Св. Кипріанъ, во время моровой язвы.

Во время физическихъ или нравственныхъ бѣдствій религія должна явить свою власть и силу. Просвѣтить человѣка, объяснивъ ему его происхожденіе, его обязанности и его конечную цѣль, безъ сомнѣнія много значитъ. Но если разумъ имѣетъ нужду въ просвѣщеніи, то и воля не можетъ обойтись безъ пособій укрѣпляющихъ ее противъ случайностей и трудностей жизни.

Несчастія въ мірѣ неизбѣжны. Отвергать существованіе ихъ было бы странностію, вызывающею горькую улыбку; мечтать объ уничтоженіи ихъ было бы утопіей, которая предполагаетъ совершенное незнаніе законовъ этого міра. Вся власть человѣка состоитъ въ томъ, чтобы предупредить въ извѣстной степени дѣйствіе причинъ производящихъ физическое зло, или же ослабить его силу. И если бы наука, часто очень безсильная, не имѣла высшихъ утѣшеній, – то судьба человѣка была бы самая жалкая. Вотъ почему самое трогательное назначеніе религіи состоитъ въ томъ, чтобы облегчать бѣдствія этой жизни, вызывая въ сердцѣ несчастныхъ страдальцевъ радостное чувство надежды и упованія. Особенно же въ критическія минуты когда неожиданное бѣдствіе истребляетъ цѣлые народы, какъ-бы посмѣиваясь надъ всѣмн усиліями науки и искусства, религія должна показать, сколько есть въ ней силы и духовнаго богатства!

Римская имперія, во время св. Кипріана, находилась въ такомъ состояніи, что, казалось всѣ бѣдствія совокупились для того, чтобы обрушиться на общество. Извнѣ, страшныя полчища варваровъ толпились со всѣхъ сторонъ, образуя изъ себя какъ-бы постепенно съуживающійся кругъ, въ которомъ готовы были задушить древній міръ; и нашествіе готѳовъ при Декіѣ ясно показало, чего можно было ожидать отъ подобныхъ враговъ. Внутри, гражданскія войны слѣдовали одна за другой: въ продолженіе четырехъ лѣтъ было пять императоровъ, Филиппъ, Декій, Галлъ, Валузій и Емеліанъ, изъ которыхъ каждый восходилъ на тронъ по-видимому – для того только, чтобы пасть отъ удара новаго искателя. Казалось, самая земля хотѣла отказать въ своей обычной дани обществу столь щедрому на человѣческую кровь: ослабленный войной, народъ еще преданъ былъ ужасамъ голода. Наконецъ, въ довершеніе всѣхъ этихъ бѣдствій, страшная зараза, о которой согласно говорятъ Евтропій, Зосима и Орозій, начала свирѣпствовать отъ востока до запада. «Никогда, говоритъ историкъ Зосима, прошедшія столѣтія не видѣли такой гибели людей». Вотъ когда явилась во всемъ блескѣ божественность христіанства! Вотъ когда во всей силѣ познали превосходство любви христіанской предъ эгоизмомъ языческимъ! Ѳукидидъ говоритъ намъ, что чума произвела въ Аѳинахъ ужасныя несчастія и безпорядки. Горькія жалобы, коихъ органомъ былъ епископъ карѳагенскій, въ 253 г., показывали, что многобожіе, неспособное облегчить страданій, осталось вѣрнымъ преданіямъ варварства и безчеловѣчія.

«3араза и моръ разоблачили или увеличили преступленія каждаго, обнаруживъ, что больнымъ не оказывается состраданія, и что корыстолюбіе и хищничество только и разсчитываете на покойниковъ. Тѣ самые, которые робки на благочестивую услужливость, отважны до дерзости, когда дѣло идетъ о нечестивомъ прибыткѣ; тѣ самые, которые убѣгаютъ погребенія умирающихъ, питаютъ въ себѣ сильное желаніе ограбить умершихъ... И среди народа, умирающаго отъ пораженія, никто не думаетъ о себѣ, что и онъ смертенъ! Повсюду суетятся, грабятъ, завладѣваютъ. Каждый такъ торопится грабить, какъ будто такъ и позволено, какъ будто такъ и должно, какъ будто тотъ, кто не грабитъ, чувствуетъ личную потерю и убытокъ... Мало того, что вы грязните свою жизнь разнообразіемъ неистовыхъ пороковъ, неправотою уголовныхъ преступленій, присвоеніемъ себѣ добычъ, запятнанныхъ кровію; мало того, что истинная религія ниспровергается ложными суевѣріями, что вовсе не ищутъ и не боятся Бога: рабовъ Божіихъ, преданныхъ Его величію и имени, вы изнуряете еще несправедливыми преслѣдованіями!... Дымятся повсюду въ вашихъ храмахъ жертвенные алтари и костры для скота: только для Бога или нѣтъ никакихъ алтарей, или они скрыты. Крокодилы, обезьяны, камни, змѣи обожаются вами; одинъ Богъ на землѣ или не почитается, или почитается не безнаказанно. Безвинныхъ, праведныхъ, любезныхъ Богу – вы лишаете дома, отнимаете у нихъ наслѣдственное имущество, отягчаете цѣпями, заключаете въ темницы, отдаете на казнь звѣрямъ, мечу, огню, и при этомъ вы недовольны, если страданія наши непродолжительны и казнь совершается просто и поспѣшно»[1].

Вотъ печальное зрѣлище, какое представляло въ Карѳагенѣ языческое общество во время чумы! Многобожіе, подвергнутое испытанію въ одну изъ тѣхъ важныхъ минутъ, когда религія должна выказать свою силу, показало свою неспоеобность возжечь въ душахъ малѣйшую искру самоотверженія. Итакъ напрасны тѣ громкія фразы, коими хотятъ увѣрить насъ, что греческая или римская философія способствовала распространенію въ мірѣ идей и чувствъ милосердія: одно христіанство достигло того, чтобы воздвигнуть на развалинахъ древняго эгоизма царство всеобщаго братства. Конечно, Сократъ говорилъ, что онъ не аѳинянинъ, не грекъ, а гражданинъ міра; Цицеронъ, Теренцій, Катонъ и стоики выражали подобныя же мысли: но ихъ афоризмы не коснулись даже массы язычниковъ, оставшихся чуждыми всякому духу самопожертвованія. Пріобрѣтать и наслаждаться, не заботясь о совѣсти и законахъ нравственныхъ, – таковъ былъ девизъ общества, котораго картину такъ вѣрно представилъ намъ Кипріанъ. Несчастія другихъ не трогали его, а только раздражали въ немъ алчность. – Не таково было общество христіанское. Здѣсь епископы, подобные Кипріану и Діонисію Александрійскому, старались противопоставить бѣдствію дѣла любви и милосердія; здѣсь священники, діаконы и міряне падали жертвами своей ревности, ухаживая за чумными, безъ различія званія и вѣры. Казалось бы, что такое великодушіе со стороны христіанъ должно было вразумить невѣрныхъ, или по крайней мѣрѣ обезоружить ихъ ненависть. Но исторія доказываетъ намъ, что если и есть въ человѣческой природѣ благородныя побужденія, то иногда встрѣчается и такая закоренѣлая злоба, которая не хочетъ замѣтить самой искренней расположенности. Тогда какъ вѣрующіе въ Карѳагенѣ, призирали больныхъ, брошенныхъ невѣрными, нашлись софисты, которые возбудили противъ нихъ народныя страсти; и вмѣсто того, чтобъ быть имъ благодарными за ихъ усилія облегчить зло, имѣли безсовѣстность выставлять ихъ главною причиною зла: и страшное преслѣдованіе было наградой самоотверженія.

Во главѣ этихъ недобросовѣстныхъ людей, которые осмѣлились обвинять общество, оказывавшее имъ важныя услуги, былъ одинъ карѳагенскій судья, по имени Деметріанъ. Этотъ человѣкъ часто посѣщалъ св. Кипріана; но не столько для серьезныхъ разсужденій, сколько для того, чтобы изливать свою злость противъ христіанъ. Епископъ карѳагенскій впрочемъ мало обращалъ вниманія на лай этой собаки, какъ онъ называлъ его, замѣтивъ, что всякое разсужденіе съ подобнымъ человѣкомъ излишне. Когда чума стала истреблять народъ въ Карѳагенѣ, «честный» судья счелъ этой случай благопріятнымъ не для того, чтобы показать свое человѣколюбіе, а для того, чтобы сочинить пасквили. Ему казалось пріятнымь бунтовать народъ противъ послѣдователей Евангелія въ то самое время, когда послѣдніе мстили своимъ врагамъ чудесами самоотверженія и милосердія. По его словамъ, чума, голодъ, засуха, войны, – должны быть поставлены въ вину христіанамъ: «они одни причиною этихъ бѣдствій, потому-что отказываются покланяться языческимъ богамъ». По всему видно, что Деметріанъ раздѣлялъ, по отношенію къ божествамъ Олимпа, скептицизмъ просвѣщенныхъ классовъ римскаго общества. Но что значатъ убѣжденія у такого рода писателей въ то время, когда имъ нужно льстить народнымъ предразсудкамъ для удовлетворенія своей злости? Поколѣніе Деметріана не погибло въ этомъ мірѣ: и теперь менѣе чѣмъ прежде оно кажется угасающимъ. Представителями его въ наше время служатъ люди, которые держатъ храбро перо, не рискуя ни чѣмъ, не подвергаясь никакой опасности, запершись въ кабинетѣ, гдѣ за недостаткомъ славы окружаетъ ихъ роскошь. Ихъ никогда не видно, если нужно жертвовать собою, если нужно посѣщать больныхъ, помогать бѣднымъ; а напротивъ, ихъ навѣрно можно встрѣтить въ первыхъ рядахъ, когда дѣло идетъ о декламированіи противъ жизни духовной и религіозной, противъ постановленій вселенской церкви – этого источника самоотверженія. Тогда они высказываютъ испытанную храбрость; и желательно было бы только одно, чтобы имъ возможно было сохранить хоть часть этой неустрашимости для облегченія участи своихъ ближнихъ. Но если ихъ филантропія такъ искусна въ доставленіи себѣ довольства, то они не менѣе искусны въ удаленіи отъ себя картины страданій другихъ. Мы были бы счастливы, если бы могли добиться отъ нихъ хотя того, чтобы они согласились пользоваться дѣлами христіанскаго милосердія, не обвиняя но крайней мѣрѣ религію во злѣ, которое она облегчаетъ. – Негодованіе св. Кипріана въ эту пору не позволило ему хранить молчаніе. Если эгоизмъ языческій выказался безчувственнымъ къ зачумленнымъ, то лучшаго нельзя было и ожидать отъ подобнаго общества. Но когда карѳагенскій народъ, самъ же предоставившій христіанамъ заботу о больныхъ, въ слѣдствіе возбужденія софистами, простеръ свою благодарность до того, что приписалъ своимъ благодѣтелямъ отвѣтственность за самое бѣдствіе, – то это превышало всякую мѣру. Надо было дать сильный отвѣтъ этимъ ложнымъ обвиненіямъ: мы и находимъ такой отвѣтъ въ книгѣ противъ Деметріана.

Христіане, говорилъ ихъ рьяный противникъ, служатъ причиной несчастій поражающихъ имперію; потому что они не соглашаются покланяться нашимъ божествамъ. – «Но», отвѣчаетъ ему св. Кипріанъ, обращая противъ него его же слова, «эти несчастія не наказаніе ли за ваши оскорбленія противъ истиннаго Бога»? Намъ не возможно возбудить гнѣвъ тѣхъ боговъ, которые не существуютъ, или которые обязаны своимъ существованіемъ дѣлу рукъ вашихъ. Нечувствительные къ почестямъ и презрѣнію, ваши идолы не могутъ ни жаловаться, ни мстить; а демоны, предметы вашего поклоненія, ежедневно выказываютъ свою слабость тѣмъ господствомъ, какое мы имѣетъ надъ ними. Слѣдовательно не нашъ отказъ покланяться идоламъ, или лживымъ духамъ, привлекаетъ на міръ стрѣлы гнѣва небеснаго. Но вы, которые не хотите признать единаго Бога, верховнаго Властителя міра; вы, которые, мало того, что предпочитаете Ему ненавистныхъ идоловъ, еще преслѣдуете Его въ лицѣ Его почитателей, истощая на нихъ всѣ средства жестокости; вы, которые не полагаете никакой узды на свое распутство, и даже гордитесь своимъ нечестіемъ, – вы не ищите ни въ чемъ другомъ, какъ только въ вашихъ порокахъ, источника общественныхъ бѣдствій поражающихъ васъ. Какъ! вы отвергаете истиннаго Бога, вы поносите Его имя, вы преслѣдуете Его служителей, и вы удивляетесь, вы ропщете, видя, что дождь не сходитъ на сухія поля, что безплодная почва съ трудомъ производитъ тощія и блѣдныя растенія, что градъ бьетъ виноградники, что буря вырываетъ съ корнемь масличныя деревья, что бездождіе изсушаетъ источники, что чумныя повѣтрія заражаютъ воздухъ и истребляютъ народонаселеніе! Эти бѣдствія – слѣдствія вашихъ нечестіи».

«Ты жалуешься, что обильные источники, благорастворенный воздухъ, частые дожди и плодоносная земля въ настоящее время не служатъ твоимъ пользамъ и наслажденіямъ. Да, ты рабъ Богу, чрезъ котораго все служитъ тебѣ; ты находишься въ служеніи Того, маніемъ коего все отдастся въ твое распоряженіе. Между тѣмъ отъ своего раба ты требуешь безусловной покорности; будучи человѣкомъ самъ, принуждаешь повиноваться тебѣ и выполнять твою волю человѣка же. У васъ обоихъ одинъ жребіи при рожденіи, одни и тѣже условія смерти, одинаковъ тѣлесный составъ, одинаково происхожденіе душъ; съ равнымъ правомъ и по одинаковому закону какъ входите вы въ этотъ міръ, такъ и исходите изъ него. Но, если онъ не служитъ твоему произволу, если не повинуется твоему свободному распоряженію, – ты, властолюбивый и слишкомъ требовательный по отношенію къ рабу, бьешь его, сѣчешь, изнуряешь и мучишь голодомъ, жаждою, наготою, а часто цѣпями и даже тюрьмою. Почему же, выказывая такимъ образомъ свое господство, ты, несчастный, не узнаешь своего Господа Бога? Такъ, не даромъ нѣтъ недостатка въ розгахъ и бичахъ Божіихъ для нанесенія ударовъ»[2].

Отвѣтъ былъ тяжелый. Чтобы показать Деметріану, что онъ развиваетъ мысль не приспособленную къ обстоятельствамъ, Кипріанъ приводитъ текстъ изъ Ветхаго Завѣта, гдѣ пророки предсказывали бѣдствія тяготѣющія надъ врагами истиннаго Бога «въ наказаніе за ихъ пороки». Такой поступокъ Кипріана Лактанцій почитаетъ погрѣшностію. По его мнѣнію, Кипріанъ совершенно напрасно опирается на св. Писаніе, приводя его въ доказательство язычникамъ, которые не принимали такого рода доказательствъ[3]. Но мнѣ кажется, что Лактанцій погрѣшаетъ противъ справедливости. Африканскій апологетъ имѣлъ полное право, нисколько не нарушая правилъ логики, напомнить язычникамъ о предсказаніяхъ, касающихся судьбы невѣрныхъ, дабы показать имъ, что эти предсказанія совершенно исполнились. Притомъ же частые споры съ Деметріаномъ неоднократно представляли епископу карѳагенскому случай утвердить предъ своимъ врагомъ важность священныхъ книгъ. Наконецъ замѣтимъ, что библейскіе цитаты, которые Лактанцій находитъ не совсѣмъ умѣстными, не составляютъ основы доказательствъ въ сочиненіи, о которомъ мы говоримъ. Тезисъ св. Кипріана состоитъ въ томъ, чтобы сложить на притѣснителей отвѣтственность, въ которой они обвиняли свои жертвы. Если бѣдствія поражающія имперію должны быть поставлены въ вину какому-либо классу общества, то не христіанамъ, почитателямъ истиннаго Бога и исполнителямъ Его законовъ; но тѣмъ, для коихъ забавой служитъ раздражать гнѣвъ Божій богохульствами и распутствомъ. Здѣсь факты сами говорятъ за себя, и достаточно было привесть ихъ, чтобы поразить обвинителей этимъ краснорѣчивымъ возраженіемъ.

«Ты удивляешься, что гнѣвъ Божій растетъ на казнь рода человѣческаго, когда ежедневно возрастаетъ то, что заслуживаетъ наказаніе? Жалуешься, что возстаетъ врагъ: какъ будто, если бы врага не было, миръ былъ бы возможенъ среди самаго мира? Жалуешься, что возстаетъ врагъ: какъ будто, еслибы внѣшнія оружія и опасности со стороны варваровъ были отвращены, не жесточе и не опаснѣе стало дѣйствовать внутреннее оружіе домашняго нападенія, въ видѣ ложныхъ обвиненій и обидъ со стороны болѣе могущественныхъ гражданъ? Жалуешься на безплодіе и голодъ: да развѣ засуха производитъ большій голодъ, чѣмъ грабительство? развѣ жгучій пламень бѣдности не возрастаетъ, когда отбираютъ приращенія запасовъ, а цѣны возвышаются? Жалуешься, что небо заключено для дождей, а для чего же запираются житницы? Жалуешься, что теперь менѣе родится: да развѣ то, что родилось, ссужается неимущимъ»?[4].

Слѣдовательно, въ испорченности языческихъ нравовъ, а не гдѣ либо, надобно искать причины общественныхъ несчастій. Какимъ образомъ на христіанъ можетъ пасть отвѣтственность за проступки ихъ притѣснителей? – Разсужденіе св. Кипріана, изложенное языкомъ исполненнымъ теплоты и жизни, было неопровержимо. Можно пожалѣть только о томъ, что къ размышленіямъ, столь поразительнымъ своею правдивостію, апологетъ не счелъ лишнимъ прибавить другія мысли, не имѣющія уже такого значенія. Переходя изъ области нравственной въ область физическую, онъ хочетъ объяснить то или другое бѣдствіе истощеніемъ почвы и старостію земли. Міръ, говоритъ онъ, клонится къ упадку, и все въ немъ напоминаетъ о скоромъ разрушеніи. Зима не даетъ уже достаточно влаги, чтобы питать сѣмена; лѣто – достаточно теплоты для созрѣванія плодовъ; весна потеряла свою прелесть, и осень – свое обиліе. Горы, непрестанно разрываемыя руками человѣческими, не даютъ уже столько драгоцѣнныхъ камней и мрамора; исчерпанные рудники въ меньшемъ уже обиліи доставляютъ золото и серебро. Съ другой стороны, едва-едва жизнь человѣческая можетъ протянуться до ста лѣтъ: волоса бѣлѣютъ на головѣ почти дѣтей, или падаютъ прежде, чѣмъ успѣли выросли; жизнь не кончается старостію, а начинается ею. Однимъ словомъ, міръ идетъ къ общему упадку. Удивительно ли, что нѣтъ у этой дряхлой и истощенной природы живости первыхъ временъ[5]? – Съ тѣхъ поръ, какъ св. Кипріанъ писалъ эти строки, для земли минуло болѣе 1600 л., и однакожъ она продолжаетъ нести эти годы съ силой юности постоянно возобновляемой; слѣдовательно будущее не оправдало предположеній автора. Это мнѣніе о нѣкоторомъ истощеніи земли, происходящемъ отъ давности ея существованія, было очень распространено между латинскими агрономами. Еще въ первомъ вѣкѣ христіанской эры Колумель опровергалъ его прекрасными доказательствами, въ своемъ трактатѣ de re rustica. Въ отвѣтъ на сочипеніе Тремеллія о томъ же предметѣ, онъ замѣтилъ, что нельзя сравнивать человѣка, котораго старость уже безвозвратна, съ землею, которая никогда не истощается. Не природу, говоритъ онъ, должны мы обвинять за безплодіе, а наше нерадѣніе: тѣ, которые жалуются на дурную жатву, имѣютъ самое простое средство помочь горю – лучше обработывать землю и лучше удобрять её. Размышленіе Колумеля конечно не высоко философское; но нельзя не найти его болѣе справедливымъ, чѣмъ гинотеза Тремеллія и Кипріана о старости земли.

Ошибка апологета въ этомъ отношеніи состоитъ въ томъ, что онъ смѣшалъ упадокъ имперіи римской съ упадкомъ міра. Конечно, онъ былъ правъ, считая неизбѣжной катастрофу, которая все болѣе и болѣе приближалась; и черезъ сто лѣтъ послѣ этого происшествія оказалось, что его страхъ и его предсказанія не были напрасны. Епископъ карѳагенскій предсказывалъ истинные признаки переворота, угрожавшаго древнему обществу, когда восклицалъ при видѣ ослабленнаго и колеблющагося міра: «на поляхъ не достаетъ земледѣльца, на морѣ матроса, въ лагеряхъ солдата; нѣтъ невинности на торжищѣ, правды въ судѣ, единодушія между друзьями, знанія въ искусствахъ, благочинія въ нравахъ». Эта усталость и это всеобщее ослабленіе въ самомъ дѣлѣ указывали на конецъ состоянія, которое не могло имѣть продолжительной будущности. Но разрушеніе міра нисколько не было связано съ разрушеніемъ римской имперіи. Выводя на сцену исторіи свѣжія и сильныя поколѣнія въ замѣнъ народа устарѣвшаго въ развратѣ, Богъ предположилъ обновить лице земли, чтобы отдать Сыну Своему наслѣдіе народовъ. Вотъ что быю выше горизонта Тертулліана и Кипріана. Привыкшіе къ давнему господству римскому, которое казалось имъ послѣднимъ словомъ политической исторіи человѣческаго рода, и не будучи въ состояніи не видѣть, что это древнее зданіе, подкопанное временемъ, должно было разрушиться, они соединили въ умѣ своемъ разрушеніе имперіи съ концемъ міра. Конечно, несправедливо было бы обвинять ихъ въ томъ, что они не могли предвидѣть будущаго, также, какъ нѣтъ большой заслуги съ нашей стороны, что мы можемъ опровергнуть ихъ мнѣніе опытами прошедшаго.

Въ писаніяхъ св. отцевъ меня больше всего поражаетъ то, что они, нападаютъ ли на заблужденія или защищаютъ истину, всегда имѣютъ одну цѣль – «обращеніе душъ». Такова должна быть дѣйствительно цѣль христіанскихъ апологетовъ! Кипріанъ предпринялъ трудъ опровергнуть гнусныя клеветы; онъ боролся съ софистомъ, обвинявшимъ христіанъ въ общемъ бѣдствіи; – по жару и живости рѣчи можно судить, сколько такой поступокъ возбудилъ негодованія въ его сердцѣ. Но подъ перомъ писателя видѣнъ пастырь душъ: онъ хотѣлъ бы смягчить милосердіемъ эти чёрствыя сердца, и съ одной стороны чувство опасности, которой они подвергаются, а съ другой – мысль о счастіи, котораго они лишаютъ себя, внушили ему эту трогательную рѣчь:

«Позаботьтесь, пока можно, о своей безопасности и жизни. Отъ души, подаемъ спасительный совѣтъ. Такъ какъ намъ не позволительно ненавидѣть, и мы тѣмъ самимъ угождаемъ Богу, что ничѣмъ не воздаемъ взаимно за обиды: то убѣждаемъ васъ, пока есть еще возможность, пока остается еще нѣсколько вѣка, – принесите удовлетвореніе Богу, изыдите изъ глубины мрачнаго суевѣрія на чистый свѣтъ истинной религіи. Мы не завидуемъ вашимъ выгодамъ, и не скрываемъ отъ васъ благодѣяній божественныхъ. За ненависть вашу мы платимъ доброжелательствомъ, и за пытки и мученія, которымъ вы насъ подвергаете, показываемъ вамъ пути спасенія. Вѣрьте, и живите, радуйтесь съ нами вѣчно вы, которые преслѣдуете насъ временно»[6].

Христіанское милосердіе не можетъ явиться въ формахъ болѣе нѣжныхъ и болѣе убѣдительныхъ. Въ своемъ отвѣтѣ Деметріану епископъ карѳагенскій показалъ различіе впечатлѣнія, какое производило бѣдствіе чумы на христіанъ и язычниковъ. Тогда какъ преждевременная смерть, говоритъ онъ, приводитъ въ отчаяніе того, кто не надѣется на блаженство послѣ окончанія нашего земнаго странствованія, мы, которые живемъ для будущаго, не высказываемъ ни ужаса, ни ропота, когда общая участь тѣлъ постигаетъ насъ. Нѣтъ сомнѣнія, что вѣра внушала христіанамъ бодрость и покорность, о коихъ говоритъ св. Кипріанъ. Однакоже были и такіе, которые унывали при видѣ опустошеній производимыхъ заразою въ ихъ семействахъ. Безъ боязни по отношенію къ себѣ, но съ чувствомъ скорби при видѣ смерти своихъ ближнихъ, они не всегда были тверды въ христіанскомъ терпѣніи, которое предполагаетъ надежду будущей жизни. Ревностному пастырю предстояла важная обязанность. По очищеніи вѣрныхъ отъ обвиненія, которое пало на ихъ обвинителей, надлежало еще предостеречь ихъ отъ безутѣшной скорби и отчаянія. Съ этой цѣлью онъ написалъ къ народу карѳагенскому трактатъ или пастырское посланіе о «смертности».

Если бы нужно было выбирать между твореніями этого великаго человѣка то, которое выражало бы наилучшимъ образомъ его краснорѣчіе и его характеръ, – то я остановился бы на этомъ произведеніи, занимающемъ столь высокое мѣсто въ христіанской литературѣ. Конечно тѣ, которые ограничиваютъ участь человѣка здѣшней жизнію, найдутъ слишкомъ мистическимъ разсужденіе епископа, котораго мысли и заботы устремлены къ жизни будущей. Но дабы понять, сколько силы и дѣйственности въ этихъ словахъ, надобно перенестись мыслію въ тѣмъ временамъ, когда страшное несчастіе простирается на цѣлые народы, когда смерть поглощаетъ милліоны людей, безъ различія лѣтъ и состоянія. Къ чему тогда служатъ всѣ эти гуманныя мечты, эти теоріи общественной и политической экономіи, по которымъ все счастіе состоитъ въ томъ, чтобы доставить себѣ въ здѣшнемъ мірѣ сколько возможно болѣе наслажденіи? Развѣ этимъ возможно облегчить послѣднія минуты жертвъ, пораженныхъ бѣдствіемъ? Подобный опытъ былъ бы если не безразсуденъ, то жестокъ. Слѣдовательно надобно предоставить религіи привилегію возвысить голосъ, когда другіе молчатъ, неспособные дать какое-либо утѣшеніе. Она одна умѣетъ даровать надежду и тѣмъ, кто не имѣетъ болѣе надеждъ на землѣ; и тогда какъ софистика остается безъ средствъ предъ бѣдствіями, которыя разстроиваютъ всѣ ея вычисленія, вѣра торжествуетъ, и дѣлаетъ то, что человѣкъ становится выше себя самаго. Какое величіе и какое благородство чувствъ въ этомъ воззваніи Кипріана къ карѳагенскому народу предъ лицемъ смерти, носившейся надъ главами всѣхъ!

«Страхъ Божій и вѣра должны дѣлать тебя готовымъ на все. Ни лишеніе имущества, ни безпрестанная и мучительная скорбь, причиняемая тяжкими недугами тѣла, ни плачевная разлука съ женою, съ дѣтьми, съ умирающими друзьями, – все это не должно соблазнять тебя, но побуждать къ подвигамъ, – все это не должно колебать и ослаблять твоей вѣры, но тѣмъ яснѣе обнаруживать твою доблесть въ сраженіи: всѣ настоящія злоключенія надлежитъ презирать, въ чаяніи будущихъ благъ. Безъ брани не можетъ быть и побѣды; а когда одерживается побѣда въ брани: то побѣдителямъ раздаются и вѣнцы. Кормчій узнается во время бури; воинъ испытывается въ сраженіи. Нечѣмъ хвалиться, когда нѣтъ опасности. Истина выходитъ наружу во время столкновенія съ бѣдами. Глубоко укорененное дерево не колеблется отъ вѣтровъ; прочно устроенный корабль не разбивается отъ ударовъ волнъ. Потому и ап. Павелъ послѣ кораблекрушеній, біеній, многократныхъ и тягостныхъ изнуреній и страданій тѣла, говоритъ о себѣ, что онъ не изнемогалъ въ бѣдствіяхъ, но укрѣплялся, такъ что, чѣмъ болѣе былъ искушаемъ, тѣмъ вѣрнѣе достигалъ совершенства»...[7].

Нѣкоторые изъ христіанъ, не столь просвѣщенные какъ другіе, соблазнялись тѣмъ, что смерть поражаетъ вѣрныхъ также, какъ и невѣрныхъ. По ихъ мнѣнію, бѣдствіе должно поражать только богохульниковъ и нечестивыхъ; потому-что только невѣріе и пороки привлекаютъ стрѣлы гнѣва Божія. Но это значило не понимать законовъ Промысла, который употребляетъ одно и тоже бѣдствіе, какъ для наказанія пороковъ, такъ и для утвержденія добродѣтели. Еще въ спорѣ съ новаціанами епископъ карѳагенскій доказалъ, что отдѣленіе добрыхъ отъ злыхъ, плевелъ отъ добраго сѣмени, предоставлено жизни будущей. До тѣхъ поръ, условія болѣзни и здоровья, жизни и смерти, одинаковы для всѣхъ; различіе состоитъ въ употребленіи, какое дѣлаютъ люди изъ благъ и горестей этой жизни, одни для своего спасенія, другіе для погибели. Не думайте, – продолжаетъ св. Кипріанъ, – что вѣра доставляетъ христіанину свободу отъ горестей; горесть имѣетъ цѣлію возродить насъ къ радостямъ будущей жизни; до великаго дня безсмертія мы соединены съ родомъ человѣческимъ и узломъ страданій; мы погибаемъ также, какъ погибаютъ преждевременныя растенія на жаркой почвѣ, – и голодъ не дѣлаетъ исключенія ни для кого. Когда послѣ внезапнаго вторженія торжествующій врагъ овладѣваетъ городомъ, то плѣнъ не щадитъ ни одного гражданина. Если знойное небо отказываетъ въ дождѣ, то засуха бываетъ всеобщая. И всякій разъ, какъ судно разобьется о подводный камень, погибель равна для всѣхъ пассажировъ. Пока мы носимъ въ мірѣ эту смертную плоть, подверженную превратностямъ и болѣзнямъ, до тѣхъ поръ мы раздѣляемъ съ прочими людьми все то, что служитъ къ ихъ наказанію или испытанію. Что я говорю? Если христіанинъ хорошо понимаетъ обязанности своей вѣры, то онъ долженъ согласиться, что его жизнь должна быть тяжелѣе другихъ, и что несчастіе часто для него служитъ благословеніемъ»[8]. – Авторъ трактата о смертности восхищаетъ насъ широтою мысли и проницательностію, когда онъ, обнимая отношенія міра физическаго къ міру нравственному, не боится вычислять духовныя преимущества въ самомъ бѣдствіи, которое казалось жителямъ Карѳагена столь страшнымъ.

«Не видна ли вся польза и необходимость настоящей моровой язвы, которая представляется столь странною и жестокою, изъ того, что она изслѣдываетъ правоту каждаго, и испытываетъ помыслы человѣческаго рода, открывая: – служатъ ли здоровые больнымъ; любятъ ли искренно ближніе родныхъ своихъ; жалостливы ли господа къ рабамъ, подвергшимся немощи; не оставляютъ ли врачи больныхъ, умоляющихъ о помощи; укрощаютъ ли свою свирѣпость жестокосердые; угашаютъ ли въ себѣ хищники, хотя изъ страха смерти, ненасытимый пламень гибельнаго сребролюбія; гордые преклоняютъ ли свою выю; нечестивые смягчаютъ ли свою дерзость; богатые, умирающіе безъ наслѣдника, отказываютъ ли что нибудь бѣднымъ своимъ братьямъ? Но если бы эта смертность и не произвела ничего подобнаго, то она весьма много принесла пользы христіанамъ уже тѣмъ, что мы охотно стали желать мученичества, научившись не бояться смерти. Такъ, это бѣдствіе служитъ для насъ не погибелью, а упражненіемъ. Оно украшаетъ духъ славою мученичества, и, научая презирать смерть, уготовляетъ намъ вѣнцы»[9].

Ища такимъ образомъ въ нравственномъ порядкѣ причинъ объясняющихъ страданіе, и утѣшеній смягчающихъ его, епископъ карѳагенскій видѣлъ все, что подобная смертность могла имѣть тяжелаго и горькаго для христіанскихъ семействъ. Но не запрещая вѣрнымъ выражать скорбь вполнѣ законную, онъ хотѣлъ, по наставленію св. Павла, чтобы чаяніе будущей жизни облегчало ихъ сокрушенія и стоны. «Вы говорите», пишетъ онъ имъ, «что многіе изъ нашихъ братій падаютъ жертвами болѣзни; скажите лучше, что они навсегда освобождаются отъ бѣдствій вѣка. Для христіанина смерть есть освобожденіе, переходъ, переселеніе въ лучшую жизнь. Да, тамъ только, въ вѣчности обитаетъ истинный миръ, совершенное спокойствіе, блаженство безъ конца и перемѣны. А въ этомъ мірѣ надобно вести ежедневную борьбу съ діаволомъ, – въ безпрестанныхъ стычкахъ отражать копья его и стрѣлы: здѣсь у насъ брань съ сребролюбіемъ, съ распутствомъ, съ гнѣвомъ, съ тщеславіемъ. Если низложено сребролюбіе, то возстаетъ похоть; если похоть подавлена, – возникаетъ честолюбіе; если поражено честолюбіе; – насъ ожесточаетъ гнѣвъ, надмеваетъ гордость, завлекаетъ пьянство, – вражда разстроиваетъ согласіе, ревность уничтожаетъ дружбу. Вынужденъ бываешь злословить, хотя это запрещено закономъ божественнымъ, – клясться, хотя и это не позволено. И пріятно же оставаться надолго здѣсь, среди мечей діавольскихъ, когда, при быстро распространяющейся смерти, слѣдовало бы тѣмъ съ большею охотою и желаніемъ спѣшить ко Христу... Тебя – можетъ быть – останавливаетъ страхъ смерти? Смерти должепъ бояться только тотъ, кто, не будучи возрожденъ водою и духомъ, готовитъ себя въ жертву геенскому пламени, – кто не огражденъ крестомъ и страданіемъ Христовымъ, – кто чрезъ смерть первую препровождается ко второй. Смерти долженъ бояться тотъ, кто, по исходѣ изъ сего міра, будетъ вѣчно мучиться и для кого продолженіе пребыванія здѣсь служитъ только временною отсрочкою страданія и стенаній. Во время настоящей смертности многіе и изъ нашихъ умираютъ, то есть, многіе и изъ нашихъ вземлются отъ сего міра. Но эта смертность, служащая пагубою іудеямъ, язычникамъ и прочимъ врагамъ Христовымъ, для рабовъ Божіихъ есть спасительное изшествіе изъ міра»[10]. – Пробудивши такимъ образомъ вѣру въ душѣ своего народа, Кипріанъ оканчиваетъ свое пастырское посланіе слѣдующей величественной рѣчью:

«Кто, находясь на чужой сторонѣ, не спѣшилъ бы возвратиться въ отечество? Кто, поспѣшая на корабль къ своимъ, не желалъ бы пламенно попутнаго вѣтра, чтобы скорѣе можно было обнять своихъ друзей? А мы отечествомъ своимъ почитаемъ рай; патріархи стали уже нашими родными: почему же не спѣшимъ скорѣе увидѣть свое отечество, привѣтствовать родныхъ? Насъ ожидаетъ великое множество любезныхъ намъ, – ждетъ многочисленный сонмъ родителей, братьевъ, дѣтей, кои, не страшась уже за свою безопасность, еще заботятся и о нашемъ спасеніи. Увидѣть ихъ, обнять, – о какая это радость для нихъ и вмѣстѣ для насъ! Тамъ славный ликъ апостоловъ; тамъ сонмы радующихся пророковъ; тамъ безчисленное множество мучениковъ, увѣнчанныхъ за побѣду въ борьбѣ и страданіи; тамъ торжествующія дѣвы, силою воздержанія побѣдившія вожделѣнія плоти; тамъ воспріявшіе награду благотворители, которые, снабжая пищею и щедрыми подаяніями нищихъ, земныя наслѣдственныя сокровища свои перенесли въ сокровищницы небесныя. Къ нимъ-то поспѣшимъ, возлюблеппѣйшіе братья, съ неудержимою любовію, съ пламеннымъ желаніемъ – быть скорѣе съ ними, скорѣе прійти ко Христу. Таковое помышленіе наше да видитъ Богъ; на таковое стремленіе нашей мысли и вѣры да обратитъ взоръ Господь-Христосъ, имѣющій излить обильнѣйшія награды славы своей, на тѣхъ, которые большую показали преданность Ему»[11]!

Таково ученіе, которое преподавалось съ карѳагенской каѳедры во время моровой язвы, свирѣпствовавшей въ этомъ городѣ! Пастырское наставленіе св. Кипріана, по случаю этого бѣдствія, служитъ образцомъ для духовнаго краснорѣчія. И всякій разъ, какъ подобное бѣдствіе повергаетъ народъ въ уныніе, слѣдовало бы пользоваться мыслями св. епископа, чтобы преподать людямъ самыя высокія утѣшенія, какія только можно найти. Что касается идеи господствующей въ посланіи къ Деметріану и въ трактатѣ о смертности, то нельзя опровергнуть ея правдивости, не отвергнувъ существованія Бога, живаго и личнаго. Въ глазахъ епископа карѳагенскаго бѣдствія, свирѣпствующія на землѣ, имѣютъ характеръ и наказанія и испытанія, наказанія для злыхъ, а испытанія для добрыхъ. На это – пожалуй – раціоналистъ возразитъ, что причины эпидемій суть чисто физическія, и что наука не можетъ признать свободнаго дѣйствія Промысла въ томъ, что служитъ только результатомъ законовъ природы. Но это теорія жалкая! Она ведетъ къ дуализму, гдѣ чувственный порядокъ не имѣетъ никакого отношенія къ порядку духовному. Мы тоже говоримъ, что заразительная болѣзнь получаетъ непосредственное начало въ матеріальныхъ фактахъ, которые являются въ силу законовъ, постановленныхъ Творцомъ. Но какой человѣкъ съ здравымъ разсудкомъ можетъ предположить, что Богъ не воленъ содѣлать этотъ внѣшній феноменъ тайной пружиной для управленія душъ? Это-то именно и доказываетъ величіе и единство божественнаго плана, что ничто не происходитъ въ этомъ мірѣ безъ того, чтобы отраженіе не почувствовалось въ мірѣ душъ; и то, что – по-видимому – оканчивается въ одномъ, распространяется и продолжается въ другомъ. Не допуская той мысли, что духовное ниже матеріальнаго, или что духъ и матерія, какъ думали манихеи, обязаны своимъ существованіемъ двумъ различнымъ началамъ, не возможно не признать, что этотъ физическій міръ имѣетъ значеніе и смыслъ только по своему отношенію къ духовному; потому что законы природы были установлены и явлены въ виду нуждъ существъ высшихъ, чѣмъ матерія, хотя и соединенныхъ съ нею тѣсными узами. Эти законы имѣютъ свой естественный ходъ; но Промыслъ направляетъ ихъ къ цѣли, которую онъ себѣ предназначилъ. Эти физическія причины производятъ свое обычное дѣйствіе; но производятъ совокупно съ причинами нравственными, и по волѣ Того, Кто установилъ ихъ и заставилъ дѣйствовать вмѣстѣ, согласно. Такимъ образомъ пороки злыхъ, добродѣтели и молитвы праведныхъ могутъ отпечатлѣвать свое дѣйствіе въ области чисто внѣшней и матеріальной; потому что Богъ управляетъ законами природы, имѣя цѣлію нравственный порядокъ. Короче сказать, міръ духовный и міръ чувственный тѣсно соединены между собою и проникаютъ одинъ другой, – такъ что явленіе, происшедшее отъ причинъ физическихъ, можетъ имѣть въ тоже время характеръ награды или наказанія. Ничто такъ не возвышаетъ духъ человѣческій, какъ ученіе, которое исторгаетъ его отъ господства слѣпаго фатализма, и поставляетъ въ зависимость отъ десницы Отца и праведнаго Судіи, указывая человѣку въ ходѣ самой природы первое утвержденіе закона божественнаго. Преданность и покорность явились въ душахъ только съ тѣхъ поръ, какъ исчезъ языческій фатализмъ предъ этимъ великимъ словомъ: «истинно говорю вамъ, ни одинъ волосъ не упадетъ съ главы вашей безъ воли Отца Моего Небеснаго».

К. Скворцевъ.

«Труды Кіевской духовной академіи». 1866. Т. 2. № 8. С. 441-460.

[*] Cours d'éloquence sacrée fait à la Sorbonne pendant l'anée 1863/4, par M. l'abbé Freppel.

[1] Ad Demetr. X. XI.

[2] Ad Demetr. VІІІ.

[3] Div. inst. V, 4.

[4] Ad Demetr. X.

[5] Ad Demetr. III, IV.

[6] Ad Demetr. XXV.

[7] De mortal. XII, XIII.

[8] De mortal. VIII, IX.

[9] De mortal. XVI.