Сынъ неблудный (Къ недѣли о Блудномъ сынѣ).
Вся поучительность притчи Спасителя о блудномъ сынѣ, – притчи міровой, вѣчной, всегда трогательной и даже потрясающей, – заключается въ образѣ именно этого впадшаго во грѣхъ, ушедшаго на страну далече, но потомъ возвратившагося къ отцу грѣшника. Пусть онъ оказался вначалѣ жестокимъ, несправедливымъ и неблагодарнымъ, когда безъ всякихъ основаній сталъ тяготиться зависимостью отъ воли любящаго отца и безъ всякаго права сталъ требовать, – именно не просить, а требовать достойную часть имѣнія, какъ будто и въ самомъ дѣлѣ она ему принадлежала. Пусть онъ оказался грубо-чувственнымъ въ своихъ воззрѣніяхъ на жизнь и порываніяхъ къ счастью, когда изжилъ свое имѣніе съ пьяницами и любодѣйцами, живый блудно. Пусть наконецъ дошелъ онъ до самыхъ глубинъ паденія, когда жилъ и ѣлъ съ свиньями, самыми нечистыми для іудея животными. Все-таки въ немъ осталась, сохранилась жизненность: онъ мертвъ бѣ, и оживе, изгиблъ бѣ, и обрѣтеся. Какъ корень, сохранившійся въ землѣ и не усохшій, не сгнившій, весною отзывается на тепло и свѣтъ и даетъ отпрыскъ и побѣги, такъ этотъ грѣшникъ сохраненъ въ глубинѣ паденія жизнеспособный корень – способность въ себя прійти, сознать свое паденіе, стать выше самолюбія и гордыни, смириться, и чрезъ смиреніе придти къ истинному и искреннему, созидающему и спасающему покаянію. Отверзши двери покаянія, столь тугія и трудно открывающіяся у многихъ изъ насъ, сынъ блудный обрѣлъ то, что чудодѣйственно давало и дало покаяніе безчисленнымъ спасеннымъ грѣшникамъ, ибо оно изъ мытаря Матѳея сдѣлало апостола и евангелиста, изъ блудницы Маріи Магдалины – равноапостольную благовѣстницу, изъ хищника Закхея – благодѣтеля обиженныхъ, изъ разбойника – обитателя рая.
Читая притчу, чувствуешь, съ какою любовью останавлявался Спаситель на этомъ образѣ нѣкогда блуднаго, потомъ раскаявшагося сына; читая притчу, и мы невольно съ замираніемъ сердца слѣдимъ за его судьбою и радуемся его нравственному возстанію. Въ этомъ приточномъ образѣ, конечно, центръ поучительности притчи, указаніе на торжество положительныхъ и нравственныхъ силъ человѣка надъ отрицательными сторонами его жизни.
Не обращали ли вы, однако, вниманія на то, что остается здѣсь въ тѣни сынъ неблудный? О немъ, дѣйствительно очень рѣдко говорятъ проповѣдники, о немъ мало думаемъ и мы. А между тѣмъ Божественная Премудрость не напрасно же изрекла эту притчу, въ которой каждое слово, каждая подробность глубоко жизненны и имѣютъ вѣчное приложеніе. Сынъ неблудный какое явленіе изъ себя представляетъ – положительное или отрицательное? Онъ вѣдь ни разу не нарушилъ заповѣди Отца; онъ ни разу не попросилъ себѣ не только тельца, мясо котораго вкусно и на востокѣ подавалось для избранныхъ гостей и для особливо торжественнаго веселья, но даже козленка, пища котораго употреблялась больше простонародьемъ; онъ не веселился съ друзьями своими, не образецъ ли это исправности, исполнительности и скромности? Не образецъ ли воздержанія? Не образецъ ли это для подражанія?
А между тѣмъ, читая притчу, мы чувствуемъ, что Спаситель въ лицѣ сына неблуднаго изображаетъ того же фарисея, что стоялъ во храмѣ, высчитывалъ свои заслуги и осуждалъ мытаря, – того фарисея, который пошелъ въ домъ свой изъ храма осужденнымъ. Мы чувствуемъ, что Спаситель даетъ и сыну неблудному тотъ же приговоръ осужденія. И сами мы, читая притчу, съ горечью въ недоумѣніи останавливаемся предъ обидчивыми, укоризнезнными словами сына неблуднаго предъ этимъ тягостнымъ моментомъ, который вноситъ такое неожиданное и досадное омраченіе въ радость отца, – предъ этимъ жесткимъ, сухимъ и неумѣстнымъ укоромъ сына неблуднаго по отношенію къ умиленному и любвеобильному отцу... Мы чувствуемъ, что предъ нами мертвая и не созидающая праведность, застывшая въ самомнѣніи и самодовольствѣ, дважды умершая для чувствъ любви и никому не дающая радости. И часы заведенные «ходятъ», время показываютъ, иногда со звономъ и шумомъ, но кто скажетъ, что они живые? И зимнее солнце такъ бываетъ ярко, но недаромъ сказано о немъ, что оно свѣтитъ, а не грѣетъ. Не бываетъ ли оно особенно ярко при сильнѣйшемъ морозѣ? И говоритъ ли этотъ морозъ о жизни?
О, и этотъ образъ сына неблуднаго, какъ и образъ самохвала-фарисея въ притчѣ о мытарѣ и фарисеѣ, долженъ останавливать на себѣ наше вниманіе, долженъ остерегать насъ въ опредѣленіи и оцѣнкѣ нравственной жизни прежде всего въ насъ самихъ, а потомъ и въ окружающихъ насъ общественныхъ и государственныхъ настроеніяхъ и теченіяхъ.
Вы или лучше сказать, – мы, такъ называемые «порядочные» люди, тѣ, что не украли, не убили, не любодѣйствовали открыто и хотя бы и скрыто, – всѣ мы не бывваемъ ли часто этими сынами Отца Небеснаго неблудными? Не наемники ли мы, холодные и разсчетливые, въ исполненіи нравственнаго закона? Не слѣдуемъ ли мы той отрицательной нравственности, которая, можетъ быть, достаточна была для дѣтскаго и несовершеннаго духовнаго возраста подзаконнаго, ветхаго человѣка, и которую давно рѣшительно переросъ человѣкъ завѣта новаго? И богачъ, облачавшійся въ порфиру и виссонъ и веселившійся во всѣ дни свѣтло, не сдѣлалъ никому прямого зла; и фарисей не былъ пьяницею, хищникомъ и прелюбодѣемъ, и однако около нихъ и отъ нихъ, отъ ихъ отрицательной добродѣтели никому не жилось радостнѣе и теплѣе, и только слова, осужденія и высокомѣрія удостоилъ фарисей тоскующаго въ сознанія грѣха мытаря. Кому тепло и радостно отъ нашей «порядочности»? Когда приходятъ на исповѣдь люди этого «порядочнаго» общества, въ которомъ жизнь идетъ чинно, въ которомъ избѣгаютъ не только «скандала», но и вообще всякаго нарушенія спокойствія, всякаго выступленія за уровень принятыхъ рамокъ жизни, въ которомъ душа, мятущаяся и ищущая правды и приближенія къ Богу, вызываетъ безпокойство, удивленіе и боязнь за такую неприличную «экспансивность», – то что мы большею частью слышимъ? «Большихъ грѣховъ не имѣю: не укралъ, не убилъ, не поджогъ, не выгналъ жены, не сдѣлалъ ничего, оскорбляющаго общественную нравственность, принятые обычаи и взгляды». Неужели этого довольно? Неужели это можетъ питатъ нравственное самодовольство? А злоба, вражда, зависть, зложелательство, гордыня, себялюбіе; скверномысліе, замкнутость отъ ближнихъ, холодность къ добру, невѣріе въ добро, равнодушіе къ истинѣ – неужели все это «малые» грѣхи? Неужели такія язвы не безпокоятъ совѣсти?
Но вотъ жизнь общественная и государственная. Сколько здѣсь сыновъ «неблудныхъ», которые въ полномъ смыслѣ слова способны заморозить всякій добрый порывъ, заморозить всю жизнь! Эта игра въ «своихъ» и «чужихъ», въ «нашихъ» ивъ «вашихъ», съ непремѣннымъ осужденіемъ противниковъ и съ выставленіемъ своихъ достоинствъ; эта безконечная и пагубная партійность, которая не знаетъ правды и неправды, а только выгоду свою и невыгоду, – но съ непремѣннымъ стремленіемъ свой интересъ возвести въ общественное благо, а свою невыгоду представить государственною погибелью; этотъ духъ отрицанія, критики, высокомѣрія съ обязательнымъ выводомъ, что умны и честны, безупречны только мы и наши единомышленники, а всѣ прочіе – непремѣнно глупцы, безчестные хищники, подкупленные и продажные люди. Эта озлобленная клевета, ненависть ко всякому дѣятелю чужого или даже просто не нашего лагеря, съ презрительнымъ пожиманіемъ плечами и съ презрительнымъ чисто фарисейскимъ отзывомъ: «отъ Назарета, т. е. не отъ насъ и не отъ нашей среды, можетъ ли что добро быти?»...
Вотъ гдѣ погибель нравственной жизни, вотъ гдѣ опасность фарисейства, вотъ гдѣ высокомѣрное, жесткое и завистливое засилье сыновъ «неблудныхъ», великихъ въ своихъ собственныхъ очахъ. Велики ли они въ очахъ Господнихъ? Велики ли они въ созиданіи жизни?
Здѣсь гласитъ Евангельскій приговоръ: всякъ, возносяй себе, смирится, – смирится принудительно, а смиряяй себе – добровольно вознесется. Здѣсь гласитъ горделивымъ «неблуднымъ» сынамъ отеческій укоръ: возвеселиться и возрадоваться подобаетъ, если гибнущій спасается и мертвый оживаетъ.
Духъ гордыни разрушаетъ жизнь, а спасаетъ и созидаетъ ее духъ любви, смиренія и всепрощенія.
П. В.
«Прибавленія къ Церковнымъ Вѣдомостямъ». 1917. № 4. С. 75-77.
