Митрополитъ Антоній (Храповицкій) – Какое значенiе для неравственной жизни имѣетъ вѣра во Іисуса Христа, какъ Бога.
Христос – Единородный. Икона XVIII в. из храма Единородного сына Божьего в дер. Килани на Кипре.
Мы взялись за посильный отвѣтъ на подобный вопросъ въ виду заявленія Л. Тостого о томъ, будто догматы Символа вѣры не только не имѣютъ никакого значенія для нравственной жизни, но напротивъ противорѣчатъ требованіямъ Нагорной Проповѣди, излагающей ученіе о христіанской добродѣтели.
Впрочемъ и помимо Толстого долженъ же каждый просвѣщенный христіанинъ сознавать, какая для него польза въ томъ, что онъ исповѣдаетъ Іисуса Христа истиннымъ Богомъ и это исповѣданіе считаетъ однимъ изъ условій своего спасенія. Спасеніе дается исполняющимъ заповѣди (Матѳ. ХІХ, 17), а потому, если нельзя спастись безъ вѣры въ Божество Іисуса Христа и во Св. Троицу, то значитъ, что безъ этихъ вѣрованій не возможно исполнять заповѣдей, не возможно созидать въ себѣ совершенства евангельскія и преоборать грѣховныя страсти.
§1. Итакъ представляютъ ли русскіе образованные люди ту неразрывную внутреннюю связь, которая существуетъ между догматами и добродѣтелью? Увы, очень смутно. Развѣ не приходится намъ слышать такія легкомысленныя заявленія, даже изъ устъ женщинъ: «я считаю Іисуса Христа своимъ идеаломъ и не менѣе васъ уважаю Его ученіе, но никогда не могу признать Его Богомъ». – Пусть бы такія люди были послѣдовательны, пусть бы открыто отвергали то ученіе, которое изъ устъ Христовыхъ провозгласило себя словомъ Божіимъ, но они этого не хотятъ дѣлать откровенно; если же начать ихъ спрашивать по отдѣльнымъ заповѣдямъ, то громадное большинство послѣднихъ окажется ими отвергнутыми: признаете вы смиреніе? нѣтъ; признаете покаяніе? нѣтъ; считаете ли обязательною кротость? не всегда; прилагаете ли заботу о томъ, чтобы душа ваша алкала и жаждала правды? признаться, – никогда и т. д. Нѣкоторыя изъ этихъ заповѣдей Господнихъ отвергаются даже принципіально современнымъ европейскимъ обществомъ, напр., заповѣдь о смиреніи, о цѣломудріи; почти такая же участь присуждена и тѣмъ словамъ Христовымъ, которыя научаютъ насъ личнымъ отношеніямъ къ Богу и къ Нему Самому. Какое дѣйствительно приложеніе можетъ сдѣлать современный отрицатель Его Божества изъ притчи о блудномъ сынѣ, о мытарѣ и фарисеѣ, о сѣятелѣ, о богатомъ и Лазарѣ? Какъ онъ приложитъ къ своей душѣ бесѣду Господню съ Никодимомъ о возрожденіи и вѣрѣ въ Него, подобную же бесѣду о воскресеніи мертвыхъ (Іоан. VII гл.), о добромъ пастырѣ, о страшномъ судѣ и прощальную бесѣду съ учениками – о личныхъ отношеніяхъ къ Нему вѣрующихъ, и о всегдашнемъ пребываніи Спасителя съ нами? Останутся только повѣствованія о чудесахъ Христовыхъ, но вѣдь и ихъ либо сплошь отрицаютъ невѣрующіе въ Его Божественное достоинство, либо съ невѣроятною натяжкой истолковываютъ въ смыслѣ естественнаго врачеванія больныхъ, такъ что частыя ссылки Спасителя на Свою чудотворную силу приходится имъ понимать, какъ обманъ. Итакъ значительная часть Евангелія прямо отвергается невѣрующими въ Сына Божія, а прочія заповѣди Его, хотя и окружаются сочувствіемъ и уваженіемъ, но какъ нѣчто или невыполнимое, выражающее собою недостижимый идеалъ, или какъ нѣчто очень симпатичное для художественнаго созерцанія, но вовсе необязательное для исполненія. Къ исполненію принимаются лишь слова и дѣла прощенія и благоснисхожденія Господа къ кающимся грѣшникамъ, при чемъ самое условіе прощенія, т. е. покаяніе, забывается, а выводится только легкое отношеніе ко всякимъ грѣхамъ. Евангеліе, однимъ словомъ, для такого рода людей пріобрѣтаетъ значеніе не болѣе, какъ чувствительной поэмы или назидательной басни.
§ 2. Впрочемъ невѣрующіе всячески стараются скрыть отъ другихъ, а иногда и отъ самихъ себя, что отрицатель Божества Христова можетъ считать Спасителя только нечестнымъ обманщикомъ, празднымъ мечтателемъ, въ родѣ Магомета: невѣрующіе во что бы ни стало силятся сохранить представленіе о Христѣ, какъ о человѣкѣ совершенномъ, святомъ. Такъ, напр., Л. Толстой, хотя и старается убѣдить читателей въ томъ, что большинство чудесъ Христовыхъ выдумано послѣ, а тѣ событія, которыя апостолы считали чудесами, были событіями естественными, но не желаетъ представить Христа обольстителемъ. При всемъ томъ, слѣпорожденный, по Толстому, вовсе не слѣпой, а темный, глупый человѣкъ, котораго Христосъ сдѣлалъ умнымъ; разслабленный, по его мнѣнію, былъ просто лѣнтяй, валявшійся въ Виѳездѣ; Спаситель только усовѣстилъ его работать. По толстовскому евангелію, не замѣтно, чтобы І. Христосъ препятствовалъ ложному пониманію. Его исцѣленій, чтобы старался отвращать мысль о Своемъ Божествѣ; къ концу своего изложенія авторъ уже забылъ о своемъ желаніи представить Спасителя совершеннымъ человѣкомъ и не можетъ удержаться отъ того, чтобы не обвинить Его въ страхѣ предъ фарисейской стражей и желаніи обороняться отъ нея оружіемъ. Однако наши невзыскательные читатели все это готовы просмотрѣть на радости, что можно уважать Евангеліе, не вѣря въ Божество Христово, а слѣдовательно, и сохраняя право выбирать изъ него только то, что нравится имъ самимъ, или Л. Н. Толстому. Это тѣмъ заманчивѣе, что отрицательные писатели не воспрещаютъ называть І. Христа Спасителемъ, Искупителемъ, указывая въ Немъ живой примѣръ къ подражанію. Такъ поступаетъ и нашъ Толстой, но особенно удачно съумѣлъ обольстить подобными словами нашу публику Эрнестъ Ренанъ. Кому не приходилось съ негодованіемъ выслушивать заявленія русскихъ дамъ: «меня заставилъ полюбить Іисуса Христа никто иной, какъ Ренанъ своею книгой». «Вотъ, прибавляютъ мужчины: Ренанъ, хотя и не признаетъ І. Христа Богомъ, но оказалъ христіанству лучшую услугу, чѣмъ всѣ богословы, представивъ Спасителя совершеннымъ человѣкомъ и такимъ образомъ понудивъ всѣхъ одинаково уважать Іисуса».
Когда такія ужасныя слова будутъ читать сыны не европейской, а христіанской культуры, знакомые съ Ренаномъ, то конечно они придутъ къ заключенію, что въ ХIХ-мъ вѣкѣ многое писалось и печаталось въ состояніи бѣлой горячки. Дѣйствительно, никто, какъ именно этотъ самый Ренанъ, не убѣждаетъ насъ въ вышеприведенной дилеммѣ о томъ, что Спасителя можно признавать только Богомъ, а если не признавать этой истины, то жалкимъ обманщикомъ. И Ренанъ вовсе не желаетъ останавливаться предъ этимъ выборомъ: онъ прямо навязываетъ Спасителю потворство баснямъ народа о Его чудотвореніяхъ, искательство у народа симпатій къ Своей личности и наконецъ дерзаетъ изрекать такую хулу, будто Спаситель вызвалъ изъ гроба не четверодневнаго мертвеца, а заживо припрятаннаго въ пещеру друга, для воздѣйствія на суевѣрную толпу.
Мы сказали, что люди невѣрующіе, но устами своими чтущіе Спасителя, берутъ изъ Евангелія лишь то, что можетъ въ ложномъ истолкованіи потворствовать ихъ страстямъ. Съ особенною ясностью это сказалось въ книжкѣ Ренана. Замѣтивъ въ проповѣди Христовой двѣ стороны – милосердіе къ кающимся и обличительныя угрозы коснѣющимъ въ беззаконіяхъ грѣшникамъ, – ученіе о радостномъ примиреніи съ Богомъ и со своею совѣстію, – и ученіе о крестѣ, о самопожертвованіи, о перенесеніи ненависти міра; однимъ словомъ, усмотрѣвъ и скорбную, и утѣшительную сторону евангельскаго ученія, какъ съумѣлъ авторъ отдѣлаться отъ первой и сохранить только послѣднюю, въ качествѣ истиннаго ученія Христова? Очень просто: онъ порѣшилъ, что все обличительное, печальное, требующее подвиговъ, явилось изъ устъ Спасителя, не какъ Его убѣжденіе, а просто какъ плодъ его раздраженія противъ жестоковыйныхъ слушателей, не желавшихъ признать Его за посланника Божія, – какъ плодъ неудовлетвореннаго самолюбія. Истинныя Его убѣжденія, по Ренану, это одинъ розовый сантиментализмъ, воспитанный живописными пейзажами галилейской природы, а потому только тѣ слова Евангелія и имѣютъ значеніе для христіанъ, которыя говорятъ о примиреніи съ Богомъ, о всенародномъ значеніи истины, о прощеніи блудниковъ и мытарей: наоборотъ все, что сказано о мученичествѣ за истину, о воздаяніи, о возрожденіи – все это можно оставить, какъ слова, вызванныя случайнымъ раздраженіемъ.
И вотъ за такую-то грязную водицу Ренана превозносятъ, какъ великаго истолкователя словъ Іисуса Христа, а Его, облеченнаго въ позорную хламиду самолюбиваго обманщика, предпочитаютъ тому святѣйшему Образу чистоты, любви, смиренія и величія Божественнаго, Который начертанъ на страницахъ нашего церковнаго Евангелія. Не ясно ли, что отрицатели Божества Христова не могутъ сохранить представленія о Его святости, что этотъ догматъ церкви не напрасно съ такою ревностью охраняется ея отцами и учителями?
Впрочемъ допустимъ, что, не признавая истины о Божествѣ Іисуса Христа, я могу вообразить Его совершеннѣйшимъ человѣкомъ: какую же нравственную силу буду я тогда почерпать отъ Него? какое право сохраню я на то, чтобы называть Его своимъ Спасителемъ? Нѣмецкіе мыслители-пантеисты отвѣчаютъ на это очень скучными и туманными разсужденіями о томъ, будто бы Христосъ удостовѣрилъ людей въ ихъ единосущіи съ Богомъ и тѣмъ избавилъ отъ страха смерти, научивъ, что послѣдняя вводитъ насъ въ единство съ Божествомъ, сливаетъ съ Нирваной. Тому же учитъ и Толстой, представляя Спасителя наиболѣе популярнымъ пантеистомъ. Впрочемъ нашъ отечественный писатель не могъ до конца уподобиться своимъ германскимъ руководителямъ въ такомъ охолощеніи христіанства и, стараясь вопреки собственной логикѣ сохранить ученіе о жизни, какъ о внутренней борьбѣ, прибавляетъ еще мысль о томъ, что Іисусъ Христосъ, какъ истинно святой человѣкъ, есть наилучшій предметъ подражанія въ разныхъ сомнительныхъ случаяхъ жизни каждаго человѣка, удостовѣряющій послѣдняго въ возможности жить свято; въ этомъ смыслѣ Христосъ есть Спаситель людей.
Но вѣдь тогда спасителями должно называть и другихъ нравственныхъ героевъ, могущихъ служить примѣрами добродѣтельной жизни и ея руководителями, напр., Будду, Конфуція, Сократа, апостоловъ и святыхъ? Толстой не прочь первыхъ трехъ причислить къ лику спасителей: онъ только утверждаетъ, что Іисусъ Христосъ въ совершеннѣйшей степени оправдываетъ такое наименованіе. Но тогда очень возможно, что при теперешнемъ, столь высокомъ, настроеніи умовъ явится одинъ или даже много людей, несравненно лучшихъ, чѣмъ Іисусъ Христосъ, которые съ еще большимъ правомъ примутъ названіе спасителей и искупителей человѣчества. Толстой не имѣетъ никакихъ основаній отвѣтить на такой вопросъ отрицательно. Отсюда слѣдуетъ, что единымъ Спасителемъ нашимъ І. Христосъ можетъ быть лишь въ томъ случаѣ, если мы вѣримъ въ Него, какъ истиннаго Бога. Безъ этой вѣры Его нравственное значеніе для насъ очень мало возвышается надъ значеніемъ любого нравственнаго героя и даже можетъ уступать нѣкоторымъ героямъ, напр. тѣмъ, которые ближе къ намъ по своему положенію, по характеру, по условіямъ жизни и потому съ большимъ удобствомъ могутъ быть для насъ предметомъ подражанія.
§ 3. Такимъ образомъ нравственное значеніе нашего догмата достаточно ясно показано со своей отрицательной стороны, но эта сторона далеко не имѣетъ столь важнаго значенія, какъ сторона положительная, заключающаяся въ разсмотрѣніи условій нашего нравственнаго развитія, борьбы или совершенствованія, которое вовсе неотдѣлимо отъ живой вѣры въ Іисуса Христа, какъ истиннаго Бога. Но, чтобы никому не показалось, что мы самую нравственную жизнь нашу будемъ описывать не по существу, а съ желаніемъ указать вліяніе на нее этой вѣры, мы изложимъ главныя ея условія словами мыслителя, отрицавшаго Божество І. Христа и значеніе сего догмата для добродѣтели; разумѣемъ знаменитаго Канта, самаго безпристрастнаго изъ философовъ. И вотъ этотъ самый Кантъ надѣялся все-таки показать, что Евангеліе можетъ принести не меньшую пользу для отрицателей чудесъ и откровенія, чѣмъ для вѣрующихъ. Показать этого ему конечно не удалось, но во всякомъ случаѣ онъ разсуждаетъ несравненно убѣдительнѣе, нежели современные отрицатели. Замѣтимъ при этомъ, что его религіозныя воззрѣнія, съ значительнымъ однако пониженіемъ ихъ нравственной цѣнности, легли въ основаніе Тюбингенской раціоналистической школы, изъ которой выродился и Ренанъ, и нашъ Толстой. Эта школа въ лицѣ Штрауса, Баура, Гартмана и подобныхъ не могла цѣликомъ удержать Кантовскихъ воззрѣній на ученіе евангельское, потому что названный философъ старается сохранить высоту и чистоту евангельскихъ заповѣдей. Сверхъ того, будучи по своей морали несравненно выше всѣхъ своихъ современныхъ послѣдователей, къ которымъ себя причисляютъ почти всѣ до одного философы Европы, Кантъ удержалъ мысль о безусловной противоположности добра и зла, о борьбѣ въ насъ обоихъ этихъ началъ, о свободѣ воли и нравственной отвѣтственности. Излагая его ученіе объ искупленіи или спасеніи, мы не будемъ касаться его разсужденія о моральной автономіи[1], а прямо обратимся къ описанію того, что по его мнѣнію происходитъ въ человѣкѣ, когда онъ рѣшитъ посвятить себя достиженію нравственнаго совершенства. Тогда мы, надѣюсь, безъ труда увидимъ, что оно возможно лишь при живой вѣрѣ во І. Христа, какъ безусловно святого, безгрѣшнаго, за насъ пострадавшаго Искупителя и какъ истиннаго Бога.
Вотъ, какъ разсуждаетъ нашъ философъ объ исправленіи жизни. «Переходъ къ добру, говоритъ Кантъ, не можетъ произойти въ человѣкѣ безъ боли. Чувство внутренняго разлада и обновленія причиняетъ страданіе тѣмъ болѣе мучительное, что истребляемыя злыя наклонности воли пустили глубокіе корни въ природѣ человѣка и обратились въ привычку... Сталкиваясь между собою, различныя чувства (ужасъ о прежнемъ грѣхѣ и радость обновленія) причиняютъ то высочайшее страданіе, о какомъ только можно составить представленіе. Это – скорбь, несравнимая ни съ какою другою скорбью. Одинаково справедливо, какъ то положеніе, что принятіе за правило воли добраго начала производитъ страданіе, такъ и обратное, что страданіе происходитъ отъ возрожденія и оставленія зла. Страданіе есть произведеніе заразъ того и другого одно временнаго акта» (отрѣшеніе отъ зла и соединеніе съ добромъ и Богомъ). – Конечно эти мысли для православнаго христіанина – азбучныя, но для Запада, затемнившаго понятіе о христіанскомъ подвигѣ, это самое великое, до чего дошла его иѳика, настолько великое, что громадное большинство послѣдующихъ моралистовъ не только не могло усвоить эту истину, но не съумѣло даже освоиться съ нею. Лишь въ послѣдніе годы она проникаетъ въ изящную литературу Франціи, и то подъ вліяніемъ болѣе простого изложенія ея русскими беллетристами, а никакъ не Кантомъ. Итакъ послѣдній утверждаетъ, что переходъ къ добру есть непремѣнно «умираніе ветхаго человѣка, его распятіе со страстьми и похотьми: оно, какъ самое болѣзненное изъ всѣхъ страданій, есть совершенное обновленіе сердца и принятіе настроенія Сына Божія въ свое собственное постоянное руководительное правило». Гдѣ же намъ найти постоянное побужденіе къ тому, чтобы не только работать надъ своимъ усовершенствованіемъ, но и примиряться съ тѣми страданіями, которыя съ нимъ связаны? Страданіе есть предметъ отвращенія для естественнаго человѣка; почти вся его жизнь только въ томъ и состоитъ, что онъ прилагаетъ заботы къ заботамъ, чтобы постоянно избѣгать страданій. А тутъ ему говорятъ апостолы, чтобы онъ радовался въ скорбяхъ, чтобы хвалился ими. Евангеліе ублажаетъ изгнанныхъ, и опозоренныхъ, и избитыхъ, зоветъ всѣхъ на тѣсный путь, которымъ идутъ немногіе, требуетъ отвергнуться себя и самую жизнь свою возненавидѣть, предвѣщаетъ горе богатымъ, пресыщеннымъ, смѣющимся и тѣмъ, о которыхъ всѣ люди говорятъ доброе. Слѣдовать такому ученію значитъ идти наперекоръ нашей себялюбивой природѣ: чѣмъ же вы побудите меня къ этому?
Кантъ говоритъ, что во мнѣ есть зачатки другой природы духовной, сорадующейся истинѣ и добру. Вѣрно, но если я буду поступать по истинѣ ради только послушанія этому голосу, когда его слышу, то вѣдь совершенно по той же логикѣ я долженъ повиноваться порочнымъ страстямъ, когда ихъ требованія надвигаются на мое сознаніе. Эта природа злая, для одолѣнія которой нужно распинать себя, гораздо сильнѣе во мнѣ, чѣмъ природа добрая, и слѣдовать сей послѣдней естественный человѣкъ поэтому не станетъ и не можетъ.
«Чтобы вдохновиться представленіемъ исконнаго нравственнаго совершенства, говоритъ Кантъ: мы должны представить послѣднее уже осуществившимся реально, и тогда мы безъ труда будемъ вдохновляться этимъ прекраснымъ образомъ. который будетъ для каждаго изъ насъ, а слѣдовательно и для всѣхъ насъ истиннымъ спасителемъ». Видите, какъ легко спасаться въ фантазіи нѣмецкаго философа: достаточно найти для того вдохновляющій примѣръ; остается только дивиться. Отчего такъ мало спасающихся, когда сотни милліоновъ ознакомлены съ примѣромъ жизни Спасителя.
§ 4. Справедливо конечно то, что нравственный обликъ Его возвышаетъ и умиляетъ мой духъ, но одно дѣло любоваться, а другое – подражать. Когда ради подражанія Ему я долженъ идти противъ своей природы, противъ общества, исторіи и идти на крестъ, то святость І. Христа для невѣрующаго въ Божество Его, сейчасъ же начинаетъ тускнѣть, представляться чѣмъ-то условнымъ, быть можетъ весьма приличнымъ для Самого Іисуса Назорея, но совершенно неприложимымъ къ устройству современной намъ жизни. Іисусъ могъ быть святымъ, но какъ Онъ, обладатель такой геніальной и нравственно одаренной природы. Убѣдитъ и меня грѣшнаго, что мнѣ тоже присужденъ путь этой нравственной чистоты? Орѳей могъ пѣніемъ укрощать звѣрей, Сократъ – удивлять боговъ своимъ умомъ, Александръ – мужествомъ, Ахиллъ – быстротою, но если я, обычный человѣкъ, пожелаю гнаться за всѣми геніями, то не буду ли смѣшенъ, какъ лягушка, надувавшаяся чрезъ силу, чтобы быть воломъ? Недаромъ мудрый Никодимъ говорилъ Іисусу, что возродиться такъ-же не возможно, какъ войти снова въ утробу матери; недаромъ іудеи твердили, что Онъ обольщаетъ народъ. Можетъ быть Онъ и былъ святымъ, но думать, что подобная святость доступна и мнѣ, значитъ обольщаться, какъ Симонъ Волхвъ, желавшій летать по воздуху, будучи плотью. Пусть Христосъ зоветъ меня къ Себѣ, призываетъ къ борьбѣ съ міромъ, но и міръ манитъ меня своими прелестями; онъ тоже мнѣ сроденъ и, кажется, болѣе сроденъ, чѣмъ Евангеліе.
Дѣйствительно, помимо своей внутренней борьбы съ самимъ собою, христіанинъ бываетъ ежедневно принужденъ дѣлать выборъ между Христомъ и міромъ, который враждебенъ избранному пути совершенства. Міръ, правда, не любитъ и сплошного порока и злобы, но еще болѣе ненавидитъ сплошную добродѣтель и избиваетъ ея послѣдователей. Вотъ почему греки, измышлявшіе себѣ боговъ по наблюденію надъ жизнью природы, человѣка и общества, представляли себѣ небожителей ни слишкомъ добрыми, ни слишкомъ злыми, но приписывали имъ всѣ тѣ и добрыя, и злыя силы, которыя управляютъ видимою жизнью міра, человѣческихъ душъ и обществъ. Міръ проникнутъ грѣхомъ въ самыхъ основныхъ законахъ органической жизни, представляющей собою себялюбивую борьбу за существованіе, – въ теперешнемъ устройствѣ нашего похотливаго тѣла и мстительной, гордой души, въ исторіи человѣческихъ обществъ и даже въ устроеніи семействъ: вездѣ себялюбіе, похоть и гордость. Подвижникъ совершенства, самъ еще далеко несвободный отъ соуслажденія зломъ, становится противъ всей этой громады, имѣя за собой только примѣръ І. Христа и Его сравнительно немногихъ послѣдователей, (притомъ вѣровавшихъ въ Его Божество). Не ясно-ли, что и онъ, колеблющійся между міромъ и Христомъ, только въ томъ случаѣ пойдетъ противъ міра, «осудитъ міръ», если будетъ вѣровать, что Христосъ выше міра, по слову Апостола: «кто побѣждаетъ міръ, какъ не тотъ, что вѣруетъ, что Іисусъ есть Сынъ Божій!» (1 Іоан. V, 5), Тибо къ нему только приложимо другое изреченіе: «Тотъ, Кто въ васъ, больше того, кто въ мірѣ» (1 Іоан. IV, 4). Христосъ долженъ быть выше міра не только видимаго и познаваемаго, но и всякаго возможнаго міра, всякаго условнаго бытія: для сего Онъ долженъ быть бытіемъ безусловнымъ, безначальнымъ, ибо, если Онъ начался, то, быть можетъ, существуетъ и откроется нѣкая болѣе древняя Его сила, которая займетъ своевременно отнятое у ней мѣсто и изгонитъ все ей враждебное – равнымъ во всемъ Творцу по естеству Своему, ибо иначе кто увѣритъ меня, что святость Божія не иная, чѣмъ та, проповѣданная Христомъ, которая сдѣлала меня врагомъ и мученикомъ міра? Итакъ, чтобы быть нашимъ Спасителемъ, Христосъ долженъ быть выше природы и міра, истиннымъ Богомъ. Сіе нужно, чтобы во имя Его отрицать міръ, противорѣчить міру; а чтобы объединить это противорѣчіе съ міромъ въ высшемъ духовномъ единеніи съ нимъ, чтобы возлюбить обновленный Имъ міръ, нужно вѣрить, что міръ въ теперешнемъ его грѣховномъ видѣ есть не истинный сотворенный Богомъ Его храмъ, но оскверненный и искаженный злою волею людей, что Словомъ онъ былъ созданъ и безъ Слова не начало быть ничто, что начало быть. Въ этомъ мысль пролога Іоаннова, тѣсно связанная съ ученіемъ Ветхаго Завѣта о промыслительномъ Словѣ.
§ 5. Итакъ, принимая во вниманіе условія нашего внутренняго совершенствованія, мы должны признать, что дѣйственное значеніе примѣра и слова Христова простирается только на тѣхъ Его послѣдователей, которые исповѣдаютъ Его Богомъ; но и такая дѣйственность еще далеко недостаточна для того, чтобы возвести людей на крестъ жизни, чтобы дать имъ силы терпѣливо нести этотъ крестъ: для этого нужно принять и исполнить ученіе о Христѣ – Искупителѣ.
Пожалуй, видя страданія, освященныя участіемъ въ нихъ Сына Божія, я возлюблю ихъ, я получу въ сердцѣ своемъ рѣшимость нести ихъ, но будетъ ли польза отъ ихъ несенія?
Справедливо разсуждаетъ Кантъ, говоря, что нравственное совершенство есть совлеченіе ветхой порочной природы и облеченіе въ новую; но отъ кого же возьметъ человѣкъ эту новую природу? Кто избавитъ его отъ сего тѣла смерти (Рим. VII, 24)? Ужели не право слово Евангелія о томъ, что съ терновника несобираютъ винограда и съ репейника смоквъ (Матѳ. VII, 16)? Примѣры такого подвижничества, которое силится изъ самого себя извлечь благія чувства и дѣла, убѣждаютъ насъ въ гибельности этого пути, ибо онъ заключается въ томъ, чтобы одну страсть подавлять другою, – такъ, побѣдившіе чувственность буддисты впадаютъ въ гордыню, побѣдившіе злобу – въ равнодушіе; вознестись же къ безстрастію и любви они не могутъ. Такова нравственность классическая и современная европейская, основанная на тщеславіи, – сухая и мертвая; такова нравственность магометанъ, заключающаяся въ регулярномъ наслажденіи чувственными благами и ожиданіи таковыхъ же въ жизни загробной. Но этого мало; даже тѣ, совершенно православные и самоотверженные подвижники, которые, увлекшись силою собственнаго духа, въ себѣ самихъ, а не въ благодати, полагали надежду дальнѣйшаго совершенствованія, скоро погибали въ горделивомъ или чувственномъ ослѣпленіи. Посему учители подвижничества всегда напоминали своимъ ученикамъ, что не въ нихъ самихъ, а въ благодатномъ отвнѣ дарованіи находится источникъ ихъ духовнаго возрастанія, какъ говоритъ Апостолъ: «я насадилъ, Аполлосъ поливалъ, но возрастилъ Богъ. Посему и насаждающій, и поливающій есть ничто, а все Богъ возращающій» (1 Кор. III, 7). Или въ другомъ мѣстѣ: «я болѣе всѣхъ ихъ потрудился; впрочемъ не я, а благодать, которая во мнѣ» (ХV, 10); «подвизаюсь силою Его, дѣйствующею во мнѣ могущественно» (Кол. I, 29).
§ 6. Впрочемъ, если и слово Божіе, и наблюденіе надъ подвижниками вѣры представляются для нашего сознанія чѣмъ-то отдаленнымъ и отвлеченнымъ, то обратимся къ явленіямъ обыденной, окружающей насъ жизни. Случалось ли вамъ видѣть человѣка, существенно измѣнившаго свою жизнь и ставшаго добродѣтельнымъ послѣ прежнихъ пороковъ? Каковы бываютъ причины подобныхъ превращеній? Почти всегда – религіозныя, но притомъ, по большей части, соединенныя съ испытаніемъ тяжелыхъ потрясеній, умертвившихъ или ослабившихъ ветхую природу грѣшника. Если же эти сопровождающія условія были не такого, отрицательнаго, характера, а положительнаго: то онѣ, конечно, заключались въ томъ, что съ порочнымъ человѣкомъ сблизился, душевно сроднился какой-либо чистый, любящій и умный другъ. Подобные благіе перевороты бываютъ, наприм., послѣ женитьбы или по возвращеніи въ отчій домъ къ любящимъ родителямъ. Въ дружбѣ порочнаго человѣка съ добродѣтельнымъ мы видимъ не простое подражаніе, а прямо усвоеніе, прививку нравственныхъ силъ одному отъ другого[2]. Живя одною жизнью съ любящимъ другомъ, порочный человѣкъ находитъ въ себѣ, дотолѣ небывалую, силу побѣждать злыя привычки, казавшіяся ему раньше неодолимыми. Ему теперь кажется, и не напрасно, что душа его борется со зломъ не одиноко, но вмѣстѣ, въ союзѣ съ душой его друга; вмѣсто одной доброй силы у него теперь двѣ.
При какомъ же условіи со стороны добраго друга происходитъ это таинственное сліяніе? Подъ условіемъ состраданія. Дѣйствительно, каждый можетъ убѣдиться чрезъ ежедневный опытъ, что не умъ, не краснорѣчіе, ни даже добрый примѣръ учителя не могутъ сами по себѣ измѣнить злую волю человѣка, но та сострадающая любовь, которою такъ полонъ былъ блаженный Апостолъ, восклицавшій: «дѣти мои! для которыхъ я снова въ мукахъ рожденія, пока не изобразится въ васъ Христосъ» (Гал. ІV, 19): это, особенно знакомое скорбнымъ матерямъ, глубокое переживаніе въ душѣ своей всѣхъ паденій любимаго человѣка, вотъ что заключаеть въ себѣ тайну духовнаго воздѣйствія на грѣшную душу. Кто владѣетъ ею, тотъ по выраженію Апостола, есть соработникъ у Бога на Его нивѣ (1 Кор. ІІІ, 9). А если такъ, то слѣдовательно истинный дѣлатель, истинный добрый пастырь есть Богъ, Христосъ, сострадающій каждому человѣку, простирающій ко всѣмъ Свои объятія и говорящій: о сколько разъ я хотѣлъ собрать васъ, какъ насѣдка собираетъ птенцовъ своихъ подъ крылья! (Матѳ. ХХІІІ, 37). Онъ, обѣщавшій во вѣки пребывать среди Своихъ учениковъ, Онъ говорившій Тайнозрителю: «се стою у двери и стучу, если кто услышитъ голосъ Мой и отворитъ дверь, войду къ нему и буду вечерять съ нимъ и онъ со Мною» (Ап. ІІІ, 20). Высшую степень состраданія ко грѣхамъ всѣхъ людей Господь показалъ въ саду Геѳсиманскомъ, когда началъ ими томиться въ такой степени, что просилъ Отца небеснаго объ избавленіи Себя отъ этого томящаго чувства «и былъ услышанъ за благоговѣинство», какъ говоритъ апостолъ (Евр. V, 7), ибо явился ангелъ и укрѣплялъ Его.
§ 7. Подъ какимъ же условіемъ могу я воспользоваться этою скорбью Спасителя о грѣхахъ людскихъ по подобію того, какъ порочный человѣкъ восполняетъ свою душу сострадательною любовью своего друга? Конечно лишь подъ условіемъ той увѣренности, что и я, лично я, былъ и есть заключенъ въ мысли и сердцѣ скорбѣвшаго о моихъ грѣхахъ Христа. Только въ этомъ случаѣ, когда я убѣжденъ, что Онъ видитъ меня, простираетъ незримо ко мнѣ Свою поддерживающую десницу, объемлетъ меня Своею сострадательною любовью, только подъ этимъ условіемъ Онъ дѣйствительно мой Спаситель, вливающій въ меня новыя нравственныя силы, научающій руцѣ мои на брань (Пс. ХVІІ, 35) со зломъ, не чуждый мнѣ, не историческій примѣръ добродѣтели, а часть моего существа, или вѣрнѣе я – часть Его естества, причастникъ естества Божескаго, какъ говоритъ апостолъ (2 Петр. 1, 4). Понятно, что такое вмѣщеніе въ своемъ сердцѣ всѣхъ личностей человѣческихъ могъ создать въ Себѣ только всевѣдущій и всеблагій Богъ. Итакъ мы снова видимъ, что Спасителемъ людей можетъ быть только Богъ, пріобщающійся естества нашего, т. е. Богочеловѣкъ и притомъ Страдалецъ, сострадающій намъ. Если бы мой переходъ отъ зла къ добру не былъ страданіемъ, то и Христу не надлежало бы страдать, но въ такомъ случаѣ, т. е. еслибъ человѣкъ однимъ только мгновеннымъ желаніемъ становился святымъ изъ злодѣя, правда Божія, раздѣлившая страданіями добро отъ зла, была бы неудовлетворена; неудовлетворенною осталась бы и наша совѣсть. Отъ Господа зависѣло устроить такіе законы бытія и жизни духовной, что переходъ отъ зла къ добру возможенъ лишь страданіями грѣшника: но страданія эти остаются невыносимыми и безплодными, когда не соединяются съ состраданіемъ къ нимъ святѣйшаго Сына Божія, Который такимъ образомъ принимаетъ скорби не Себя ради, а ради насъ, страдалъ за насъ и посему былъ жертвою примиренія, Искупителемъ насъ, участвующихъ въ Его страданіяхъ (1 Петр. ІV, 13). Ему нечего было бороться подобно намъ съ ветхою природой, ибо Онъ былъ свободенъ отъ нея, но наши-то грѣхи, нашъ-то ветхій человѣкъ былъ Имъ побѣжденъ и распятъ (Рим. VІІ, 6 и 1 Петр. ІІ, 24). Эти Его страданія о моихъ грѣхахъ, являются моимъ искупленіемъ, это Его долготерпѣніе моимъ спасеніемъ (2 Петр. ІІІ, 15), не въ смыслѣ только ободряющаго примѣра, а въ томъ дѣйствительномъ смыслѣ что зная І. Христа, оплакавшаго мою грѣховность по любви ко мнѣ, я, своимъ стремленіемъ идти путемъ Его святости, дѣлаю Его достояніемъ своего существа, Имъ живу, Имъ оживляю въ себѣ новаго человѣка, примиряюсь со своими дотолѣ столь мучительными страданіями, устранявшими меня отъ добродѣтельнаго пути, ибо нынѣ я ихъ почитаю священнымъ мостомъ къ лучшему соединенію съ Господомъ, какъ научили меня апостолы участвовать въ страданіяхъ Его, или мученики, нечувствовавшіе въ духовномъ восторгѣ о Христѣ ни огня, ни желѣза, ни палокъ, ни растерзанія тѣла на части.
§ 8. Божественное откровеніе со всею ясностью удостовѣряетъ насъ въ томъ, что главнѣйшее условіе духовнаго совершенства, научающее человѣка пренебрегать всѣми соблазнами жизни, рѣшаться на всякія страданія и дающее ему возможность не только для своей души, но и для ближнихъ приносить духовное благо, есть не что иное, какъ это постоянное единеніе со Христомъ, единеніе вѣры и любви, сліяніе съ Нимъ, гораздо существеннѣйшее, нежели соединеніе душъ друзей или супруговъ. Такъ самъ Господь призываетъ вѣрующихъ къ единенію съ Нимъ, а апостолы Его, особенно Іоаннъ и Павелъ, исповѣдуютъ дѣйствительное осуществленіе въ нихъ этого благодатнаго единства. Приведемъ нѣсколько такихъ изреченій и ими закончимъ нашу статью. Вотъ слова Господа: «пребудьте во Мнѣ и Я въ васъ. Какъ вѣтвь не можетъ приноситъ плода сама собою, если не пребудетъ на лозѣ: такъ и вы, если не будете во Мнѣ. Я есмь лоза, а вы вѣтви; кто пребываетъ во Мнѣ и Я въ немъ, тотъ приноситъ много плода; ибо безъ Меня, не можете дѣлать ничего. Кто не требудетъ во Мнѣ, извержется вонъ, какъ вѣтвѣ, и засохнетъ; а такія вѣтви собираютъ и бросаютъ въ огонь, и онѣ сгораютъ:.... Какъ возлюбилъ Меня Отецъ и Я возлюбилъ васъ, пребудьте въ любви Моей» (Іоан. ХV, 1-9). «Если не будете ѣсть плоти Сына Человѣческаго и пить крови Его, то не будете имѣть въ себѣ жизни» (Іоан. VІ, 53). «Кто вѣруетъ въ Меня, у того, какъ сказано въ Писаніи, изъ чрева потекутъ рѣки воды живой» (Іоан. VІ, 38). «Овцы Мои слушаются голоса Моего и Я даю имъ жизнь вѣчную, и не погибнутъ во вѣкъ; и никто не похититъ ихъ изъ руки Моей» (Іоан. Х, 28).
А вотъ слова апостоловъ, осуществившихъ заповѣди Христовы: «наше общеніе съ Отцемъ и Сыномъ Его, Господомъ нашимъ Іисусомъ Христомъ.... кровь Іисуса Христа, Сына Его, очищаетъ насъ отъ всякаго грѣха» (1 Іоан. І, 3. 7). «Итакъ, дѣти, пребывайте въ Немъ, чтобы, когда Онъ явится, имѣть намъ дерзновеніе и не постыдиться предъ Нимъ въ пришествіе Его. Если вы знаете, что Онъ праведникъ, знаете ли то, что всякій, дѣлающій правду, рожденъ отъ Него» (ІІ гл., 28, 29).
О томъ, до какой степени простирается это проникновеніе Христомъ, свидѣтельствуетъ другой апостолъ Его: «я сораспялся Христу. И уже не я живу, но живетъ во мнѣ Христосъ. А что нынѣ живу во плоти, то живу вѣрою въ Сына Божія, возлюбившаго меня и предавшаго Себя за меня» (Гал. ІІ, 19. 20). «Для меня жизнь Христосъ, а смерть – пріобрѣтеніе. Если же жизнь во плоти доставляетъ плодъ моему дѣлу, то не знаю, что избрать. Влечетъ меня то и другое; имѣю желаніе разрѣшиться и быть со Христомъ, потому что это несравненно лучше; а оставаться во плоти нужнѣе для васъ» (Фил. І, 21-24). «Все почитаю за соръ, чтобы пріобрѣсть Христа и найтись въ Немъ не съ своею праведностью, которая отъ закона, но съ тою, которая чрезъ вѣру во Христа» (ІІІ, 8. 9). Наконецъ еще нѣсколько изреченій, указывающихъ на значеніе личности Христовой для христіанскаго общества: «я обручилъ васъ единому мужу, чтобы представить Христу чистою дѣвой» (2 Кор. ХІ, 2). «Какъ тѣло одно, но имѣетъ многіе члены, и всѣ члены одного тѣла, хотя ихъ и много, составляютъ одно тѣло, такъ и Христосъ.... И вы тѣло Христово, а порознь члены» (1 Кор. ХІІ, 12. 27), дабы «истинною любовію все возращали въ Того, Который есть глава, Христосъ, изъ Котораго все тѣло, составляемое и совокупляемое посредствомъ всякихъ взаимно скрѣпляющихъ связей при дѣйствіи въ свою мѣру каждаго члена, получаетъ приращеніе для созиданія самого себя въ любви» (Еф. ІV, 15. 16).
Итакъ евангельское и вообще новозавѣтное ученіе о нашихъ личныхъ отношеніяхъ ко Христу, сказавшему: «я есмь первый и послѣдній, и живый, и былъ мертвъ и се живъ во вѣки вѣковъ, аминь» (Апок. І, 18), это спасительное ученіе не только возводитъ постепенно къ святости каждаго своего искренняго послѣдователя, примиряя его съ небомъ, но и самую общественную жизнь открываетъ предъ нимъ въ совершенно новомъ свѣтѣ, въ свѣтѣ любви и надежды. Все любовію возращай во Христа, говоритъ апостолъ. Ты – часть Христова тѣла; тѣ, за кого ты будешь болѣть душою, будутъ приходить въ покаяніе и присоединяться къ этому спасительному единству, къ церкви. Въ ней нѣтъ ни безличнаго исчезновенія всѣхъ, какъ у пантеистовъ и толстовцевъ, ни той тяжелой разрозненности, какую непосредственно чувствуетъ естественный человѣкъ. Вѣра и исполненное любви состраданіе всѣхъ объединяетъ во Христѣ. «Онъ есть миръ; нашъ, содѣлавшій изъ обоихъ (т. е. іудеевъ и язычниковъ) одно и разрушившій стоявшую посреди преграду.... дабы изъ двухъ создать въ Себѣ Самомѣ одного новаго человѣка, устрояя миръ и въ одномъ тѣлѣ, примирить обоихъ съ Богомъ, посредствомъ креста, убивъ вражду на немъ» (Ефес. ІІ, 14-16).
Архимандритъ Антоній.
«Православный Собесѣдникъ». 1896. Ч. 3. C. 3-21.
[1] Интересующимся этой стороной ученія Канта предлагаемъ прочитать нашу статью въ мартовскомъ номерѣ Богословскаго Вѣстника за 1894 годъ.
[2] Ср. «Побѣда побѣдившая міръ», стр. 12.
