Проф.-протоіерей Петръ Свѣтловъ – Крестная Смерть Іисуса Христа, какъ основаніе духовнаго обновленія міра, или нравственное значеніе догмата искупленія.
«Крестъ – основаніе благочестія, крестъ всѣхъ воскресеніе, крестъ падшихъ исправленіе, страстей умерщвленіе и плоти пригвожденіе, крестъ душамъ слава и свѣтъ вѣчный».
(Изъ канона Честному Кресту).
«Вѣрою въ искупленіе или примиреніе грѣшника съ Богомъ христіанство дало людямъ новый двигатель и новую силу для достиженія высшей нравственности: оно привлекло людей къ святости, сблизивъ ее съ сыновнею благодарностью».
Аміелъ («Изъ дневника»).
Признавая нравственное ученіе христіанства, за рѣдкими исключеніями, невѣрующіе, обыкновенно, отрицаютъ все догматическое ученіе христіанства. Въ этомъ случаѣ они не дѣлаютъ исключенія даже для догмата искупленія, хотя въ отличіе отъ нѣкоторыхъ другихъ догматовъ этотъ догмать имѣетъ явное и очевидное отношеніе и нравственности.
Нравственность, говорятъ невѣрующіе, можетъ обходиться безъ ученія объ искупленіи, безъ вѣры въ Распятаго за насъ и примирившаго насъ Своею искупительною Жертвою съ Богомъ Іисуса Христа Сына Божія.
Благовременно и полезно въ виду сего углубленіемъ въ нравственный смыслъ догмата искупленія и для себя лучше выяснить, и другимъ показать, что отрицаніемъ догмата искупленія подрывается нравственность въ самыхъ своихъ основахъ, и отъ христіанства, какъ «религіи любви», принимаемой и невѣрующими, ничего не останется безъ вѣры во Христа Искупителя.
I.
Мнѣніе, что нравственныя начала такъ же древни, какъ самъ міръ, и что христіанство въ нравственномъ отношенія не дало ничего новаго, не совсѣмъ справедливо.
Самъ Іисусъ Христосъ объявилъ Свою Царскую заповѣдь любви (Іак. II, 8) новою: «Заповѣдь новую даю вамъ, да любите другъ друга» (Ев. Іоан. XII, 34). Въ самомъ дѣлѣ, любовь въ смыслѣ заповѣди, любовь, возведенная въ принципъ нравственности, такая любовъ была совершенною новостью для всего древняго міра. Конечно, какъ законъ нашей природы, какъ естественное влеченіе, любовь была извѣстна и ранѣе; Ветхому Завѣту она была извѣстна даже какъ заповѣдь. Вотъ почему апостолъ Іоаннъ, называя заповѣдь любви новою, въ то же время называетъ ее и древнею. «Возлюбленные! пишу вамъ не новую заповѣдь, но заповѣдь древнюю, которую вы имѣли отъ начала. Заповѣдь древняя есть слово, которое вы слышали отъ начала. Но при томъ», добавляетъ апостолъ, «и новую заповѣдь пишу вамъ, что есть истинно и въ Немъ, и въ васъ: потому что тьма проходитъ и истинный свѣтъ уже свѣтитъ» (1 Іоан. 2, 7-8). Дѣло въ томъ, что до пришествія Христа заповѣдь любви не имѣла живого практическаго значенія; она не могла быть и не была въ полномъ смыслѣ заповѣдью и руководительнымъ началомъ жизни. Любовь не могла имѣть мѣста во времена невѣдѣнія и тьмы, каковыми была дохристіанская эра, потому что любовь представляетъ собою высшій пунктъ нравственнаго совершенствованія.
Жизнью древняго міра управлялъ если не исключительно, то главнымъ образомъ принципъ справедливости. Справедливость была крайнимъ предѣломъ и высшимъ выраженіемъ нравственнаго совершенства, юридическій порядокъ признавался высшимъ нравственнымъ идеаломъ (государство).
Любовь не была руководительнымъ началомъ жизни въ Ветхомъ Завѣтѣ, потому что Ветхій Завѣтъ или союзъ между Богомъ и людьми утверждался на справедливости, – на законѣ. Богъ далъ евреямъ нравственный законъ и исполненіе этого закона поставилъ необходимымъ условіемч союза. Всякій, исполняющій законъ, находится въ союзѣ съ Богомъ, а не исполняющій его и нарушающій даже въ чемъ-нибудь незначительномъ – исключается изъ союза и подлежитъ безусловному осужденію, вѣчному наказанію. Союзъ этотъ, словомъ, имѣлъ всѣ свойства внѣшняго юридическаго договора. Этимъ юридическимъ характеромъ опредѣлялись не только отношенія людей къ Богу, но и взаимныя отношенія между людьми: «око за око, зубъ за зубъ» – таково было начало, положенное въ основу взаимнаго общенія людей. Съ точки зрѣнія подзаконной нравственности высшимъ благомъ является не любовь, а справедливость.
Любовь къ строгимъ послѣдователямъ закона должна была даже представляться слабостью, послабленіемъ злу и слѣдовательно нѣкоторымъ отрицаніемъ нравственности. Справедливость требуетъ безусловнаго осужденія порока и безусловной награды добродѣтели. То и другое дѣйствительно нашло себѣ мѣсто въ еврейской исторіи. Нигдѣ порокъ не преслѣдовался съ такимъ ожесточеніемъ, нигдѣ грѣхъ въ такой мѣрѣ не карался общественнымъ мнѣніемъ, какъ у евреевъ. У нихъ все общество раздѣлялось на два класса: на людей благочестивыхъ и на грѣшниковъ. Слѣды этого дѣленія мы находимъ въ исторіи евреевъ и временъ земной жизни Спасителя. Въ виду того удивленія и негодованія, какимъ было встрѣчено въ Іудеѣ любвеобильное обращеніе Спасителя съ грѣшниками, этими отверженцами общества, нельзя не придти къ заключенію, что любовь дѣйствительно была новостью для людей подзаконныхъ.
Черезъ всю исторію іудеевъ проходитъ также убѣжденіе, выросшее на почвѣ закона, что добродѣтель еще здѣсь, на землѣ, получаетъ свою награду, счастіе, и что несчастіе есть вѣрный признакъ грѣха, – убѣжденіе, естественнымъ образомъ связавшееся съ мессіанскими чаяніями. Однако, при столь строгомъ слѣдованіи принципу справедливости, какъ окончательному пункту нравственнаго совершенства, іудеи не могли не стать въ противорѣчіе съ своими законными человѣческими потребностями. Странное дѣло, въ то время, какъ по отношенію ко всѣмъ другимъ строгій еврей требовалъ безусловнаго осужденія, въ отношеніи къ самому себѣ онъ ощущалъ настоятельную нужду въ любви, прощеніи, милосердіи, смутно ощущалъ какую-то несправедливость въ правдѣ (Іовъ). Что означали безчисленныя жертвы, которыя еврей приносилъ Богу, какъ не заявленіе этой потребности милосердія? Лучшіе люди не останавливались на справедливости, какъ на окончательномъ благѣ; душа ихъ невольно алкала любви, прощенія, иныхъ отношеній между Богомъ и людьми, чѣмъ каковы были подзаконныя: потребность любви не только не заглушалась закономъ, напротивъ – возбуждалась, выяснялась. Все значеніе ветхозавѣтной справедливости и заключается въ томъ, что она вела людей къ высшей справедливости, т. е. къ любви. Многіе еще ветхозавѣтные святые мужи воспѣли и прославили любовь (Давидъ), многіе пророки съ надеждою останавливали свой проникновенный взоръ на лучшемъ будущемъ, на томъ времени, которому надлежало открыться съ пришествіемъ Мессіи. Вотъ въ какихъ чертахъ пророкъ Іеремія изображаетъ ту новую жизнь, которая должна была открыться съ пришествіемъ Іисуса Христа: «Вотъ наступаютъ дни, говоритъ Господъ, когда Я заключу съ домомъ Израиля и съ домомъ Іуды Новый Завѣтъ, не такой Завѣтъ, какой Я заключилъ съ отцами ихъ въ то время, когда взялъ ихъ за руку, чтобы вывести ихъ изъ земли Египетской, потому что они не пребыли въ томъ Завѣтѣ Моемъ. Вотъ Завѣтъ, который завѣщаю дому израилеву послѣ тѣхъ дней, говоритъ Господь: вложу законы Мои въ мысли ихъ, и напишу ихъ на сердцам ихъ; и буду ихъ Богомъ, а они будутъ Моимъ народомъ... Всѣ отъ малаго до большого будутъ знать Меня, потому что Я буду милостивъ къ неправдамъ ихъ, и грѣховъ ихъ и беззаконій ихъ не воспомяну болѣе» (Іер. 3.1, 31-34 ср. Евр. 8, 8 и д).
Такъ было въ еврейскомъ народѣ. Что касается язычниковъ древняго міра, то принципъ справедливости былъ также основою и высшимъ мѣриломъ ихъ индивидуальной и общественной нравственности. Знаменитѣйшіе мудрецы культурной древности не возвышались надъ этимъ принципомъ, такъ Сократъ высшимъ, идеальнымъ нравственнымъ порядкомъ объявляетъ юридическій государственный порядокъ и сущность нравственности сводитъ къ гражданской добродѣтели. Сократъ также училъ, что справедливо дѣлать зло врагамъ, и что добро слѣдуетъ по справедливости только друзьямъ (Xenoph. мет. II, 6, 35; Plat. Rep. I, p. 335. Crito p. 49). Платонъ, ученикъ Сократа, въ своемъ перечисленіи главныхъ добродѣтелей не даетъ мѣста любви; по его мнѣнію, нравственность исчерпывается слѣдующими четырьмя добродѣтелями: мужествомъ, умѣренностью, мудростью и справедливостью. То же должно сказать объ Аристотелѣ – этомъ геніи древняго міра. «Идея о любви, какъ долгѣ, совершенно чужда этому философу, какъ вообще грекамъ», по изслѣдованію историковъ нравственности. Стоики въ принципѣ отвергали прощеніе. По ихъ воззрѣнію прощать другимъ несправедливость значило-бы обнаруживать неизвинительную слабость и наносить вредъ самой справедливости. Христіанское правило «прощайте, чтобы и вамъ быть прощенными», не имѣло никакого смысла въ глазахъ строгаго и гордаго своей праведностью стоика, этого фарисея древняго язычества.
Однако, какъ и въ іудействѣ, потребность любви и въ язычествѣ не оставалась совершенно мертвою. Напротивъ, жизнь звала язычниковъ къ любви. Недостатки наличнаго порядка вещей наводили ихъ на сознаніе необходимости другого порядка и иныхъ началъ жизни. Къ концу своей исторіи древніе греки и римляне перестали уже попрежнему вѣровать во всеисцѣляющую силу юридическаго принципа: для всѣхъ было очевидно, что государство безсильно залечить духовныя язвы человѣчества. Тѣмъ не менѣе, когда Сама Любовь сошла на землю въ Лицѣ Христа, язычество отнеслось къ ней болѣе чѣмъ холодно. Это означало, что любовь въ смыслѣ христіанскомъ была новостью для язычества.
И такъ, любовь въ древнемъ мірѣ не получила себѣ полнаго признанія и силы обязательнаго закона. Это не могло быть достигнуто внѣ христіанства, если мы глубже вникнемъ въ дѣло.
II.
Справедливость и любовь по существу своему одной и той же природы и не отрицаютъ другъ друга, напротивъ, взаимно утверждаютъ другъ друга и представляютъ изъ себя равно законныя и необходимыя нравственныя требованія. Любовь несправедливая не можетъ быть признана любовью (пристрастіе), равно справедливость безъ любви не была бы справедливостью, но была бы жестокостью.
Не противорѣча другъ другу и будучи тождественны другъ съ другомъ по своему существу, любовь и справедливость однако въ живомъ психическомъ опытѣ трудно примиряются между собою. Самая идея о тождествѣ справедливости и любви принадлежитъ христіанству. Внѣ его человѣческому сознанію любовь и справедливость должны представляться двумя непримиримыми нравственными требованіями.
Въ самомъ дѣлѣ, любовь характеризуется такими чертами, которыя, повидимому, противоположны соотвѣтственнымъ отличительнымъ свойствамъ справедливости. На справедливости основывается право, любовь заключается въ самоотверженіи или отреченіи отъ правъ и обнаруживается поэтому, какъ кротость и прощеніе. Отличительную черту любви составляетъ стремленіе къ безусловному сообщенію блага другимъ, а справедливость ставитъ послѣднее подъ извѣстныя условія; поэтому въ опытѣ часто случается столкновеніе любви и справедливости: гдѣ справедливость требуетъ суда и наказанія, тамъ сердце, напротивъ, требуетъ милосердія и прощенія. Исходя изъ опыта, несомнѣнно, можно придти только къ заключенію о противоположности любви и справедливости. Опытъ нашъ показываетъ, что онѣ составляютъ взаимное ограниченіе другъ друга, такъ что, удовлетворяя одному требованію, мы принуждены бываемъ стать въ противорѣчіе къ другому требованію, что въ дѣйствительности всегда приходится пожертвовать какимъ-нибудь однимъ изъ нихъ.
Древній міръ пожертвовалъ любовью ради справедливости или, лучше, вынужденъ былъ пожертвовать: въ немъ сознаніе первой потребности было гораздо слабѣе сознанія послѣдней потребности. Однако, такъ какъ потребность любви не была заглушена въ немъ, то этимъ предпочтеніемъ внесенъ былъ разладъ, двойственность въ нравственную сферу древняго человѣка. Изъ этого разлада выросла потребность примиренія двухъ коренныхъ требованій человѣческаго сердца. Сердце древняго человѣка рвалось къ любви, но оно было въ тискахъ справедливости; онъ не смѣлъ и не считалъ себя въ правѣ любить, этому мѣшало глубокое сознаніе принципа справедливости. Только освободившись отъ исключительнаго господства этого принципа человѣкъ могъ послѣдовать принципу любви. Но отрѣшиться отъ этого принципа невозможно, потому что имъ выражается безусловно законное требованіе, а для древняго человѣка это было бы равносильно полной деморализаціи, полному отреченію отъ всякихъ нравственныхъ основъ жизни.
Дуализмъ любви и справедливости, сопровождаемый сознаніемъ настоятельной необходимости ихъ примиренія какъ прежде, такъ и по сіе время мы наблюдаемъ въ грѣшной совѣсти. Съ одной стороны, совѣсть въ грѣшномъ человѣкѣ возбуждаетъ сознаніе виновности и тѣмъ самымъ утверждаетъ въ немъ безусловную обязательность справедливости; съ другой стороны, грѣшникъ ощущаетъ въ себѣ съ такою же силою потребность Божественнаго прощенія или Божіей любви (милосердія). Въ древнемъ человѣкѣ, какъ порабощенномъ грѣху, съ наибольшею силою заявляло о себѣ сознаніе виновности, а слѣдовательно принципъ справедливости утверждался съ большею силою и ясностью въ сознаніи, чѣмъ принципъ любви. Въ глубинѣ души своей древній человѣкъ сознавалъ всю тщету своихъ усилій примириться съ Богомъ жертвами. Очевидно, что при такихъ условіяхъ любовь не могла восторжествовать въ сердцѣ человѣка, находя себѣ постоянное и сильное ограниченіе во внутреннемъ самосознаніи, утверждавшемъ безусловное, исключительное значеніе принципа справедливости. Какъ грѣшникъ могъ любить, прощать ближнихъ, когда въ себѣ самомъ онъ слышалъ только голосъ неумолимой и безусловно осуждающей совѣсти? Гдѣ онъ могъ найти доказательства того, что любовь совмѣстима съ правдою, когда видѣлъ постоянное опроверженіе этому въ своемъ самосознаніи?
Если любовь не находила для себя основаній во внутреннемъ нравственномъ сознаніи, то гдѣ и въ чемъ еще она могла имѣть себѣ основанія? Древній человѣкъ могъ желать любить, но не могъ доказать и оправдать разумомъ право любить.
Сердце до Христа не имѣло еще правъ.
III.
Крестною смертью Іисуса Христа положено начало новой жизни: удовлетвореніемъ Божественному правосудію дано полное торжество любви и достигнуто совершенное примиреніе, повидимому, не прпниримыхъ, справедливости и любви. Человѣкъ получилъ прощеніе и призванъ къ любви Божіей. Любовь получила полное признаніе; Самъ Богъ положилъ ее въ основу новаго союза или Новаго Завѣта съ людьми. Хотя люди по суду правды заслуживали только наказанія, Господь по своей безконечной любви объявилъ имъ прощеніе: «Я буду милостивъ къ неправдамъ ихъ (людей), говоритъ Онъ устами пророка, и грѣховъ и беззаконій ихъ не воспомяну болѣе».
Объявляя прощеніе грѣшнику, Богъ какъ-бы отказывается отъ Своего законнаго права на послушаніе людей, которымъ они обязаны Ему, и вмѣсто вынужденнаго закономъ послушанія требуетъ свободнаго послушанія, свободной любви. Но справедливость при этомъ не нарушается: Божественное правосудіе удовлетворено Крестною Жертвою. Любовь получаетъ поэтому законныя основанія, она сама становится справедливою, т. е. дѣлается правомъ. Въ Новомъ Завѣтѣ, такимъ образомъ, на мѣсто древняго права справедливости выступаетъ, какъ основа союза, новое право, – право любви, и для руководства христіанину, желающему быть вѣрнымъ Новому Завѣту, дается Господомъ Іисусомъ Христомъ вмѣсто вѣтхозавѣтнаго закона дѣлъ, написаннаго на каменныхъ скрижаляхъ, законъ любви, написанный на сердцѣ (2 Кор. III, 3). Въ любви Новый Союзъ получаетъ всѣ свои отличительныя черты сравнительно съ Ветхимъ Союзомъ.
Отличительная черта союза, основаннаго на юридическомъ принципѣ, заключается въ томъ способѣ, какимъ утверждаетъ каждая изъ обѣихъ сторонъ свои права, опредѣляемыя союзомъ. Съ одной стороны, Богъ принудительно требуетъ Себѣ отъ человѣка послушанія, исполненія закона, какъ Свое неотъемлемое право, опираясь въ Своемъ правѣ на Свое грозное могущество; съ другой стороны, человѣкъ, когда ему удается исполнить законъ, требуетъ награды за добродѣтель, – Божія благоволенія, какъ неотъемлемаго права своего, какъ чего-то заслуженнаго имъ.
Не такъ относятся другъ къ другу обѣ эти стороны въ Новомъ Союзѣ, основанномъ на новомъ началѣ любви. Цѣлость этого союза также обезпечивается взаимными правами обѣихъ сторонъ, но здѣсь права не имѣютъ того характера принудительности, какимъ отличаются права юридическаго союза, а потому союзъ любви существенно отличается отъ послѣдняго. Любовь признаетъ единственнымъ своимъ правомъ только взаимную, отвѣтную любовь: съ любви довольно, если на нее отвѣчаютъ тоже любовью. Такъ какъ права обѣихъ сторонъ въ союзѣ, основанномъ на любви, заключаются именно въ любви, то самый союзъ этотъ держится исключительно на свободѣ: любви нельзя требовать, любовь немыслима безъ свободы, а потому въ союзѣ, основанномъ на любви, обѣ стороны не могутъ утверждать съ настойчивостью своихъ правъ, предоставляя ихъ цѣлость взаимной свободѣ.
Въ юридическомъ союзѣ Богъ требуетъ во что бы то ни стало извѣстнаго расположенія къ Себѣ со стороны человѣка, человѣкъ въ свою очередь требуетъ во что бы то ни стало къ себѣ расположенія Божіяго, какъ свое право. Не такъ въ новомъ союзѣ. Человѣкъ, поставленный въ союзъ любви съ Богомъ, не можетъ служить Ему съ тѣмъ рабскимъ настроеніемъ, съ какимъ служилъ Ему прежде по юридическому договору. Не по собственнымъ заслугамъ, а даромъ призванный въ союзъ любви Божіей и даромъ получая оправданіе во Христѣ, онъ далекъ отъ того, чтобы служить Богу изъ-за награды, такъ какъ награда немыслима тамъ, гдѣ нѣтъ заслуги, и такъ какъ, съ другой стороны, разсчетъ невозможенъ тамъ, гдѣ дѣйствуетъ безкорыстная любовь. Истинная любовь никогда не требуетъ себѣ наградъ, она не считается, признаетъ себя всегда несовершенною, стремится дѣлать не только то, что считается должнымъ, но и сверхдолжное, считаетъ и это сверхдолжное только должнымъ, считаетъ себя въ вѣчномъ долгу передъ любимымъ. Истинная любовь говоритъ, когда исполнитъ все повелѣнное Богомъ: «мы рабы, ничего не стоющіе, потому что сдѣлали, что должны были сдѣлать» (Лк. XVII, 10).
Прекрасное изображеніе этого христіанскаго настроенія, основаннаго на любви къ Богу, дается нашимъ христіаниномъ – поэтомъ И. И. Козловымъ въ «Сонетѣ Святой Терезы»:
Любовью духъ кипитъ къ Тебѣ, Спаситель мой,
Не радостныхъ Небесъ желаньемъ увлеченный,
Не ада мрачнаго огнями устрашенный,
И не за бездны благъ, мнѣ данныя Тобой.
Въ Тебѣ люблю Тебя; съ любовію святой
Гляжу, какъ на крестѣ Сынъ Божій утомленный
Виситъ измученный, виситъ окровавленный;
Какъ тяжко умиралъ предъ буйною толпой!
И жаръ таинственный мнѣ въ сердце проникаетъ:
Везъ рая свѣтлаго плѣнилъ бы Ты меня,
Ты-бъ страхомъ былъ моимъ безъ вѣчнаго огня!
Подобную любовь какая цѣль рождаетъ?
Душа въ любви къ Тебѣ надеждъ святыхъ полна, –
Но также и безъ нихъ любила бы она!
И. Козловъ.
И такъ, христіанинъ не можетъ считать награду своимъ правомъ, не можетъ считаться съ Богомъ. За то и Богъ не считается съ нимъ: кто не считается, съ тѣмъ тоже нельзя считаться; если любовь сама нетребовательна, то и съ нея нельзя требовать. Вотъ почему любви прощаются грѣхи многи. Вотъ почему, Іисусъ Христосъ сказалъ о грѣшницѣ раскаявшейся и помазавшей ноги Его мѵромъ: «прощаются ей грѣхи ея многіе, потому что она много возлюбила» (Лк. VII, 47), а апостолъ Петръ говоритъ: «любовь покрываетъ множество грѣховъ» (1 Пет. IV, 8).
Всѣмъ сказаннымъ ясно и безъ особыхъ разъясненій устанавливается слѣдующее положеніе: только Крестною Смертію Іисуса Христа сдѣлано возможнымъ исполненіе заповѣди о любви человѣка къ Богу всѣмъ сердцемъ и помышленіемъ, а отсюда уже сдѣлалось возможнымъ исполненіе заповѣди и о любви къ ближнему. Любовь къ ближнему, какъ къ себѣ, только христіанствомъ изъ безсильнаго влеченія природы, изъ мечты философіи и изъ мертвой буквы закона превращена въ дѣло, и изъ рѣдкаго, не всѣмъ доступнаго подвига, имъ же возведена на степень основного, для всѣхъ обязательнаго, начала нравственности: только христіанству удалось утвердить въ мірѣ идею о безусловной цѣнности человѣческой личности ученіями о сотвореніи человѣка по образу и подобію Божію, о Воплощеніи Сына Божія и объ искупленіи людей дорогою кровію Іисуса Христа, Сына Божія, и тѣмъ дать новые высшіе мотивы для любви къ ближнему въ подкрѣпленіе естественнаго чувства любви къ ближнему. Человѣкъ стоитъ любви: въ душѣ своей онъ носитъ образъ Божій и призванъ къ сонаслѣдію со Христомъ во всѣхъ благахъ искупленія, – въ царствѣ Божіемъ, основанномъ искупительнымъ подвигомъ Христовымъ, Крестомъ Христовымъ.
IV.
Дивны и безчисленны плоды Креста Христова, этого Новаго Божественнаго Древа возвращающаго человѣчеству разрушенную райскимъ древомъ познанія и зла жизнь. «Крестъ Христовъ выше слова» (Іоаннъ Златоустъ) даже для великихъ служителей Слова; поэтому здѣсь тольи весьма немногое могло быть предложено благоговѣйнымъ размышленіемъ о нравственныхъ плодахъ Креста Христова, сказанное же заключимъ краткимъ и общимъ разъясненіемъ о мѣстѣ Креста Христова въ дѣлѣ духовнаго обновленія или нравственнаго возрожденія человѣчества.
Все потребное «яже къ животу и благочестію» (2 Пет. I, 3) вѣрующему дается во Христѣ въ самомъ Его воплощеніи и пришествіи на землю, въ ученіи, страданіяхъ, смерти, воскресеніи, вознесеніи, ниспосланіи Духа Святаго въ міръ, но Крестъ Христовъ имѣетъ значеніе средоточія всего искупительнаго дѣла Христова, служитъ выраженіемъ его существа и вѣнцемъ его: въ немъ объединяются и получаютъ полную силу и завершеніе всѣ неисчислимыя стороны необъятнаго дѣла любви Божіе къ намъ въ воплощеніи Сына Божія и Его жизни на землѣ. На крестѣ Богъ примряется съ грѣшнымъ человѣчествомъ: любви Божіей приносится здѣсь человѣчествомъ въ лицѣ его Представителя полное удовлетвореніе, совершеннѣйшая Жертва, жертва безконечной любви къ Богу и безусловной ненависти ко грѣху. Все, необходимое для раскаянія или для обращенія къ добру, дается Крестомъ Христовымъ. Увѣренность въ прощеніи и любви Божіей, необходимая для раскаянія, питается созерцаніемъ нагляднаго доказательства любви Бога къ людямъ, непощадившей для нихъ Сына (Іоан. III, 16); чувство виновности возвышается и голосъ совѣсти оживляется отнынѣ созерцаніемъ столь грознаго осужденія грѣха на Голгоѳѣ. На Голгоѳѣ устраняются всѣ препятствія для любви человѣческой къ Богу въ человѣческомъ сердцѣ и умѣ. Изгоняется изъ сердца страхъ, мѣшающій любви, порожденный жизнью въ отчужденіи отъ Бога (1 Іоан. IV, 18); разрушаются всѣ ложныя понятія о благѣ и жизни, о счастіи и страданіи, – всѣ порожденія омраченнаго грѣхомъ ума, уничтожающія цѣлебное дѣйствіе обрѣтеннаго благостью Божіей врачевства грѣха въ его неизбѣжныхъ слѣдствіяхъ, страданіи и смерти. На Голгоѳѣ, гдѣ страдало Само Добро, открывается міру тайна страданія, его внутренняя неразрывная связь съ добромъ, его высокій смыслъ, и примиряются съ нимъ разумъ и сердце человѣческое; здѣсь явно возвѣщается міру, что добро на землѣ есть крестъ, а крестъ есть добро. Крестомъ Христовымъ всякая истинная любовь ко Христу преобразуется въ истинныхъ послѣдователяхъ Его въ сознательную рѣшимость нести свой малый крестъ вслѣдъ за Всемірнымъ Крестомъ Голгоѳскимъ и въ могучую силу смиренія, кротости, терпѣнія, святости и любви, сдвинувшую грѣшный міръ съ его прежнихъ устоевъ. Отнынѣ только у корней этого Новаго Древа Жизни возникаетъ и крѣпнетъ въ душѣ нашей новая истинная жизнь, и никто не можетъ жить, не питаясь живоносными плодами его.
Профессоръ-протоіерей П. Свѣтловъ.
«Прибавленія къ Церковнымъ Вѣдомостямъ». 1915. № 9. С. 281-287.
