Новосвмуч. Архіеп. Никонъ (Рождественскій) – СМИРЕННОМУДРІЕ ПРАВОСЛАВІЯ.
I.
Въ святоотеческихъ писаніяхъ, какъ въ мало разработанныхъ алмазныхъ копяхъ, часто встрѣчаются такіе чудные брилліанты, что глядишь на нихъ – не налюбуешься, вдумываешься въ глубокій смыслъ этихъ, воистину, духоносныхъ изреченій и – не надивишься ихъ чистотѣ, истинности и жизненности...
Вотъ одно изъ такихъ изреченій, записанное тысячу триста лѣтъ назадъ, на Богоcшественномъ Синаѣ, но имѣющее особенную цѣнность для нашего времени. Какъ будто великій авва Іоаннъ, авторъ дивной „Лѣствицы, возводящей на небо”, нарочно записалъ его для насъ, отдаленныхъ его духовныхъ потомковъ и учениковъ. Внимайте, православные люди!
„Невозможно пламени происходить отъ снѣга; еще болѣе невозможно быть смиренномудрію въ иновѣрномъ или еретикѣ. Исправленіе сіе (то-есть, качество, добродѣтель) принадлежитъ однимъ православнымъ, благочестивымъ и уже очищеннымъ” („Лѣствица”, сл. XXV, гл. 33)
Дивное слово! Святая истина!
Само собою понятно, что святый Лѣствичникъ подъ словомъ „смиренномудріе” разумѣетъ не смиреннолукавствіе, какое свойственно неправославнымъ, равно и подъ словомъ „православные” разумѣетъ не тѣхъ, кто числится таковымъ только по метрикамъ. „Смиреніе, говоритъ онъ, есть безыменная благодать души, имя которой тѣмъ только извѣстно, кои познали ее собственнымъ опытомъ”; это не есть особая добродѣтель; это – общее свойство всѣхъ добродѣтелей, совершаемыхъ православнымъ хрістіаниномъ; это – ароматъ, которымъ благоухаетъ душа православнаго и всѣ его дѣянія; это – постоянное настроеніе его, воспитываемое имъ въ себѣ, по заповѣди Господа: научитеся отъ Мене. яко кротокъ есмь и смиренъ сердцемъ (Мѳ. 11,29); это – хрістоподражательное свойство хрістіанской души, сообщаемое ей благодатію Хрістовою и привлекающее къ ней сію благодать. А область воздѣйствія благодати спасающей есть святая Церковь съ ея богоустановленными таинствами, ея постояннымъ общеніемъ съ Церковію небесною и съ Самимъ Главою ея – Господомъ Іисусомъ Хрістомъ въ святѣйшемъ таинствѣ Евхаристіи. Посему наше святое православіе носитъ въ себѣ, какъ существенный нравственный признакъ своего божественнаго происхожденія и чистоты – хрістоподражательное смиренномудріе.
Недавно вышла книга г. Ю. Колемина „Римскій духовный цезаризмъ” Съ удовольствіемъ прочиталъ я это произведеніе православнаго мірянина, вступившаго въ единоборство съ ученымъ папистомъ Пальміери. На всѣхъ пунктахъ православный самоучка-богословъ разбиваетъ своего противника православнымъ понятіемъ о Церкви, какъ о живомъ тѣлѣ Хріста, какъ объ организмѣ любви, объемлющемъ всѣхъ спасаемыхъ во Хрістѣ, – вездѣ отнимаетъ у него почву изъ подъ ногъ и остается неуязвимъ со стороны ученаго паписта. Да, Церковь есть живой организмъ любви, вся покрывающей, вся оскудѣвающая въ насъ восполняющей, ибо Глава ея – сама воплощенная Любовь. Но въ порядкѣ нравственныхъ понятій смиренномудріе есть матерь самой любви, ея основа, первая ступень къ совершенству и къ любви въ лѣстницѣ блаженствъ евангельскихъ. Сама воплощенная Любовь глаголетъ: научитеся отъ Мене, яко кротокъ есмь и смиренъ сердцемъ. Гдѣ нѣтъ смиренія, тамъ нѣтъ мѣста для любви. Только смиреннымъ дается благодать истинной любви. Римъ все свое міросозерцаніе построилъ на началахъ права, и притомъ языческаго, а холодное право не уживается съ приснопламенѣющею любовью. Гдѣ проявляетъ себя одно право, тамъ открывается дверь гордынѣ, а гдѣ возноситъ голову гордыня, тамъ нѣтъ и тѣни любви.
Органъ любви есть сердце, а сама любовь есть смиреніе сердца. Кто не способенъ смириться, тотъ не способенъ и любить. Я скажу больше: тотъ не способенъ воспріять въ свое существо великую святыню – самый духъ православія, какъ истиннаго хрістіанства, ибо, воистину, „исправленіе сіе принадлежитъ только православнымъ", и притомъ „живущимъ благочестиво”, въ своей жизни осуществляющимъ идеалы православія, и даже – „уже очищеннымъ”, побѣдившимъ въ самихъ себѣ страсти, или же, по крайней мѣрѣ, всѣми силами стремящимся къ такой побѣдѣ. Позволю себѣ пополнить раскрытіе понятія о православіи, сдѣланное г. Колеминымъ, подчеркнувъ въ немъ именно этотъ существеннѣйшій признакъ – смиренномудріе. Конечно, и латинскіе богословы могутъ сказать, что и у нихъ смиреніе – на первомъ планѣ, ибо гдѣ безусловное, слѣпое послушаніе авторитету, тамъ нельзя же отрицать и доли смиренія. Но въ томъ-то и разница, что тамъ смиреніе мертвое, рабское, внѣшнее, подневольное, а въ православіи оно живое, дѣятельное, внутреннее, свободное, какъ атмосфера жизни, какъ дыханіе всѣхъ объединяющей любви Хрістовой. Если нуженъ авторитетъ, то онъ имѣется и у насъ налицо: это – сама Церковь, Хрістомъ возглавляемая. Любя ее беззавѣтно, мы смиренно склоняемся предъ ея авторитетомъ, ибо знаемъ, что она – наша любящая мать и непорочная невѣста Хрістова, она насъ не обманетъ. Мы потому и вѣруемъ въ нее (вѣрую во едину святую, соборную и апостольскую Церковь), что для нашего ограниченнаго разума въ ней такъ много непостижимаго, а ея глава – Самъ Богъ всесовершенный, ее одушевляетъ Самъ Дѵхъ животворящій, Духъ истины и жизни Податель. И въ этой нашей вѣрѣ въ Церковь, въ самомъ основаніи сей вѣры, лежитъ все тотъ же духъ смиренія, ибо вѣра и есть, по ея проявленію въ нашей духовной жизнедѣятельности, смиреніе нашего разума предъ Божіимъ всевѣдѣніемъ, при чемъ сей разумъ рукою смиренія воспріемлетъ отъ Божія всевѣдѣнія святыя истины вѣры, и, не испытуя ему недовѣдомаго, слагаетъ ихъ въ сокровищницу сердца, какъ драгоцѣнные самоцвѣтные камни среди камней, такъ сказать, искусственныхъ, то-есть, знаній, добываемыхъ нами посредствомъ наукъ или опытомъ жизни.
Я указалъ на авторитетъ Церкви. Къ сожалѣнію, самое понятіе о Церкви въ средѣ именующихъ себя ея сынами не одинаково. Одни – простецы, при словѣ Церковь, прежде всего вспоминаютъ храмъ Божій. А когда имъ пастырь говорит, что Церковь православная учит тому-то, начинают смутно – скорѣе чувствовать сердцемъ, чѣмъ догадываться умомъ, что это не просто стѣны храма, а что то иное, высшее, ихъ уму недоступное, но сердцу родное, и – именно младенчески вѣруютъ въ Церковь. Другіе, коихъ коснулась европейская цивилизація, подъ вліяніемъ западныхъ неправославныхъ взглядовъ, склонны разумѣть подъ словомъ „Церковь” почти только іерархію, а иные, наоборотъ, безразлично и народъ вѣрующій и самую іерархію, не придавая послѣдней особаго значенія. Первое понятіе неясно, неопредѣленно, но его недостаточность покрывается смиреніемъ вѣры въ Церковь, какъ Божественное учрежденіе. Остальные два, какъ истекающія изъ западнаго міросозерцанія, не могутъ быть признаны право славными. Г. Колеминъ, вслѣдъ за Хомяковымъ, опредѣляетъ Церковь, какъ организмъ любви, какъ живое таинственное тѣло Господа Іисуса Хріста. Это согласно съ ученіемъ Апостола Павла о Церкви. Церковь, какъ живой организмъ, объединяетъ въ себѣ всѣхъ спасаемыхъ во Хрістѣ, отъ первозданнаго Адама до послѣдняго хрістіанина. который примет св. крещеніе, быть может, въ послѣдній день міра, въ день пришествія Хрістова. Они вообще объединяются вѣрою, а въ новомъ завѣтѣ – іерархіей, или священноначаліемъ, и таинствами, наипаче же таинствомъ Тѣла и Крови Господней: единъ Хлѣбъ – едино Тѣло есмы мнози, говоритъ св. Апостолъ, вси бо отъ единаго хлѣба причащаемся. И кто хочет не на словахъ, а на дѣлѣ быть живымъ членомъ сего спасительнаго организма любви, тотъ прежде всего долженъ помнить 9-й членъ Символа вѣры: вѣрую во едину святую, соборную и апостольскую Церковь. Слово: вѣрую говоритъ больше, чѣмъ слова: знаю, убѣжденъ, понимаю и принимаю. Вѣрую значитъ: безусловно пріемлю, какъ истину, хотя и не вполнѣ умомъ понимаю; довѣряюсь всецѣло авторитету чистой истины, содержимой и возвѣщаемой Церковію. Вѣрую въ Церковь, потому что вѣрую въ невидимую очами тѣлесными Главу ея – Господа Іисуса, потому что невидимы тѣлес ными очами всѣ члены ея, уже къ Богу отшедшіе, въ Церкви небесной пребывающіе. Вѣрую, что святая Церковь, въ полнотѣ своей, непогрѣшима, ибо ея Глава – Хрістосъ Спаситель грѣху непричастенъ и заблуждаться не можетъ. Вѣрую, что когда есть нужда раскрыть ту или другую сторону истины ученія Хрістова для немоществующихъ чадъ Церкви. Хрістосъ не допуститъ Своей Церкви, въ ея полнотѣ, впасть въ ересь. Среди тѣхъ, кому Онъ ввѣрилъ по преемству отъ Апостоловъ хранить чистоту ученія Своего, заповѣдавъ прочимъ повиноваться имъ: слушаяй васъ Мене слушаетъ, и отметаяйся васъ Мене отметается, – среди пастырей и учителей Церкви, облеченныхъ благодатію священства и руководимыхъ сею благодатію, у Него всегда есть носители и провозвѣстители чистой истины Его ученія, отсѣкающіе свое смышленіе предъ разумомъ Его Церкви, открывающіе умъ и сердце свое предъ Нимъ, съ готовностію исполнить святую волю Его, хотя бы для сего и душу свою положить подобало. „Выходитъ, говоритъ г. Колеминъ, что, по латинскому взгляду, въ нѣдрахъ Церкви якобы существуетъ такая отдѣльная часть, такая корпорація, которая называется „Церковь учащая” и которая, имѣя, по соціально-іерархическому положенію юридическую монополію вѣры и благодати, осуществляетъ эту монополію сувереннымъ учительствомъ. И сіе „учительство” выражается въ законодательствѣ по вопросамъ вѣры, т. е., въ суверенномъ объявленіи догматовъ вѣры”. – Это, конечно, ученіе латинское, гдѣ все сводится къ „юридической” точкѣ зрѣнія, „къ монополіи”, „суверенитету”. „Ничего православнаго въ этом нѣтъ”, говоритъ г. Колеминъ. Въ такой юридической постановкѣ, конечно, нѣтъ. Но какъ въ живомъ тѣлѣ есть „око”, „ухо”, „руки”, „ноги”, такъ и въ тѣлѣ Церкви Хрістовой, по слову Апостола Павла, есть различныя „служенія", и Господь поставляетъ въ ней пастырей и учителей, и мы вѣруемъ, что благодать хиротоніи не бываетъ въ нихъ тщетна. Апостолъ говоритъ, что Господь поставляетъ ихъ именно въ созиданіе тѣла Церкви Своей, въ назиданіе, въ поученіе, въ руководительство чадамъ Церкви. Подъ ихъ водительствомъ должна „возрастать” Церковь Божія, какъ нива Хрістова, какъ зданіе Божіе. Выясняя смыслъ слова: „Церковь учащая”, г. Колеминъ говоритъ: „мы признаемъ это слово, досколько „Церковь учащая" относится къ спеціальнымъ обязанностямъ словеснаго учительства, помощи душевной для ищущихъ благого совѣта и хрістіанскаго подвига. Этимъ высокимъ обязанностямъ посвящаютъ себя пастыри”. И тутъ же, въ примѣчаніи, оговаривается, что тутъ рѣчь идетъ „не о благодати рукоположенія на совершеніе таинствъ, ни о законномъ управленіи богопоставленяыми пастырями Церковью Хрістовой на землѣ”. „Но если бы свѣтское лицо хотѣло слѣдовать этому примѣру, и если бы оно хотѣло такимъ образомъ жертвовать собою на служеніе другимъ, то и для него этотъ путь открытъ”. Конечно, въ семьѣ родители должны учить своихъ дѣтей вѣрѣ и благочестію: конечно, то же должны дѣлать и наставники въ школахъ; конечно, каждый вѣрующій, во имя любви долженъ, если можетъ, помогать спасенію ближняго добрымъ совѣтомъ, наученіемъ, вразумленіемъ. У насъ даже есть цѣлый классъ мірянъ, поучающихъ вѣрѣ и догматамъ вѣры: это – міряне-миссіонеры. Въ этомъ смыслѣ, конечно, „вся Церковь Хрістова есть Церковь учащая”, какъ говоритъ г. Колеминъ. Но это положеніе требуетъ оговорки. Все это „учительство” мірянъ, по идеѣ церковности, должно проходить не иначе, какъ подъ руководствомъ Богомъ поставленныхъ пастырей Церкви, съ ихъ благословенія, по ихъ указаніямъ, хотя бы въ уваженіе къ благодати хиротоніи, коей сила не ограничивается только „совершеніемъ таинствъ и управленіемъ”, но, несомнѣнно, простирается и на ихъ учительскую дѣятельность, яко преемниковъ апостольскаго служенія. А затѣмъ міряне учительствующіе должны сіе дѣлать и во имя хрістіанскаго смиренія предъ авторитетомъ Церкви, служителями коей являются носители священнаго сана. Возможно, конечно, что иной мірянинъ понимаетъ догматы вѣры глубже иного пастыря, благодатію священства облеченнаго; но, вѣдь, въ общемъ-то порядкѣ, даже и помимо благодати хиротоніи, пастыри Церкви ближе стоятъ къ источникамъ вѣроученія, подготовляются въ особыхъ школахъ, всю жизнь свою посвящаютъ святому дѣлу ученія вѣры – по идеѣ пастырства это безспорно вѣдь: кто ре больше отвѣчаетъ за чистоту догматовъ вѣры, какъ не .пастыри? Отъ самочинія въ дѣлѣ учительства вѣры происходятъ нынѣ всѣ ереси. Нельзя предоставить безъ всякаго надзора право учительства всякому, кто именуетъ себя православнымъ. Если бы всѣ православные были люди идеальные, смиренные, достаточно свѣдущіе въ ученіи своей вѣры, тогда еще можно было бы снисходительно смотрѣть на ихъ учительство: но въ наше-то время, когда волки постоянно надѣваютъ одежды овчія, когда среди самихъ именуемыхъ не мало еретичествующихъ, возможно ли пастырямъ смотрѣть спокойно, какъ расхищается ихъ стадо? Г. Колеминъ говоритъ, что епископы и, вообще, пастыри являются только „свидѣтелями вѣры” своихъ паствъ. Но если паства то вся заразится какимъ-либо лжеученіемъ, то ужели, напримѣръ на соборѣ, пастырь долженъ свидѣтельствовать вѣру своей еретичествующей паствы? Нѣтъ, охрана чистоты догматовъ вѣры, составляя обязанность всей Церкви, въ частности, въ отношеніи къ отдѣльнымъ паствамъ, ле житъ, главнымъ образомъ, на пастырѣ ихъ. Я счелъ полезнымъ сдѣлать эти оговорки къ книгѣ г. Колемина, въ виду той опасности, какая грозитъ намъ отъ утвержденія, безъ всякихъ оговорокъ, будто каждый членъ Церкви имѣетъ право учительства..
II.
Обращаюсь къ главному предмету, о коемъ, говоритъ книга г. Колемина.
Папистъ, коего умъ пропитанъ юридическими началами, непремѣнно требуетъ и въ области догматовъ вѣры строго-логическихъ построеній, до іоты опредѣленныхъ, поставленныхъ на то мѣсто, какое укажетъ ему его схоластически настроенный умъ. А поелику богооткровенныя истины вѣры далеко не укладываются въ эти раціоналистическія рамки, то онъ и создалъ себѣ авторитетъ въ лицѣ папы, который требуетъ безусловно принимать, какъ непогрѣшимую истину, все то, что онъ признаетъ за истину. Въ сущности, онъ хочетъ уложить всѣ истины вѣры въ рамки знанія, не давая мѣста самой вѣрѣ. Такимъ образомъ является горделивое поползновеніе объять умомъ необъятное. Но это. какъ я сказалъ, ему не удается, и вотъ онъ заставляетъ вѣрующихъ насиліемъ – авторитетомъ – вѣровать чему? во что? Вѣровать уже не въ святую соборную и апостольскую Церковь, а – въ папу, въ его авторитетъ, безъ котораго будто бы нѣтъ авторитета и Церкви. Страшно за человѣка, который беретъ на себя, – нѣтъ, надо сказать сильнѣе – похищаетъ у Церкви, у Самого Хріста, вѣчной Главы Церкви, Его Божественный авторитетъ! Какъ будто недостаточно, по крайней мѣрѣ для Церкви земной, сей Главы и необходима еще видимая глава – папа! Да, вѣдь, одна мысль объ этомъ есть уже оскорбленіе Хріста, есть актъ невѣрія и вмѣстѣ страшной гордыни человѣческой! Напрасно паписты читаютъ слова Символа: вѣрую во едину святую соборную и апостольскую Церковь; имъ слѣдовало бы читать: вѣрую во единаго папу.. Ибо, какъ не странно это: желая олицетворить Церковь, они насильно заставляютъ вѣровать въ авторитетъ папы, поставляя сей авторитетъ на мѣсто авторитета Церкви, и получается вѣра въ папу...
Такъ наказана горделивая попытка ума человѣческаго замѣнить вѣру знаніемъ, смиреніе предъ авторитетомъ Церкви, какъ живой носительницы и провозвѣстницы истины Божіей, руководимой Духомъ Божіимъ, – безусловнымъ, слѣпымъ преклоненіемъ предъ авторитетомъ грѣшнаго человѣка. Невольно приходятъ на память слова Писанія: Запинаяй премудрыхъ въ коварствѣ ихъ... Солга неправда себѣ. Невольно просится на уста жестокое слово: не есть ли это уже идолопоклонство?...
Папистъ говоритъ: гдѣ же у васъ окончательное рѣшеніе вопросовъ вѣры? У насъ, католиковъ, папа окончательно рѣшаетъ: гдѣ истина? А у васъ?
Прежде всего: а гдѣ и въ чемъ ручательство, что вашъ папа въ своемъ рѣшеніи непогрѣшимъ? И что если этотъ вашъ авторитетъ рухнетъ, что не разъ и случалось въ исторіи вашей церкви? Были, вѣдь, папы и еретики, „бывали времена, когда Римъ былъ вмѣстилищемъ всѣхъ ересей”, какъ говоритъ г. Колеминъ, ссылаясь на историческіе факты. Какъ тогда?...
А мы вѣруемъ въ Церковь, въ ея непогрѣшимость, и вѣра наша оправдана исторіей: на пространствѣ 19-ти вѣковъ существованія Церкви никогда не случалось, чтобы она вся погрѣшала: отъ сего хранитъ ее незримый Глава ея, Господь Спаситель нашъ. Еретики являлись въ ней, но, какъ чуждые духу любви, какъ чада гордыни, отпадали отъ нея, какъ отпадаютъ омертвѣвшіе члены отъ тѣла, отсѣкаемые или видимымъ судомъ самой Церкви, или невидимымъ судомъ Божіимъ, за тяжкій грѣхъ осужденія Церкви, а сама Церковь, ограждаемая хрістоподражательнымъ смиреніемъ, оставалась провозвѣстницею истины, которая возсіявала въ ней – чистая какъ солнце. И дивное дѣло: въ то время, какъ во главѣ всякаго еретическаго движенія всегда становился вождь-ереееначальникъ, именемъ котораго и назывались потомъ его послѣдователи (аріане, несторіане, евтихіане, въ позднѣйшее время – лютеране и многое множество другихъ), въ Церкви Божіей провозвѣстники истины, пастыри и учители Церкви, поборая за истину вѣры во главѣ своихъ паствъ, такъ тѣсно сливались своимъ смиренномудріемъ съ своими паствами, съ симъ тѣломъ Церкви, что никогда никому и на мысль не приходило ихъ имена прилагать къ самому исповѣданію православной истины. Если являлась нужда, для охраны самой истины свидѣтельствовать о ней въ словесной формѣ, то это дѣлалось на соборахъ; если же такой нужды не было, то истина принималась безмолвнымъ согласіемъ всѣхъ частныхъ церквей. Слышенъ былъ голосъ богомудрыхъ учителей Церкви, но этотъ голосъ только тогда являлся голосомъ всей Церкви, когда онъ принимался всею Церковію или гласно, свидѣтельствомъ собора, или же безмолвно, какъ безспорная истина. Ясно, что чада Церкви, какъ пастыри, такъ и міряне, въ своемъ смиреніи не дерзали свое личное мнѣніе выдавать за ученіе всей Церкви, пока сама Церковь такъ или иначе не одобряла его. И въ этомъ сказывалось вѣяніе духа Хрістовой любви, Хрістова смиренія, вѣяніе Духа Божія, присно живущаго въ Церкви Божіей и ею управляющаго. Первый ставилъ себя послѣднимъ – не на словахъ, какъ въ папствѣ, а самымъ дѣломъ, и въ жизни, и въ мысли всемѣрно стремясь всецѣло слиться со всею Церковію, дабы, лично оставаясь какъ бы въ тѣни, тѣмъ дѣйственнѣе быть живымъ членомъ сего тѣла Хрістова. Паписты всегда и всюду требуютъ, чтобъ истина была утверждаема такъ сказать – протокольнымъ путемъ, какъ нѣчто новое: Церковь принимала и принимаетъ ее какъ изначала отъ Хріста и Апостоловъ преданное сокровище, не придавая первенствующаго значенія буквѣ догмата, а проникая въ его духъ и преклоняясь предъ его сущностью. И это совершалось какъ-то естественно: ложь отступала, а истина возсіявала и укрѣплялась въ общецерковномъ сознаніи сама собою, или, лучше сказать – дѣйствіемъ Духа Божія.
Я сказалъ, что истинно-православный сынъ Церкви и въ мысли, и въ жизни постоянно стремится быть едино съ Церковію – живымъ членомъ ея таинственнаго тѣла. Самые догматы вѣры онъ изучаетъ опытомъ духовной жизни, въ смиренномъ послушаніи Церкви, ища во всемъ единой воли Божіей. Въ то время, какъ латинянинъ напрягаетъ умъ, чтобы усвоить истины вѣры въ стройной логической системѣ, сынъ Церкви православной, всецѣло довѣряясь своей матери-Церкви и свято храня то, что она приняла отъ Хріста и Апостоловъ, твердо помнитъ, что вѣра и ея истины познаются не чрезъ книжное только ученіе, не умомъ только, но наипаче сердцемъ, чрезъ исполненіе воли Божіей въ заповѣдяхъ Хріста Спасителя. Можно всю Библію, всѣ богословскія науки звать наизусть и въ то же время не знать своей вѣры... Какъ это ни странно, но это вѣрно! Говорятъ, что за границей, въ нашихъ русскихъ православныхъ храмахъ, за неимѣніемъ пѣвчихъ, приглашаютъ нѣмцевъ, французовъ и другихъ иностранцевъ, которые и исполняютъ наши церковныя пѣснопѣнія на славянскомъ языкѣ, не зная сего языка. Секретъ въ томъ, что они подъ нотами наши славянскія слова подписываютъ своими буквами, и потому воспроизводятъ ихъ въ пѣніи. Само собою понятно, что смысла ихъ они не понимаютъ. Вотъ то же самое бываетъ и тутъ. Самый ученый профессоръ, изучающій православные догматы, хотя бы онъ даже по имени былъ и православнымъ, но если онъ не проводитъ въ жизнь то ученіе, какое изучаетъ, если не живетъ общею жизнію съ самою Церковію, если не проходитъ опытомъ хотя бы только самую азбучку духовной жизни, какъ она начертана въ писаніяхъ отцевъ Церкви, – онъ не можетъ познать по духу Церкви и тѣхъ догматовъ, какіе онъ изучаетъ. Въ крайнемъ случаѣ, этотъ недостатокъ опыта онъ долженъ восполнить смиреннымъ сознаніемъ немощи своего разума и довѣриться опыту святоотеческому, опыту тѣхъ, кто подвизается подвигомъ добрымъ въ исполненіи Господнихъ заповѣдей, подъ руководствомъ опыта всецерковнаго. На вопросъ: кто узнаетъ объ ученіи Хрістовомъ отъ Бога ли оно? – отвѣчаетъ Самъ Хрістосъ: тотъ, кто хочетъ творить волю Его (Іоан. 7, 17). Не сказалъ: изслѣдуй умомъ, изучи по книгамъ, а просто: твори волю Божію и познаешь, что Мое ученіе отъ Бога, что оно истинно и спасительно. А воля Божія – въ заповѣдяхъ Его животво рящихъ. И этотъ путь къ познанію истинъ вѣры и пути спасенія является въ одно и то же время и кратчайшимъ, и вѣрнѣйшимъ, и общедоступнѣйшимъ. Не требуется при этомъ многолѣтняго изученія богословскихъ наукъ, довольно знать заповѣди Божіи да то, чему учитъ Церковь Божія повседневно; довольно смиреннаго послушанія Церкви, и самая безграмотная женщина познаетъ то, что ей потребно для спасенія, и не умѣя въ словахъ выразить свидѣтельство своей вѣры, сердцемъ будетъ чувствовать спасительность своей вѣры, и сего будетъ для нея достаточно, чтобы спастись. И какъ поразительно эта живая вѣра простецовъ иногда – такъ сказать – прорывается въ ихъ простыхъ словахъ! Вотъ, старушка идетъ изъ храма Божія, гдѣ почиваютъ мощи угодника Божія, поклониться которому она пришла за сотни, можетъ быть, – за тысячи верстъ... Тихія слезы умиленія текутъ по ея старческимъ ланитамъ. – „О чемъ ты плачешь, бабушка?11 спрашиваю ее. – „Съ угодничкомъ простилась”, просто отвѣчаетъ она... Вотъ, сгорбленный подъ тяжестью своей дорожной сумы, старичекъ не можетъ проникнуть даже внутрь ограды Троицкой лавры въ день ея 500-лѣтняго юбилея: онъ стоитъ на противоположной горѣ и горячо молится угоднику Божію. Ему говорятъ: „ты бы, дѣдушка, пришелъ въ другое время: видишь, какъ нынѣ тѣсно, тебѣ не придется и увидѣть мощей угодника Божія!” А онъ отвѣчаетъ: „я-то, грѣшный, его не увижу, да онъ-то меня видитъ!” – Я спрашиваю ученыхъ богослововъ: что это, какъ не исповѣданіе нашего православнаго догмата о ходатайствѣ святыхъ, о благодатномъ нашемъ общеніи съ Церковію небесною? А, вѣдь, ни этотъ старецъ Божій, ни та старица – конечно, ничего и не слышали о такомъ „догматѣ”, но вотъ посмѣйте сказать, что они не знаютъ его! И думаю я, что они знаютъ сей догматъ получше, поглубже всѣхъ ученыхъ догматистовъ, не исключая и многихъ изъ насъ, пастырей Церкви! Чувствомъ сердца знаютъ они и, какъ видите, устами исповѣдаютъ, что если мы не будемъ лицемѣрить, если нѣкое горделивое сознаніе нашего умственнаго превосходства надъ простецами, въ отношеніи нашего „научнаго” образованія, не ослѣпляетъ насъ, то мы должны признать, что Самъ Духъ Божій, живущій въ Церкви, глаголетъ ихъ смиренными устами, поучая и насъ смиренію и напоминая слова Спасителя: утаилъ еси сія отъ премудрыхъ и разумныхъ и открылъ еси та младенцемъ – вотъ этимъ простецамъ, младенчествующимъ умомъ, но вѣрою превосходящимъ насъ!. Церковь сказала симъ младенцамъ: святые Божіи любятъ насъ, молятся за насъ, Богъ слышитъ и пріемлетъ ихъ молитвы: молитесь! призывайте ихъ! И они стали молиться, довѣрившись матери-Церкви, что она не можетъ погрѣшать, что она, любя ихъ, заботится объ ихъ же спасеніи; и святые Божіи слышатъ ихъ молитвы, откликаются на нихъ своими молитвами предъ Богомъ; и вотъ, ихъ сердце опытно чувствуетъ истину догмата о ходатайствѣ святыхъ, сообщаетъ это ихъ младенчtствующему уму, умъ смиренно усматриваетъ въ семъ чувствѣ оправданіе слышаннаго имъ отъ Церкви догмата, и является исповѣданіе догмата какъ сердцемъ, такъ и умомъ, хотя и не въ той точной формулѣ, въ какой онъ отливается школьной наукой. Такъ жизнь по вѣрѣ открываетъ разуму простеца сущность догмата, который для него становится живой истиной, ясною для него, можетъ быть, болѣе, чѣмъ для ума ученаго богослова, живущаго только умомъ, познающаго ту же истину только изъ книгъ... И если сей богословъ обладаетъ „мытаревымъ златомъ”, если въ своей личной жизни и своёмъ общественномъ служеніи руководится смиреніемъ, то онъ купитъ себѣ на это „злато” урокъ богословія у простеца, извлечетъ изъ его опыта духовную себѣ пользу, а любовь содѣлаетъ то, что сей опытъ простеца оплодотворитъ книжное знаніе мудреца. Такъ, вѣдь, и всегда бываетъ въ живомъ тѣлѣ Церкви Хрістовой: будучи другъ другу, по выраженію Апостола, удове, члены, мы и должны восполнять духовные недостатки одинъ другаго, вся же вамъ любовію да бываютъ!
Вотъ, если угодно, въ какомъ смыслѣ мы съ любовію принимаемъ положенія, высказанныя г. Колеминымъ: „вся Церковь Хрістова есть Церковь учащая и каждый членъ ея безпрерывно даетъ и подучаетъ поученіе въ вѣрѣ благодатной и живой”. Самое учительство ея – есть дѣло любви, и совершается во имя любви, въ духѣ смиренія и все той же любви.
Смиреніе, какъ я сказалъ уже, есть стихія православной жизни. Инославные даже понять этого не могутъ. Пальміери отнесся свысока, пренебрежительно къ отвѣту простаго грека-іеромонаха на вопросъ: признаетъ ли сей грекъ его, Пальміери, крещеннымъ? Грекъ отвѣтилъ: „Богъ разберетъ!”. „Г Коломинъ справедливо замѣчаетъ, что „въ этомъ простомъ отвѣтѣ было больше смиренія и мудрости, чѣмъ во всемъ человѣческомъ мудрованіи Рима". Если бы Пальміери предложилъ тотъ же отвѣтъ такому великому подвижнику и ученому богослову, какъ святитель Ѳеофанъ-затворникъ, онъ и отъ него услышалъ бы тотъ же отвѣтъ. По крайней мѣрѣ, на вопросъ: спасутся-ли католики, онъ отвѣчалъ въ своихъ письмахъ: „спасутся ли природные католики – не знаю; знаю только, что если я покину православіе и уйду въ католицизмъ, то, несомнѣнно, погибну”...
Это напоминаетъ мнѣ разсказъ изъ древнихъ патериковъ объ одномъ подвижникѣ, къ которому приведи бѣсноватую дѣвушку и просили его помолиться объ ея исцѣленіи. Гонимый молитвою бѣсъ сказалъ подвижнику: „уйду изъ нея, если отвѣтишь мнѣ на вопросъ: кто овцы и кто козлища?”. Старецъ Божій отвѣчалъ: „кто овцы – Богъ вѣдаетъ, а козлище – это несомнѣнно – я!”. И бѣсъ оставилъ дѣвицу, опаленный пламенемъ смиренія праведника...
Въ наше время, судьбами Божіими, русскій народъ является хранителемъ сокровища православія, этого „залога счастія всего человѣчества; отъ того, что именно онъ сдѣлаетъ съ этимъ залогомъ, зависитъ и его судьба”, говоритъ г. Колеминъ въ заключеніе своего труда „Таково призваніе нашего народа, для этого онъ избранъ, и если онъ отъ этого своего призванія откажется, то будетъ выброшенъ за бортъ, какъ негодное орудіе Божественнаго Промысла. Сія есть правда твоя, русскій народъ!” восклицаетъ почтенный авторъ. „О, если бы это сознаніе историческаго долга проникло до глубины души всякаго русскаго, о, если бы оно укоренилось тамъ и сдѣлалось бы однозна- чущимъ чувствомъ русскаго патріотизма!”.
Цѣлымъ сердцемъ присоединяемся къ этому хрістіанскому пожеланію автора и молимъ Бога, чтобы Онъ, имиже вѣсть судьбами, разсѣялъ тѣ мрачныя тучи темныхъ, враждебныхъ Церкви силъ, что все больше и больше сгущаются надъ нашею несчастною Русью, чтобы сыны Руси были искренними и любящими сынами и своей родной Церкви православной, чтобъ они не гордились своимъ великимъ призваніемъ, – да избавитъ насъ Господь Богъ отъ всякой гордости! – но цѣнили и свято исполняли свой долгъ, со страхомъ вспоминая грозный приговоръ, произнесенный нѣкогда Господомъ народу – измѣннику: се оставляется домъ вашъ пустъ!... (Мѳ. 23, 38). Отымется отъ васъ царствіе Божіе и дастся языку, творящему плоды его (21, 43).
Архиепископ Никон (Рождественский). Мои дневники. Вып. IV (1913). Сергиев Посад 1914. C. 181-190.