Иванъ Петровичъ Николинъ – Объ устной исповѣди (Къ св. Четыредесятницѣ).
Великій постъ всегда пользовался у насъ на Руси глубокимъ, можно сказать, священнымъ уваженіемъ. У нашихъ древнихъ проповѣдниковъ напр. недостаетъ словъ для похвалъ посту! «Постъ душу очищаетъ, и тѣло просвѣщаетъ, и на небо возводитъ, и ангеламъ равна творитъ, и къ Богу приближаетъ, и въ рай святый вводитъ». Такое значеніе получилъ постъ потому, что онъ являлся временемъ покаянія или, по обычному словоупотребленію, говѣнья. «Покаяніе безъ поста», по нашимъ древнимъ понятіямъ, «праздно есть». Говѣнье, обставленное въ древней Руси цѣлымъ кругомъ обрядовъ, обычаевъ и требованій, завершалось, какъ и теперь завершается, только съ значительной утратою старинныхъ обычаевъ, исповѣдью. Въ данномъ случаѣ христіанское сознаніе осталось вѣрнымъ завѣтамъ и практикѣ апостольской Церкви, когда «многіе изъ увѣровавшихъ приходили, исповѣдуя и открывая дѣла свои» (Дн. XIX, 18).
Со всею основательностію видятъ въ этомъ замѣчаніи книги Дѣяній указаніе на употребленіе устной исповѣди въ апостольское время. Выраженіе «исповѣдуя» съ греческаго (ἐξομολογεῖν) значитъ собственно «признавать что-либо явно», чрезъ выраженіе словомъ и, слѣдовательно, устно исповѣдывать тайну своего сердца.
Въ такомъ смыслѣ это слово употребляется не разъ на языкѣ священнаго Писанія. Напр. «и исповѣда (Іоаннъ), что я не Христосъ» (Іоан. 1, 20), или: «и крестились отъ него во Іорданѣ, исповѣдуя грѣхи свои» (Мѳ. III, 20). Въ книгѣ Дѣяній смыслъ разбираемаго слова еще болѣе усиливается дальнѣйшимъ – «открывая», которое съ греческаго (ἀναγγέλλοντες) значитъ «раздѣльно пересказывать что-либо, публично объявлять о чемъ-нибудь». И первенствующіе христіане, современники апостоловъ, очевидно, не вообще только сознавались въ своей грѣховности, раскрывали грѣхи не общіе, свойственные всѣмъ и каждому, а свои личныя согрѣшенія, грѣхи частные. «Довольно многіе изъ занимавшихся чародѣйствомъ», продолжаетъ Дѣеписатель, по объявленіи своего грѣха, «собравъ книги свои, сожгли предъ всѣми» (Дн. XIX, 19). – Въ древнеотеческой литературѣ слово «экзомологезисъ» (ἐξομολόγησις) получило значеніе техническаго термина, указывающаго именно на устное исповѣданіе грѣховъ.
На сколько древне и авторитетно происхожденіе исповѣди, на столько-же глубоко значеніе ея. Значеніе исповѣди двоякое: непосредственное, какъ выраженіе во внѣ соотвѣтствующаго внутренняго настроенія, и посредственное, какъ способъ или орудіе къ обновленію и возгрѣваяію въ человѣкѣ духовной жизни.
Первая точка зрѣнія на исповѣдь даетъ возможность обосновать устное исповѣданіе грѣховъ сравнительно легко. Исповѣдь есть потребность кающейся души, сокрушеннаго сердца. Извѣстенъ законъ, по которому всякая глубокая мысль, всякое сильно затронутое чувство стремятся вылиться въ соотвѣтствующихъ словахъ и образахъ. Здѣсь, такъ сказать, одинаковая психологія для творчества поэта, для ознакомленія другихъ съ своими изысканіями и обнародованіе своихъ открытій ученымъ, для проповѣди воодушевленныхъ пророковъ и фанатиковъ, для объявленія своихъ преступленій злодѣемъ. Радость и горе, потрясающія душу, чувство удовольствія и чувство виновности, наполняющія человѣка, побуждаютъ его искать сочувствующихъ себѣ, съ которыми можно было бы подѣлиться своимъ настроеніемъ, раскрыть свою душу, найти себѣ удовлетвореніе въ исповѣди. Интенсивности (напряженности) внутренняго переживанія соотвѣтствуетъ внѣшнее исповѣданіе его. Искренности и глубинѣ покаянія отвѣчаетъ полнота и искренность исповѣди. «Самый звукъ голоса», по мѣткому замѣчанію одного изъ нашихъ архипастырей (покойнаго Платона, еп. Костромскаго), «показываетъ расположеніе кающагося». Великіе грѣшники, раскаявшіеся въ своихъ беззаконіяхъ, оставили намъ трогательные и поучительные образцы исповѣди своихъ грѣховъ. Достаточно указать здѣсь на псалмы Давида.
Другая сторона исповѣди, по которой исповѣдь является средствомъ къ возгрѣванію и совершенствованію духовной жизни въ человѣкѣ, съ достаточною подробностію и убѣдительностію раскрыта въ твореніяхъ отцовъ и учителей Церкви, а также въ сочиненіяхъ выдающихся мыслителей. Въ данномъ случаѣ они выходятъ, прежде всего, изъ понятія о самой сущности и значеніи грѣха. Грѣхъ есть явленіе противоестественное. Онъ вноситъ разстройство въ духовную природу человѣка. Какъ бы ни былъ сладокъ грѣхъ, неиспорченная совѣсть отвѣчаетъ на него угрызеніями и внутренними мученіями, явно свидѣтельствуя тѣмъ о его ненормальности. Поэтому, исповѣданіе или изверженіе его требуется человѣческою душею, подобно тому, какъ неудобоваримая пища, или что-либо вредное для нашего организма возбуждаетъ тошноту и требуетъ такимъ образомъ удаленія, изверженія изъ организма (Оригенъ). Исповѣдь освобождаетъ душу отъ давящей тяжести грѣха, доставляетъ облегченіе совѣсти: «насколько исповѣданіе грѣховъ облегчаетъ, настолько утаеніе отягчаетъ», – разсуждаетъ Тертулліанъ.
Для удаленія грѣха недостаточно только внутренняго сознанія его и рѣшимости воздерживаться отъ него. Необходимо именно исповѣданіе грѣха. Это обусловливается, главнымъ образомъ, тѣмъ, что совѣсть бываетъ особенно впечатлительна обыкновенно къ первымъ паденіямъ. Но съ привычкою ко грѣху, при повтореніи проступковъ, совѣсть теряетъ свою первоначальную чувствительность и становится равнодушной къ нему. Исповѣдь пробуждаетъ совѣсть отъ такого усыпленія, требуетъ ее саму на судъ, побуждаетъ къ самоиспытанію. Исповѣдь составляетъ какъ бы зеркало нашихъ преступленій, въ которомъ мы можемъ созерцать ихъ во всей ихъ наготѣ и неприглядности. «Почему мы скрываемъ собственные пороки?» спрашивалъ римскій философъ Сенека. «Потому, что въ нихъ совершенно погрязаемъ: исповѣданіе своихъ грѣховъ есть признакъ выздоровленія». Когда мы исповѣдуемъ свои грѣхи, мы сознаемъ ихъ важность, чувствуемъ ихъ тяжесть, и это сознаніе, это чувство побуждаютъ насъ къ раскаянію. На этомъ основанъ допросъ матерью провинившагося ребенка, судьею – преступника. «Мы исповѣдуемъ свой грѣхъ Господу не потому, чтобы Онъ не зналъ, но потому, что чрезъ исповѣдь рождается покаяніе», – говоритъ Тертуліанъ. Такъ раскаяніе и исповѣдь обусловливаютъ другъ друга и взаимно дѣйствуютъ другъ на друга.
Въ простомъ сознаніи грѣховъ нѣтъ далѣе, по справедливому замѣчанію Паскаля{1}, той силы сокрушенія о грѣхахъ и той глубины дѣйствительнаго смиренія, какія свойствены истинно кающемуся и находятъ свое проявленіе въ исповѣди. Извѣстно, что самолюбіе и ложная стыдливость являются помѣхой и препятствіемъ на пути раскаянія. Самолюбіе извратило первую исповѣдь падшаго человѣка, которую онъ долженъ былъ принести еще въ раю, предъ лицемъ Самого, теперь незримаго нами, Судіи Бога. Мы знаемъ, какъ самолюбіе не позволило тогда первымъ грѣшникамъ придти къ сознанію своего грѣховнаго состоянія, какъ, вмѣсто исповѣданія грѣха, оно выдумывало только однѣ преступныя извиненія и даже рѣшалось судить Самого Судію, слагая на него свою вину. Мы знаемъ, что за тогдашнее утаеніе грѣха впослѣдствіи всю жизнь люди осуждены были каяться, – и какимъ горькимъ, тяжелымъ покаяніемъ!.. И теперь самолюбію свойственно умалять виновность нашихъ проступковъ, уменьшать важность нашихъ прегрѣшеній. Самооправданіе сопровождаетъ почти каждый человѣческій грѣхъ. Ложная стыдливость связываетъ нашъ языкъ отъ обнаруженія нашихъ грѣховныхъ язвъ. Развѣ все это – признаки дѣйствительнаго покаянія, хотя бы человѣкъ и сознавалъ вообще свою грѣховность? «Есть путь покаянія, поучаетъ св. Іоаннъ Златоустъ. Какой? Смиреніе. Смирись, – и узы грѣховъ твоихъ разрѣшатся... Если ты исповѣдуешь грѣхи твои и смиришься, – то будешь оправданъ». Это вполнѣ естественно: «гордостію мы отступили отъ Бога, не иначе какъ смиреніемъ можемъ возвратиться къ Нему. Глубокому смиренію отпущаются грѣхи» (Блаж. Августинъ). А оно выражается въ подробной, не щадящей самолюбія, возвышающейся надъ ложной стыдливостію, исповѣди. Исповѣданіе грѣха есть, значитъ, вмѣстѣ съ тѣмъ признакъ нравственнаго мужества, показатель пробудившейся въ душѣ человѣка силы къ добру, одержанной побѣды надъ грѣховной склонностію. Эта мысль находитъ себѣ подтвержденіе во многихъ изреченіяхъ отцовъ Церкви. «Исповѣдь во грѣхахъ, по словамъ св. Ефрема Сирина, служитъ къ уничтоженію прегрѣшеній». Св. Василій Великій говоритъ: «если обнажимъ грѣхъ исповѣдію, то сдѣлаемъ его сухимъ троскотомъ (злакомъ), достойнымъ того, чтобы пояденъ былъ очистительнымъ огнемъ» Божественной благодати.
Въ силу раскрытыхъ психологическихъ свойствъ устной исповѣди понятно, почему, по ученію Православной Церкви, врачевство покаянія состоитъ изъ сознанія грѣховъ и исповѣданія ихъ.
Ив. Николинъ.
«Душеполезное Чтеніе». 1904. Ч. 1. Кн. 2 (Февраль). С. 340-344.
{1} Французскій мыслитель ХVII в. Его «мысли» (Pensées), переведенныя и на русскій языкъ, и до сихъ поръ не утратили своего значенія.
