

Что, напр. долженъ я дѣлать, если спрашиваютъ меня о томъ, чѣмъ спрашивающій злоупотребитъ ко вреду моему или моего ближняго? Отвѣчаемъ: или молчать, или отвѣчать уклончиво. Я долженъ скрывать отъ злонамѣреннаго истину по мѣрѣ возможности, – но въ то же время ни въ какомъ случаѣ не говорить прямой лжи. Но если само молчаніе мое служитъ уже отвѣтомъ и открытіемъ того, о чѣмъ спрашиваютъ меня люди неблагонамѣренные? Могу ли я молчать въ такомъ случаѣ? Должно обращать внаманіе на различіе скрываемыхъ мною тайнъ. Есть тайны незначительной важности, которые по существу своему не имѣютъ права на ненарушимость; но есть тайны, которыя ввѣрены мнѣ какъ святыня и мною приняты за нее. Такія тайны я долженъ скрывать предъ неблагонамѣренными – отрицаніемъ знанія того, о чѣмъ спрашиваютъ меня. Въ этомъ случаѣ я не явлюсь лживымъ предъ спрашивающимъ меня. То, что сообщено мнѣ какъ священная тайна, сообщено подъ извѣстнымъ условіемъ, что я долженъ внять это для себя, а не для другихъ. Сдѣдовательно, если бы я сказалъ (хотя-бы-то однимъ своимъ молчаніемъ), что знаю это, то я сдѣлалъ бы вѣроломство и несправедливость. Посему-то священникъ вполнѣ правъ, когда на предложенный ему вопросъ о грѣховныхъ тайнахъ исповѣдывавшагося у него, отвѣчаетъ ясно, что онъ не знаетъ ихъ, потому что онъ знаетъ это для одного Бога. Подобнымъ образомъ должна быть защищаема и всякая священная для насъ тайна отъ незаконнаго вывѣдывателя ея.

Позволительна ли хитрость, т. е. такой образъ поведенія, гдѣ я скрываю свои тайные замыслы предъ другими для того, чтобы, пользуясь незнаніемъ этихъ тайнъ другими, извлечь для себя возможно большую выгоду физическую или нравственную? (Мы предполагаемъ при этомъ и законныя цѣли и законныя средства для достиженія ихъ; иначе хитрость была бы прямою низостію). Хитрости всегда вредитъ лукавый образъ употребленія средствъ для достиженія той или другой цѣли. Она всегда болѣе или менѣе соединена съ лукавствомъ. Отъ того скрытная хитрость не встрѣчается въ душѣ истинно-благородной. Ею пользуются лицемѣріе, слабость, малодушіе и проч. О честномъ и великодушномъ человѣкѣ никто и никогда не скажетъ, что онъ хитритъ. Напротивъ, чѣмъ лучше человѣкъ, тѣмъ менѣе онъ способенъ прибѣгать къ хитрости. Онъ считаетъ ее недостойнымъ себя оружіемъ. – Но бываютъ въ жизни случаи, когда хитрость не служитъ безчестіемъ человѣку, напр. во время войны, когда борющіяся стороны выступили другъ противъ друга, согласно и спокойно объявивъ напередъ, что они несомнѣнно употребятъ всѣ средства силы и искусства, чтобы обезпечить за собой побѣду. Здѣсь обѣ стороны взаимно отказываются отъ притязаній избѣгать хитрости. Тоже должно сказать и о хитрости въ игрѣ, коль скоро игра есть борьба разумной ловкости одного съ ловкостію другаго и коль скоро въ ней два или нѣсколько лицъ состязуются между собою на тотъ конецъ, чтобы видѣть – кто изъ нихъ опытнѣе въ этой ловкости и имѣетъ право на награду побѣдителя. Само собою разумѣется, что игра должна быть нравственно-позволительна.

Позволителенъ ли вынужденный обманъ? Отрицаемъ позволительность его. На сколько высокъ духомъ христіанинъ, принуждаемый злонамѣренными людьми открыть важную истину, но нерѣшающійся ни открывать ее, ни говорить противную истинѣ ложь: на столько не совершенъ въ духѣ христіанинъ, побуждаемый вынужденіями къ обману. Онъ обнаруживаетъ въ себѣ – и недостатокъ вѣры въ Бога, верховнаго защитника правды на землѣ, – и недостатокъ естественной твердости духа, чувства личнаго своего достоинства, прямодушія, – или неспособность найти въ затруднительныхъ обстоятельствахъ другое, болѣе достойное средство защиты, чѣмъ обманъ, – или просто легкомысліе. Правда, вынуждаемый можетъ иногда рѣшиться на обманъ изъ любви къ другимъ, которыхъ онъ хочетъ защитить отъ опасности: намѣреніе доброе; но тѣмъ не менѣе добрымъ намѣреніемъ не должно освящаться что нибудь незаконное по своему внутреннему характеру. Нужно строго различать, говоритъ блаженный Августинъ, законность мысли въ себѣ самой и благонамѣренность мыслящаго человѣка (Contra Mendacium). Само собою разумѣется, что между обманомъ, проистекающимъ изъ добраго намѣренія, и обманомъ по тѣмъ или другимъ нравственнымъ недостаткамъ, есть различіе: одинъ менѣе противузаконенъ, другой – болѣе; но тѣмъ не менѣе и тотъ и другой въ существѣ своемъ носятъ сѣмя не доброе – ложь. – Позволительны ли обманы шуточные? Такъ какъ въ шуточномъ обманѣ нѣтъ прямой лжи, а есть только временное, отъ веселаго расположенія духа проистекающее прикрытіе истины; то шуточный обманъ позволителенъ, какъ обманъ мнимый. Но онъ именно долженъ быть обманомъ мнимымъ и самъ въ себѣ и предъ другими. Т. е. предметъ обмана долженъ относиться дѣйствительно къ области шуточной: обманъ, могущій опечалить кого нибудь, не можетъ уже считаться обманомъ шуточнымъ. Далѣе, обманчивое слово должно ясно обнаруживать подъ своимъ серьезнымъ покровомъ скрывающуюся шутку: какъ скоро обманъ будетъ казаться для обманываемаго дѣломъ серьезнымъ, онъ переходитъ для него изъ области шуточной въ область дѣйствительную, слѣдовательно долженъ быть оставленъ. На этихъ основаніяхъ шуточные обманы требуютъ несравненно большей предусмотрительности и тонкости, нежели оъ какою допускаютъ ихъ обыкновенно. – Позволительно и обманывать дѣтей? Обыкновенно съ дѣтьми не считаютъ нужнымъ поступать по правдѣ, но не такъ должно быть при болѣе строгомъ взглядѣ на это дѣло. И малолѣтніе, подобно возрастнымъ, бываютъ способны воспринимать оказываемыя имъ чувства благорасположенности, доброты и любви, – въ нихъ обнаруживаются тѣже свойства человѣческія, какъ и у другихъ людей – желаніе знать истину и воспріемлемость ея. Кто же послѣ этого осмѣлится высказывать ложь тамъ, гдѣ надѣются видѣть истину? А дѣти особенно довѣрчивы къ словамъ возрастныхъ. Христіанинъ долженъ быть справедливъ не только по уваженію къ тѣмъ лицамъ, съ которыми онъ обращается, но справедливъ вообще, самъ въ себѣ. Поэтому, онъ долженъ остерегаться обманывать малолѣтнихъ, – сколько потому, что это не сообразно съ правилами воспитанія, столько и потому, что это противно его внутренней, постоянной правдивости.

Какъ соблюсти откровенность и осторожность въ рѣчахъ – при вѣжливомъ обращеніи съ ближними? Различныя формы вѣжливости выражаютъ вообще уваженіе одного лица къ другому, благожеланіе, участіе, услужливость и т. п. Слѣдовательно подъ этими формами вѣжливаго обращенія скрываются самыя нѣжныя и пріятныя христіанскія стремленія и чувствованія. На этомъ основаніи, формы вѣжливаго обхожденія не должны ли выражать именно дѣйствительныхъ чувствъ и стремленій? Не должны ли онѣ быть истинными на столько, чтобы высказывающій ихъ оставался человѣкомъ честнымъ и въ словѣ? Употребленіе ихъ безъ правды и серьезнаго значенія есть, очевидно, обманъ, и нѣтъ никакаго основанія оправдывать такое употребленіе. Если и говорятъ, что ихъ считаютъ всѣ не болѣе, какъ только принятыми формами учтивой рѣчи; то это свидѣтельствуетъ лишь о томъ, какъ глубоко проникла лживость въ языкъ общества и какъ склоненъ каждый предполагать ее въ другихъ. Должно жалѣть о такой испорченности языка и чувствъ въ обществѣ!... Но человѣкъ открытаго характера никогда не употребляетъ вѣжливыхъ рѣчей для одной формы, безъ всякаго смысла и чувства: онъ первѣе всего старается придать имъ дѣйствительное содержаніе, – старается быть вѣжливымъ не на словахъ, а въ душѣ, на дѣлѣ. Если же чувство справедливости препятствуетъ ему сдѣлать это; то онъ бываетъ вѣжливымъ – и въ душѣ и въ словѣ – на столько, на сколько можетъ, безъ нарушенія справедливости: къ кому не питаетъ онъ уваженія въ душѣ, тому и не высказываетъ своего особеннаго отличнаго уваженія въ словахъ; а кто заслуживаетъ полное уваженіе, тому онъ старается выразить это и въ словахъ. Христіанинъ каждому высказываетъ свое уваженіе на словахъ не только по мѣрѣ чувствъ своихъ, но и по мѣрѣ справедливости. Одного онъ избѣгаетъ: грубаго и оскорбительнаго обращенія съ кѣмъ бы то ни было. Христіанская любовь предохраняетъ его отъ этого.

Есть и другіе случаи въ жизни, гдѣ откровенность и осторожность въ рѣчахъ приходятъ какъ будто въ столкновеніе: но мы указали болѣе видные. Укажемъ, наконецъ, пороки, прямо противоположные христіанской откровенности и осторожности въ рѣчахъ.

Христіанской откровенности въ рѣчахъ противоположна скрытность. Скрытный человѣкъ постоянно опасается говорить о чѣмъ-бы-то ни было, боясь обнаружить свой подлинный образъ мыслей и чувствованій. Онъ не уважаетъ довѣрія и не чувствуетъ побужденій къ общительности. Онъ – самолюбивъ и недовѣрчивъ, вездѣ видятъ людей подозрительныхъ и враждебныхъ. Онъ – замкнутъ въ себѣ, обращается только съ самимъ собою и не чувствуетъ никакой потребности въ общеніи съ другими.

Христіанской осторожности въ рѣчахъ противоположна болтливость. Болтливый распространяется о всемъ, что ни придетъ ему на мысль, не заботясь о томъ, умѣстно ли это или нѣтъ, справедливо ли это или нѣтъ. Онъ обнаруживаетъ въ себѣ легкомысліе, которое не взвѣшиваетъ важности того, что передаетъ другимъ. Онъ не имѣетъ уваженія къ ближнимъ, потому что не заботится о томъ, къ назиданію ли, или къ разоренію для нихъ служатъ его рѣчи. Болтливость тѣмъ опаснѣе для человѣка, что отъ нея трудно отстать. Кто способенъ укротить необузданный языкъ, тотъ способенъ управлять и всѣмъ тѣломъ, говоритъ ап. Іаковъ (Іак. 3, 2-8).

И христіанской откровенности и христіанской осторожности въ рѣчахъ противоположенъ обманъ, который, по обстоятельствамъ, и говоритъ и молчитъ – для того, чтобы ввести въ заблужденіе ближняго и чрезъ это удовлетворить той или другой собственной страсти. Обманъ, въ какомъ бы видѣ ни выражался, есть величайшее зло. Ложь производитъ отпаденіе человѣка отъ Бога, который есть вѣчная правда и истина. Она вноситъ раздѣленіе въ міръ человѣческій, такъ какъ союзъ людей утверждается на взаимномъ довѣріи и честности. Она производятъ разстройство во внутреннѣйшемъ существѣ самого лжеца, заставляя его постоянно противорѣчить естественной, прирожденной правотѣ души человѣческой. Господство обмана на землѣ есть свидѣтельство широко распространявшагося по ней развращенія. Тутъ нѣтъ вѣры самой очевидной истинѣ: все доказывается и все опровергается по произволу. Тутъ нѣтъ никакой любви къ ближнему: все приносится въ жертву самолюбиваго обмана – и милліоны людей съ прекрасными талантами и надеждами, съ честнымъ и добрымъ именемъ, съ невинностію и счастіемъ жизни гибнутъ, увлекаемые обманомъ! Гдѣ обманъ, тамъ не ищите твердой опоры ни для какой добродѣтели: тамъ самое добро дѣлаютъ для обмана. Будучи выраженіемъ испорченности общества, обманъ въ свою очередь самъ содѣйствуетъ усиленію этой испорченности. Сначала онъ бываетъ безстыдствомъ предъ самимъ собою; усиливаясь, онъ становится безстыдствомъ предъ другими; а наконецъ восходитъ до наглой безсовѣстности. Сперва обманами избѣгаютъ неважныхъ запутанныхъ обстоятельствъ; потомъ пытаются употреблять обманъ для болѣе значительныхъ выгодъ; наконецъ обманъ дѣлается господствующимъ грѣхомъ, постоянною и настоятельною потребностію. Подъ покровомъ обмана зараждаются, усиливаются и разрастаются самые страшные пороки: вѣдь обманщика не примѣтятъ и не потребуютъ отчета. Словомъ, обманъ есть самое враждебное и разрушительное изъ преступленій.

 

I. Аѳанасій.

«Христіанское Чтеніе». 1861. Ч. 2. Отд. I. С. 51-64.




«Благотворительность содержит жизнь».
Святитель Григорий Нисский (Слово 1)

Рубрики:

Популярное: