Николай Ивановичъ Зарницкій – О происхожденіи и значеніи заупокойной кутьи въ христіанской Церкви.

Кутьей или коливомъ, употребляемымъ при поминовеніи усопшихъ, особенно при панихидахъ, называются сваренныя зерна пшеницы, украшенныя различными плодами: черносливомъ, изюмомъ, миндалями и коринками. Иногда сверхъ сего коливо украшается лавровыми вѣтвями. Такимъ образомъ, по своему составу кутья напоминаетъ собою, древнія языческія приношенія на могилы для жертвы и покорма усопшимъ. Извѣстно напр., что во времена Овидія душамъ усопшихъ приносились между прочимъ хлѣбныя зерна, смоченныя въ винѣ, и не связанные пучки фіалокъ[1]. Кромѣ того медъ, на которомъ иногда приготовляется кутья, снова возводитъ нашу мысль къ древнему языческому обряду возливать на могилу медъ[2]. Изъ свидѣтельства же блаж. Августина можно, по-видимому, заключать, что христіанскія приношенія на могилы и по значенію имѣли сходство съ языческими. «Ставятся, говоритъ онъ, на гробы покойниковъ кушанье и питье въ томъ мнѣніи, что души усопшихъ станутъ вкушать эти приношенія»[3].

Всѣ эти черты сходства, по-видимому, заставляютъ искать начало заупокойной кутьи въ язычествѣ. Но это только по-видимому. Блаж. Августинъ, напр., въ приведенномъ мѣстѣ говоритъ не о томъ, съ какимъ значеніемъ христіанскія приношенія введены были Церковію, а о томъ, какое значеніе придавала церковному обряду грубая масса. А это двѣ вещи различныя. Толпа могла перенести свои языческія воззрѣнія и на обрядъ чисто христіанскаго происхожденія. Другое дѣло – воззрѣніе самой Церкви. Тотъ же блаж. Августинъ, когда говоритъ о заупокойныхъ приношеніяхъ съ точки зрѣнія на нихъ Церкви, пишетъ слѣдующее: «древніе христіане имѣли обычай хлѣбы, мясо и вино на могилы умершихъ приносить не для того, чтобъ души ихъ, какъ Манихеи ложно злословятъ, тѣмъ умилостивить или насытить, но чтобъ церковные служители, и сверхъ того нищіе, всѣмъ тѣмъ бывъ удовольствованы, къ принесенію молитвъ за усопшихъ возбудились»[4]. Изъ этихъ словъ блаж. Августина ясно, что христіанскія приношенія имѣли совершенно иное назначеніе съ языческими. Остаются внѣшнія черты сходства тѣхъ и другихъ, которыя, конечно, въ извѣстныхъ случаяхъ могутъ свидѣтельствовать о генетической связи, но не всегда.

Здѣсь необходимо замѣтить, что въ Церкви христіанской существовало два рода случаевъ сходства христіанскихъ обрядовъ съ языческими: 1) когда языческій обрядъ по традиціи переходилъ въ христіанскую Церковь и здѣсь получалъ христіанское освѣщеніе, и 2) когда обрядъ, возникшій на христіанской почвѣ, со временемъ отливался въ форму обряда языческаго. Въ томъ и другомъ случаѣ обряды сходны, но въ первомъ случаѣ предъ нами обрядъ языческаго происхожденія, во второмъ – христіанскаго. Такимъ образомъ, внѣшнее сходство только тогда можетъ говорить за языческое происхожденіе обряда, когда при этомъ наблюдается непрерывное существованіе его сначала въ язычествѣ, потомъ въ христіанствѣ, когда – словомъ – обрядъ, сегодня языческій, завтра, при переходѣ язычниковъ въ христіанство, дѣлается обрядомъ христіанскимъ. Между тѣмъ, коливо при поминовеніи умершихъ является слишкомъ поздно въ христіанской Церкви, чтобы признать его языческимъ обрядомъ. Быть не можетъ, чтобы языческій обрядъ, неизвѣстный въ Церкви въ періодъ ея первоначальнаго существованія, когда членамъ Церкви трудно было отрѣшиться отъ старыхъ языческихъ привычекъ, вдругъ чрезъ нѣсколько сотъ лѣтъ, когда связь христіанъ съ язычествомъ была, разумѣется, слабѣе, получилъ въ глазахъ Церкви такое значеніе, что былъ принятъ въ число богослужебныхъ обрядовъ. Обобщая все сказанное, мы приходимъ къ тому выводу, что начало заупокойной кутьи – не въ язычествѣ, а въ христіанствѣ.

О происхожденіи ея на этой почвѣ существовало нѣсколько мнѣній. Нектарій, авторъ греческаго Сѵнаксаря, и позже его Никифоръ Каллистъ полагаютъ начало коливъ въ Церкви со времени чуда Ѳеодора Тирона. Никифоръ Каллистъ такъ объясняетъ начало кутьи: «когда въ царствованіе Іуліана Вѣроотступника, ни единые хлѣбы, ни единое съѣстное и ни единые плоды на торжище для продажи на востокѣ не выносились, которые бы прежде или кровію запрещенныхъ жертвъ, или служеніемъ языческимъ осквернены не были, дабы отъ христіанъ, языческаго сего оскверненія не вѣдущихъ, купленные наконецъ въ пищу употреблены были: тогда св. Ѳеодоръ великомученикъ, Тиронъ названный, къ Евдоксію евхаитскому епископу пришелъ явѣ, а не во снѣ, его увѣщевалъ заповѣдать народу, дабы никто не покупалъ, что отъ предложенныхъ на торжищи брашенъ и питій, кровли бо отъ жертвъ идольскихъ вся осквернена по повелѣнію царя, и для употребленія въ нуждѣ и гладѣ пшеницу и овощи въ пищу вмѣсто хлѣба и другихъ яствъ варить повелѣлъ. А пшеницу сію вареную, которою потомъ житіе подкрѣпляли христіане, въ Евхаитехъ коливомъ называть обыкли. Наконецъ сіе коливо, въ потребу живущихъ по увѣщанію св. Ѳеодора во время Четыредесятницы не безъ похвальнаго тогда благочестія выдуманное, потомъ благочестивѣе въ память и пособіе умершихъ обратилось»[5]. Сѵмеонъ Солунскій находитъ такое объясненіе недостаточнымъ. «Нѣцыи, говоритъ онъ, глаголютъ, яко ради чудесе добропобѣднаго великомученика Ѳеодора сіе совершаемъ отъ плодовъ приношеніе. Не есть же токмо сего ради»[6]. Далѣе Сѵмеонъ Солунскій даетъ свое объясненіе, изъ котораго видно, что онъ только не довольствовался въ данномъ случаѣ однимъ историческимъ объясненіемъ Каллиста, хотя считалъ его съ этой стороны и удовлетворительнымъ, между тѣмъ какъ объясненіе Каллиста мало проливаетъ свѣта и на историческое происхожденіе заупокойной кутьи и во всякомъ случаѣ должно быть признано неудовлетворительнымъ. Оно не объясняетъ, почему обычай коливъ, вошедшій въ Церковь христіанскую въ знакъ памяти о чудѣ св. Ѳеодора, могъ сдѣлаться обычаемъ поминальнымъ. Для того, чтобы объяснить происхожденіе заупокойной кутьи изъ обычая христіанъ приносить коливо на первой недѣлѣ Великаго поста, необходимо сперва указать на какую-нибудь связь между тѣмъ и другимъ обычаемъ. Между тѣмъ этой связи изъ объясненія Киллиста не видно; и безъ нея оно является однимъ голословнымъ утвержденіемъ. Во-вторыхъ Вальсамонъ, первый изъ церковныхъ писателей отмѣчая фактъ существованія въ Церкви заупокойной кутьи, замѣчаетъ, что причину такого явленія можно видѣть въ Cловѣ Аѳанасія Великаго объ умершихъ[7]. Послѣднее до насъ не дошло, но тѣмъ не менѣе изъ словъ Вальсамона видно, что причина нашего обычая предшествовала тому случаю, въ память котораго установленъ обычай приносить коливо на первой недѣлѣ Великаго поста. Значитъ эти два сходные между собою обычая находятся внѣ генетической связи между собою.

Гораздо естественнѣе, по нашему мнѣнію, видѣть начало заупокойной кутьи въ древнихъ поминальныхъ агапахъ. На генетическую связь заупокойной кутьи съ послѣдними указываетъ, по-видимому, и нашъ церковный Уставъ, въ которомъ о заупокойной кутьѣ говорится въ «послѣдованіи о усопшихъ», что она приготовляется въ притворѣ, куда для совершенія панихиды и исходятъ священнослужители[8]. Мѣсто совершенія поминовенія надъ кутьею прямо сближаетъ ее съ древними поминальными обѣдами, которые устраивались въ притворѣ, почему эта часть храма доселѣ сохранила еще другое названіе – трапезы. Кромѣ того обычай раздѣлять кутью бѣднымъ и клирикамъ снова сближаетъ ее съ поминальными агапами, на которыя, какъ извѣстно приглашались прежде всего клирики и нищіе. На основаніи этихъ сходныхъ чертъ необходимо предположить, что заупокойная кутья возникла на развалинахъ поминальныхъ агапъ. По всей вѣроятности дѣло было такъ. Въ то время, какъ Церковь на соборѣ Трулльскомъ (680-681)[9] вслѣдствіе различныхъ безпорядковъ, происходившихъ на агапахъ, окончательно запретила устройство при Церкви всѣхъ вообще трапезъ, а въ томъ числѣ и поминальныхъ, послѣднія, какъ извѣстію, перешли въ частные дома. Тѣмъ не менѣе обычай творить церковныя поминки непремѣнно надъ пищею былъ такъ силенъ, что послѣ такого запрещенія было въ обыкновеніи приносить къ алтарю пищу для совершенія надъ нею поминовенія усопшаго. Такіе приносы не для устройства трапезы, а только для совершенія надъ ними церковнаго моленія и потомъ для раздачи клирикамъ и нищимъ, Церковь допустила очевидно въ замѣнъ прежнихъ поминальныхъ обѣдовъ, устрояемыхъ при церквахъ. Сначала эти приносы были весьма разнообразны и живѣе напоминали собою продукты, нужные для устройства трапезъ. Такъ, по свидѣтельству блаж. Августина, въ его время было въ обычаѣ приносить на могилы умершихъ хлѣбъ, мясо и вино. Съ теченіемъ же времени при забвеніи первоначальнаго смысла этихъ приносивъ, они неизбѣжно должны были прійти къ извѣстному однообразію. А принявъ во вниманіе то обстоятельство, что еще во времена блаж. Августина христіанскимъ приношеніямъ грубою массою былъ сообщенъ языческій смыслъ, не трудно уже угадать, въ какую общую форму эти приношенія отольются впослѣдствіи. Если для Церкви было безразлично совершать свое поминовеніе надъ какими угодно приношеніями (мясо, вино, хлѣбъ), то для человѣка, смотрящаго на эти приношенія глазами язычника, было весьма естественно выразить свое воззрѣніе въ обрядѣ, приближающемся по формѣ къ обряду языческому. Изъ свидѣтельства Вальсамона дѣйствительно видно, что къ его времени заупокойныя приношенія успѣли уже вылиться въ форму, въ которой нельзя не признать нашей кутьи. При объясненіи 4-го апостольскаго правила, которымъ повелѣвается всѣ другіе плоды, кромѣ исчисленныхъ въ правилѣ 3-мъ, посылать въ домы пресвитеровъ и епископовъ, а не приносить въ церкви, Вальсамонъ пишетъ: «причину же того, почему приносятся къ алтарю приносимыя во дни памяти мучениковъ и поминовенія умершихъ такъ называемыя κοινίσκια, украшенныя всякаго рода плодами, можно видѣть въ Словѣ Аѳанасія Великаго о умершихъ[10]. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что подъ κοινίσκια, украшенними плодами, разумѣется заупокойная кутья. На это указываетъ и случай по которому κοινίσκια приносились въ храмъ, и богослужебное употребленіе сихъ приносовъ, вслѣдствіе чего изъ всѣхъ приношеній только они одни допускались въ храмъ въ качествѣ законныхъ приношеній вполнѣ соотвѣтствующихъ святости и богослужебному назначенію храма.

Итакъ изъ словъ Васальмона мы видимъ, что въ его время вмѣсто прежнихъ разнообразныхъ приношеній существовала только одна форма, напоминающая собою нашу кутью. Въ этой формѣ прежнія заупокойныя приношенія были, такъ сказать, приведены къ одному знаменателю. Вмѣстѣ съ этимъ вывѣтрился и первоначальный смыслъ ихъ, и кутья должна была получить символическое значеніе. Такое значеніе дѣйствительно и было приписано ей Сѵмеономъ Солунскимъ, который въ гл. 371 по поводу этого предмета пишетъ слѣдующее: «пшеница и разные другіе плоды при поминовеніи усопшихъ означаютъ то, что и человѣкъ есть сѣмя и какъ бы плодъ отъ земли, что и онъ, какъ пшеница, брошенная въ землю, опять возстанетъ силою Божіею, и, какъ бы прозябнувъ въ будущемъ вѣкѣ, предстанетъ Христу совершеннымъ и живымъ. Какъ лежащее предъ нами сѣмя погребается въ землю, а потомъ выростаетъ и приноситъ обильный плодъ, такъ человѣкъ, бывъ преданъ смертію землѣ, опять воскреснетъ... Преимущественно же и чаще другихъ сѣмянъ приносятся зерна пшеницы, потому что и Спаситель уподобилъ Свое всесвятое тѣло пшеницѣ»[11]. Въ православномъ Требникѣ, изданномъ Братствомъ Львовскимъ 1695 г., содержится подобное же объясненіе значенія заупокойной кутьи. Заимствуемъ русскій переводъ этого мѣста изъ Подольскихъ Епарх. Вѣдом. 1862 г. стр. 119: «Изъ пшеницы, а не изъ другихъ какихъ-либо сѣмянъ составляется коливо, представляемое въ память усопшихъ, потому что пшеница служитъ символомъ воскренія умершаго тѣла человѣка во время втораго пришествія Христова. Пшеница, истлѣвши въ землѣ, воскресаетъ въ росткѣ, стеблѣ и приноситъ плоды; подобнымъ образомъ, и тѣла умершихъ по всемогущему гласу Сына Божія воскреснутъ изъ мертвыхъ. Что Самъ Господь нашъ Іисусъ Христосъ сказалъ о многоплодности Своей смерти въ человѣческомъ естествѣ и Своего прославленія послѣ воскренія, то относится и къ воскресенію нашему. «Истинно, истинно говорю вамъ: если пшеничное зерно, падши на землю, не умретъ, то останется одно, а если умретъ, то принесетъ много плода» (Еванг. Іоан. 12, 24). И божественный Павелъ въ отвѣтъ на вопросъ сомнѣвавшихся въ будущемъ воскресеніи нашемъ съ тѣлами говоритъ «то, что ты сѣешь, не оживетъ, если не умретъ. И когда ты сѣешь, то сѣешь не тѣло будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое. Но Богъ даетъ ему тѣло, какое хочетъ и каждому сѣмени свое тѣло» (1 Коринѳ. 15, 35-39). Сладость же меда означаетъ, что души святыхъ и нынѣ сами отчасти наслаждаются божественной сладости, но по всеобщемъ воскресеніи вмѣстѣ съ тѣлами будутъ вѣчно наслаждаться веселіемъ божественной сладости. Украшеніе сладкими овощами, равно свѣтильники горящіе, которые ставятся около колива, означаютъ красоту, просвѣщеніе и прославленіе тѣлъ св. угодниковъ Божіихъ. «Тогда праведники», по непреложному слову Спасителя, «возсіяютъ, какъ солнце, въ царствіи Отца ихъ» (Еванг. Матѳ. 13, 43). Точно такое же значеніе заупокойной кутьѣ приписывается и въ Новой Скрижали[12].

Когда кутья пріобрѣла такое символическое значеніе, она могла быть легко замѣнена всякими вообще зернами пшеницы, даже несваренными. И такую замѣну въ настоящее время можно уже наблюдать въ нѣкоторыхъ церквахъ, гдѣ особый сосудъ съ зернами пшеницы ставится на панихидѣ вмѣсто кутьи. Такимъ образомъ, съ заупокойной кутьей случилось то же, что и съ просфорами, на которыхъ совершается литургія. Въ томъ и другомъ случаѣ то, что нѣкогда составляло долгъ приносящихъ, беретъ на себя со временомъ сама Церковь.

 

Николай Зарницкій.

 

«Руководство для сельскихъ пастырей». 1886. Т. 1. № 5. С. 121-129.

 

[1] Ovid. Fast. II, 533.

[2] Велишскій. Бытъ Грековъ и Римлянъ, стр. 627.

[3] Homilia XV. De Sanctis.

[4] См. Новая Скрижаль, ч. IV, гл. 23, § 3, стр. 128.

[5] Никифоръ Каллистъ, кн. 10, гл. 12; см. Новая Скрижаль, ч. IV, гл. 23, § 3, 135-136. Также – Goar. Euchologion. in colyborum orat. notal. p. 527.

[6] Сѵмеонъ Солунскій, гл. 371; см. Новая Скрижаль, ч. IV, гл. 23, § 3, стр. 127.

[7] Goar. Euchologiori. in colyborum orat. notal. p. 527.

[8] Церковный Уставъ, листъ 22 на оборотѣ.

[9] Правило собора 74.

[10] По мнѣнію Гоара, κοινίσκια назывались дары, принесенные друзьями, иногда очень цѣнные, но по смиренію называемые этимъ именемъ, хотя въ данномъ случаѣ подъ κοινίσκια лучше разумѣть καινίσκια (отъ canistrum), кошницы, въ которыхъ приносились подарки, Goar. Euchologion, р. 527.

[11] Новая Скрижаль, ч. IV, гл. 23, § 3, стр. 127-128.

[12] Тамъ же, стр. 126-127.




«Благотворительность содержит жизнь».
Святитель Григорий Нисский (Слово 1)

Рубрики:

Популярное: