Протоіерей Сергій Голощаповъ – Апостолъ Христовъ (Личныя воспоминанія объ отцѣ Іоаннѣ Кронштадтскомъ).
Прошло съ тѣхъ поръ много лѣтъ, когда я впервые услышалъ объ отцѣ Іоаннѣ Кронштадтскомъ, но все это такъ мило, такъ дорого для сердца, что кажется роднымъ и недавнимъ. На всѣхъ этихъ воспоминаніяхъ лежитъ печать чего-то трогательнаго, потрясающаго до слезъ, согрѣвающаго душу чѣмъ-то теплымъ и святымъ. На образъ о. Іоанна, на всѣ мои воспоминанія о немъ точно наброшена какая-то дымка, облачко чего-то поэтично-прекраснаго, освѣщеннаго лучами вѣры и любви, согрѣтаго теплотою того огня, которымъ горѣлъ этотъ праведникъ.
Я былъ еще ребенкомъ, когда въ нашемъ домѣ впервые узнали о дивномъ пастырѣ. Однажды моя мать пришла отъ своей хорошей знакомой и сказала: «вотъ, что говорила мнѣ Т... В... Въ Кронштадтѣ, за Петербургомъ, есть необыкновенный священникъ о. Іоаннъ. Его окружаютъ толпы народа; онъ раздаетъ деньги бѣднымъ, предсказываетъ будущее и исцѣляетъ больныхъ. Народъ осаждаетъ его тысячами»...
Какъ сейчасъ помню нашу маленькую квартирку, гдѣ вѣсть объ о. Іоаннѣ впервые коснулась моего слуха, проникла въ сердце, въ самую душу и тамъ глубоко запала. Съ тѣхъ поръ мы все чаще и чаще слышали объ отцѣ Іоаннѣ. О немъ говорили часто наши родные и знакомые, о немъ неслись печатно и устно новыя и новыя вѣсти, ходило много толковъ въ народѣ, и съ той же поры мысль объ отцѣ Іоаннѣ Кронштадтскомъ уже не покидала ни меня, ни всѣхъ другихъ членовъ нашей семьи.
Однажды, не помню, кто и по какому случаю говорилъ, но весь разсказъ я запомнилъ. «О. Іоаннъ пришелъ въ одинъ домъ. Толпа осадила его, пройти нельзя было. Одинъ больной хотѣлъ было пройти въ домъ, но не могъ. Онъ протискался къ окну, перевѣсился въ комнату. О. Іоаннъ подошелъ, взялъ его за голову руками, и больной исцѣлился... Мальчикъ былъ одинъ, разсказывали еще, плохо учился, совсѣмъ наука не давалась ему. Подвели его къ о. Іоанну; тотъ благословилъ его, и мальчикъ сдѣлался первымъ ученикомъ»... Слушаю я, бывало, эти разсказы, а мысль такъ и работаетъ. Представляется почему-то мнѣ, что домъ, куда вошелъ о. Іоаннъ, былъ вотъ такой же какъ наша квартирка. Вотъ въ этой самой свѣтленькой комнатѣ стоитъ священникъ о. Іоаннъ. Я тогда еще не видалъ его портрета, но, удивительно, моя фантазія рисовала его очень похожимъ на дѣйствительнаго. И вотъ стоитъ о. Іоаннъ какъ бы въ нашей комнатѣ. А кругомъ народъ и въ домѣ народъ и у оконъ толпа. Говоръ и шумъ стоятъ, давка и толкотня. Всѣмъ хочется повидать его, получить его благословеніе. И вотъ подводятъ къ нему мальчика лѣтъ 10-12. Мальчикъ плохо учится, стоитъ въ смущеніи и печали, головку нагнулъ. Родители просятъ за него о. Іоанна. И тотъ ласково гладитъ отрока, кладетъ свою руку на голову мальчика. Широкій рукавъ рясы касается его лица. И вмигъ мальчикъ просіялъ, глазки засвѣтились, премудрость открылась ему, наука теперь будетъ ему легка и понятна; кругомъ радость и любовь, ликованье и счастье. И вотъ боковое окно въ это время отворилось. Придавленный толпою къ окну какой-то мужчина, съ страдальческимъ лицомъ, просунулся до половины. Нагнулся, проситъ исцѣленія. Худой, больной, бѣдный, чуть не въ лохмотьяхъ. И подходитъ къ окну добрый пастырь и беретъ въ свои руки бѣдную голову страдальца... И онъ здоровъ. Выпрямляется... Шумъ въ толпѣ. Дальше все, все исчезло и комната и о. Іоаннъ, все какъ бы слилось, смѣнилось и уплыло куда-то... И въ душѣ только опять мысль объ о. Іоаннѣ.
Разъ какъ-то сестра читала газеты. Кажется, это было въ газетахъ. Служилъ гдѣ-то о. Іоаннъ. Опять народъ окружалъ его стѣною. Какой-то купецъ протянулъ ему конвертъ, а отецъ Іоаннъ взялъ конвертъ и, не распечатывая, подалъ его высокой худой бѣдно-одѣтой женщинѣ, что стояла здѣсь неподалеку. Въ пакетѣ оказалось 2000 руб., а женщина была несчастная вдова съ малыми дѣтьми. И опять рисуется мнѣ какая-то церковь. О. Іоаннъ стоитъ у амвона въ одной рясѣ, послѣ службы, и благословляетъ народъ... А народу, народу, просто страхъ сколько. Такъ и стоять вокругъ непроходимою стѣною. И вижу я, какъ какой-то толстый купецъ руку протянулъ, а въ ней бѣлый запечатанный конвертъ. Мелькаетъ пакетъ надъ головами, рука тянется. Надъ сдержаннымъ говоромъ толпы слышатся голоса: «батюшка! это Вамъ, примите». И, не глядя, протягиваетъ отецъ Іоаннъ руку, не глядя беретъ конвертъ. Его взоры обращены въ другую сторону и ищутъ кого-то. Нашелъ... остановился глазами... вотъ недалеко отъ него, несмѣло и робко, стоитъ высокая, худая, бѣдно-одѣтая, женщина. Покрыта платкомъ, лицо испитое, щеки ввалились. На лицѣ печать нѣмого горя, скрытой тоски и думы. Она не смѣетъ ни просить, ни говорить никому о своемъ положеніи. Не понимаютъ и не даютъ ничего. А дома маленькіе ребятишки, босоногіе, въ однѣхъ бѣленькихъ рубашонкахъ. Худые, голодные, плачутъ, ручонки протягиваютъ, ѣсть хотятъ. Оставила ихъ мать, побѣжала сюда за благословеніемъ къ о. Іоанну, а сама думаетъ о нихъ: «что-то они, бѣдненькіе, какъ теперь? Придетъ домой, они ручонки протянутъ: «мама, поѣсть»—а дать нечего. И стоитъ она робко въ толпѣ, ждетъ, когда ей очередь придетъ подъ благословенье подойти. А о. Іоаннъ уже увидалъ ее. Взглянулъ на нее своими чудными очами и протягиваетъ ей конвертъ: «возьми это себѣ». Женщина думаетъ, что это записка какая-нибудь, рветъ конвертъ, а тамъ все денежныя бумажки... и плачетъ женщина и радуется. И къ ребятишечкамъ прибѣжитъ она теперь и всего, всего дастъ имъ поѣсть. И кругомъ плачутъ и радуются, узнали, что она несчастная вдова, узнали и объ ея радости... И снова все сливается, все уплываетъ куда-то далеко, въ область грезъ и, кажется, что все это только мой сонъ, я не произошло гдѣ-то въ дѣйствительности.
Вскорѣ попало къ намъ въ домъ сочиненіе о. Іоанна. Это была книжка лубочнаго изданія: «Объясненіе на девять блаженствъ евангельскихъ», составленное о. Іоанномъ. Я еще тогда только что выучилъ печатныя буквы. Этимъ печатнымъ шрифтомъ, не умѣя читать, я, буква за буквой, списывалъ это поученіе о. Іоанна и заставлялъ взрослыхъ читать, что списалъ. Впрочемъ, я больше глядѣлъ на обложку, гдѣ былъ на зеленой бумажкѣ напечатанъ портретъ о. Іоанна. Онъ казался мнѣ молодымъ и даже немного похожимъ на Іисуса Христа. Меня интересовала его внѣшность даже; по одеждѣ и по отворотамъ его рясы я видѣлъ, что она шелковая.
Съ тѣхъ поръ прошло много лѣтъ. Я имѣлъ въ рукахъ и передъ глазами много сочиненій о. Іоанна и массу его портретовъ, но эта лубочная книжка цѣла до сихъ поръ у меня, и я храню ее, какъ драгоцѣнный памятникъ моихъ дѣтскихъ представленій объ отцѣ Іоаннѣ,
Бѣжали годы за годами, все мѣнялось вокругъ, мѣнялось положеніе нашей семьи, лишь мысль о великомъ молитвенникѣ предъ Богомъ, о. Іоаннѣ Кронштадтскомъ, никогда не измѣнялась и всегда съ равной силой царила въ умѣ какъ моемъ, такъ и моихъ близкихъ. Часто заочно моя мать обращалась къ нему съ горячей просьбой помолиться о томъ или другомъ дѣлѣ за насъ предъ престоломъ Божіимъ. При этомъ она говорила, что замѣчала, когда о чемъ попроситъ его, то исполняется. Этой заочной просьбѣ къ нему она и меня научила. И пишущій эти строки самъ много разъ, попросивъ о чемъ-либо заочно молитвъ о. Іоанна, получалъ желаемое. Два случая въ нашей семьѣ особенно укрѣпили вѣру въ силу молитвъ незабвеннаго о. Іоанна. Однажды у моего брата, который жилъ въ то время въ Подольскѣ (Моск. губ.) единственный сынъ, мальчикъ двухъ лѣтъ, заболѣлъ воспаленіемъ легкихъ. Ребенокъ мучился страшно. Жизнь его была въ опасности. Тогда-то послали телеграмму въ Кронштадтъ, прося отца Іоанна помолиться о болящемъ младенцѣ. Много лѣтъ спустя у того же брата заболѣла очень тяжело жена его. У нея было воспаленіе спинного мозга. Страданія ея были невыразимы. Мы отчаялись видѣть ее живою. Только скрытая въ сердцѣ надежда на Бога еще заставляла вѣрить въ возможность благополучнаго исхода. Нѣсколько недѣль больная не могла пошевелиться; постель нельзя было поправить. Наконецъ рѣшились переложить больную. Муки ея были выше всякаго описанія. Тогда мужъ послалъ опятъ въ Кронштадтъ, прося молиться великаго пастыря.
Оба раза отвѣта на телеграммы не было. Да его и не просили. Но зато замѣтили, что въ тотъ часъ, когда телеграмма должна была попасть къ о. Іоанну, больнымъ дѣлалось легче. Съ этой минуты, оба раза дѣло шло на поправку, и какъ въ первый разъ мальчикъ, такъ теперь и мать его выздоровѣли. Послѣдняя почувствовала облегченіе именно въ день Благовѣщенія Пресвятой Богородицы.
Снова потекли года за годами. Начиналась пора моей юности, а я все еще ни разу не видѣлъ дивнаго Кронштадтскаго пастыря. Много толковъ, много рѣчей я слышалъ о немъ. Слава его неслась далеко по всей Россіи. Многіе изъ моихъ родственниковъ и знакомыхъ видѣли не разъ отца Іоанна, удостаивались слышатъ его рѣчи, получать его благословленіе. Все это возбуждало во мнѣ страстную жажду видѣть его, получить его благословеніе. Мало-по-малу это скрытое внутри влеченіе превратилось въ открытое неудержимое желаніе видѣть знаменитаго пастыря. Я разспрашивалъ о немъ вездѣ и всюду, гдѣ только было можно, или рѣчь заходила о немъ. Что-то непонятное, сильное захватило меня, влекло къ нему неудержимо, и я завидовалъ счастливцамъ, имѣвшимъ возможность хоть мелькомъ повидать о. Іоанна...
Однажды мать моя возвратилась изъ Москвы съ необыкновенными вѣстями. Она видѣла о. Іоанна. Случайно проходя мимо дома г-жи Дюгамель (около Маріинской больницы), она увидѣла у воротъ толпу народа. Оказалось, что во дворѣ въ домѣ Дюгамель находился о. Іоаннъ. Во дворъ никого не пускали. Прислуга вела разговоръ съ толпившимся народомъ, разсказывала, что о. Іоанна осаждаютъ каждый день посѣтители, еще больше письма, что ему нѣтъ возможности принимать всѣхъ, читать и вести всю корреспонденцію. Наконецъ ворота отворялась, и изъ глубины двора выѣхала карета. Въ ней сидѣлъ о. Іоаннъ Кронштадтскій. Онъ поклонился собравшемуся народу и благословилъ его. Многіе кинулись къ каретѣ, хватались за колеса. Мать моя не могла лѣзть въ эту давку, да и видѣла всю ея безполезность...
Хоть и мало и очень мало, а все же мать моя видѣла чуднаго молитвенника. Во мнѣ желаніе видѣть его разгорѣлось еще сильнѣе. Я сталъ ходить съ осторожностью по улицамъ, приглядывался и прислушивался, чуть только гдѣ видѣлъ собравшійся кучкою народъ: не ждутъ ли о. Іоанна, не здѣсь ли онъ гдѣ- нибудь въ домѣ? Какъ-то разъ проходилъ я по Лѣсной улицѣ. Вижу, у одного дома куча народу, человѣкъ въ 50. – «Что это здѣсь народъ дожидается?» – спрашиваю я съ замираніемъ въ сердцѣ.
«Работы дожидаются, тутъ вотъ на заводѣ», – отвѣчали мнѣ.
Въ подобныхъ случаяхъ разочарованіе всегда смѣшивалось съ сомнѣніемъ: не обманываютъ ли? Батюшка не любитъ, когда много народу собирается, вотъ и боятся, что соберется огромная толпа, а такъ-то стоитъ человѣкъ двадцать народу, онъ выйдетъ и благословитъ каждаго. Иногда я не вѣрилъ отвѣтамъ толпившихся гдѣ-нибудь, и самъ стоялъ съ ними нѣсколько времени, пока болѣе или менѣе не убѣждался, что о. Іоанна здѣсь нѣтъ...
Нѣсколько разъ мнѣ приходилось проходить мимо дома Дюгамель. Всякій разъ, идя мимо, я внутренно надѣялся встрѣтить здѣсь о. Іоанна. Надежды были напрасны. Этотъ уединенный домъ за высокимъ заборомъ, на пустынной улицѣ, казался даже не жилымъ. Его ворота большею частію были затворены и никого не видно. Однажды, впрочемъ, я увидалъ у воротъ сторожа. Подошелъ къ нему я сталъ разспрашивать объ о. Іоаннѣ. Сторожъ отвѣчалъ, что самъ не знаетъ о днѣ пріѣзда о. Іоанна въ Москву, что по большей части эти пріѣзды бываютъ неожиданно, да батюшка и вообще народъ избѣгаетъ...
Однажды лѣтомъ я давалъ уроки двумъ мальчикамъ въ Сокольникахъ. Семья была простая и религіозная. Придя какъ-то разъ на урокъ въ жаркій лѣтній день, я услыхалъ, что о. Іоанна ждутъ на дачѣ Дружинина. Я попросилъ у родителей моихъ учениковъ, нельзя ли урокъ начать попозднѣе, и, взявъ съ собой обоихъ мальчиковъ, отправился на дачу Дружинина.
Дорогой младшій изъ моихъ учениковъ развивалъ мысль, что вѣроятно, когда поѣдетъ о. Іоаннъ, то зазвонятъ во всѣ колокола, такъ какъ о. Іоаннъ выше всякаго архіерея. Пришлось его разубѣждать... Пришли къ дачѣ. Ворота отворены, у воротъ дворникъ. Во дворъ никого не пускаютъ, а о. Іоаннъ еще не пріѣзжалъ. Постояли мы, постояли, такъ п воротились ни съ чѣмъ...
Прошелъ, кажется, еще годъ. Опять стояло чудное жаркое лѣто. И пришелъ навѣстить моего духовнаго отца въ Сокольники... У него жилъ племянникъ, почти ровесникъ мнѣ. Сидимъ мы съ этимъ племянникомъ на террасѣ, а онъ и говоритъ мнѣ, между прочимъ, что ему надо сходить къ священнику работнаго дома, что въ храмѣ Ермаковской богадѣльни, гдѣ сегодня долженъ, служить о. Іоаннъ Кронштадтскій. Тревожно забилось мое сердце, но я сейчасъ подумалъ, что въ церковь врядъ ли кого пустятъ, да и служба уже вѣрно кончилась.
Вскорѣ мой собесѣдникъ отправился въ работный домъ, и я отъ нечего дѣлать пошелъ его провожать.
Намъ пришлось проходить мимо Ермаковской богадѣльни. Вижу, у подъѣзда стоитъ нѣсколько экипажей. «А что если зайти? Можетъ-быть, о. Іоаннъ еще здѣсь»! – мелькнуло у меня въ головѣ. Я выразилъ эту мысль и убѣдилъ своего спутника зайти въ церковь. Никакой стражи и охраны у дверей не оказалось и мы безпрепятственно прошли въ церковь. Вошелъ и глазамъ не вѣрю. Служба еще не кончилась. Народу порядочно, но не очень много. Есть и чисто и бѣдно одѣтые. У иконъ горятъ свѣчи. Въ храмѣ какъ-то особенно торжественно и празднично. Дышитъ какое-то величіе. Царскія врата открыты. У амвона народъ особенно столпился, и тамъ, у аналоя, обратясь лицомъ къ народу, стоитъ священникъ въ бѣломъ облаченіи и голубой митрѣ на головѣ. Щеки худыя, но румяныя, волосы съ просѣдыо, голосъ нѣсколько рѣзкій и крикливый. Онъ говорилъ проповѣдь. «Отецъ Іоаннъ, вотъ онъ, давно желанный, котораго видѣть я такъ стремился – пронеслось у меня въ головѣ. Радостно забилось сердце. Я весь обратился въ зрѣніе и слухъ; старался запомнить всѣ его слова. Но проповѣдь уже кончалась. Фразы мнѣ казались отрывистыми, точно отдѣльными изреченіями, и у меня до сихъ поръ запомнились изъ этой проповѣди только слова: «евангеліе, евангеліе больше читайте... подражайте Сергію Радонежскому, Антонію и Ѳеодосію печерскимъ»... Проповѣдь кончилась; вслѣдъ за нею кончилась и обѣдня. Въ храмѣ началось нѣкоторое смятеніе. Народъ густой толпою кинулся къ алтарю и плотно загородилъ всю солею. Каждому хотѣлось получить благословеніе о. Іоанна Кронштадтскаго. Я внимательно сталъ озираться кругомъ, ища глазами и раскидывая умомъ, гдѣ бы могъ пройти изъ церкви о. Іоаннъ. Вижу, въ церкви двери слѣва, за ними не то коридоръ, не то комнаты, и тамъ то же народъ. Думаю, въроятно, тѣмъ внутреннимъ ходомъ и проведутъ о. Іоанна. Пошелъ туда, а самъ боюсь: а вдругъ онъ выйдетъ на солею, тогда, вѣдь, мнѣ не добраться туда. Все же я рѣшилъ ждать его во внутреннемъ коридорѣ. И что же: вдругъ народъ заволновался, кинулся впередъ. О. Іоанна дѣйствительно вели по этому коридору. Вижу, толпятся, тѣснятся, шумъ и неясные голоса. Я тоже нѣсколько подаюсь впередъ. Вотъ народъ рѣдѣетъ, и въ нѣсколькихъ шагахъ отъ меня я увидалъ о. Іоанна. Онъ, видимо, былъ утомленъ и какъ бы не слышалъ и не замѣчалъ всего земного; глаза его были полузакрыты, и его вели двое мужчинъ подъ руки. Одинъ изъ нихъ былъ высокій старикъ. Эти двое ведшихъ старались отстранять набѣгавшій и тѣснившійся народъ. Взглянулъ я – вся эта группа во главѣ съ незабвеннымъ о. Іоанномъ, худощавымъ священникомъ въ шелковой рясѣ, съ крестомъ, украшеннымъ драгоцѣнными камнями, на груди, врѣзались у меня въ памяти неизгладимо. Народъ тѣснился, и его не допускали; я не рѣшался: броситься ли мнѣ, или меня отстранятъ также. Наконецъ, нѣсколько зайдя впередъ, кидаюсь къ о. Іоанну, хватаю его руку, висѣвшую на рукѣ ведшаго его старика, и цѣлую ее. Старикъ толкнулъ меня въ грудь, но я былъ счастливъ. Вижу, еще какой-то женщинѣ удалось подбѣжать къ нему. Рука о. Іоанна слегка приподнялась для благословенія; женщина схватила ее и прильнула губами. Далѣе толпа заслонила отъ меня о. Іоанна; шумъ дѣлался все сильнѣе; народъ тѣснился вслѣдъ необыкновеннаго пастыря, и я вышелъ изъ коридора.
Какъ-ни-какъ, но я все же видѣлъ о. Іоанна, слушалъ его бесѣду, его молитвенные возгласы, подходилъ къ нему, прося благословенія и, хотя онъ не благословлялъ, но то, что я поцѣловалъ его руку, я считалъ уже, что получилъ его благословеніе. День этотъ необыкновенно живо стоитъ въ моей памяти, и я храню его въ сердцѣ своемъ.
Опять покатилось время, дни бѣжали за днями, неся свои дѣла и заботы. И незамѣтно ни для кого къ нашей семьѣ подкралось тяжелое горе. Давно уже захворала моя вторая сестра; болѣзнь точила ее, и она тихо таяла, какъ свѣча, и съ каждымъ днемъ все болѣе теряла силы. Но что особенно тяжело вспоминать, это то, что постепенная потеря жизни нами не замѣчалась. Мы знали, что она больна, но не вѣрили и не думали, что болѣзнь была такъ тяжела и смертельна. Къ тому же сестра была такъ терпѣлива и такъ не любила говорить о своихъ страданіяхъ, что мы привыкли видѣть ее больной, задумчивой и печальной.
Вотъ весеннее солнце согнало снѣгъ, зажурчали вешніе ручьи, зазеленѣли пригорки, оживились лѣса – весна наступила. Пришла Пасха – праздникъ, который съ дѣтства я встрѣчалъ съ трепетомъ, съ неизъяснимымъ восторгомъ.
Въ этотъ годъ на св. недѣлѣ погода стояла чудная, колокольный звонъ точно будилъ съ каждымъ ударомъ спящую природу, и на Пасхѣ стояло такъ тепло, что ходили раздѣвши. Но сестра моя чувствовала себя очень плохо.
Въ Среду свѣтлой недѣли иду я подъ вечеръ домой изъ Москвы, вышелъ за заставу, и грусть охватила мое сердце. Невольно я задумался о больной сестрѣ, и мнѣ стало, почему-то, страшно жаль ее. Я рѣшилъ какъ-нибудь послать письмо о. Іоанну, просить его молитвъ за нее, а съ нею съѣздить куда-нибудь на богомолье, чтобы и помолиться и немного развлечь ее. Прихожу домой, она сидитъ съ матерью за столомъ, но страшно блѣдна и слаба. Оказалось, что она почувствовала страшное сердцебіеніе. Послали за докторомъ и тогъ прямо сказалъ, что сейчасъ можетъ наступить смерть. Мать бѣгала за священникомъ, и тотъ, оставивъ хожденіе по приходу, принесъ болящей безцѣнное врачество, Тѣло и Кровь Іисуса Христа. Теперь съ каждой минутой больной становилось тяжелѣе. Повторялись сердцебіенія и удушья.
Въ четвергь утромъ, подъ звуки читаемыхъ нами воскресныхъ пѣснопѣній, подъ торжествующій звонъ пасхальныхъ колоколовъ, душа сестры отлетѣла въ вѣчность...
Боже мой! Какъ трудно и тяжело вспоминать это... Сколько было пролито слезъ, сколько всего пережито, когда подъ пѣніе пасхальныхъ пѣсней мы навсегда провожали сестру изъ нашего домика. Все затихло кругомъ въ домѣ. Человѣка нѣтъ, нѣтъ ея, не досчитаемся. И дѣлалось ужасно отъ того, что мы не замѣчали ея страданій, не сознавали всей скорби и печалей ея и никогда не думали, что такъ близко отъ нея стоитъ смерть.
Потянулись печальныя сорочины, совпавшія съ сорокодневнымъ пребываніемъ воскресшаго Христа на землѣ.
И вотъ настало Преполовеніе. Какъ сейчасъ помню этотъ день. Рано утромъ отправился я по обыкновенію въ семинарію. Подхожу къ воротамъ – онѣ заперты. А около нихъ стоитъ человѣка два, видимо, чего-то ждутъ. Дворникъ отперъ мнѣ калитку и впустилъ во дворъ.
Каждый годъ у насъ въ Семинаріи привозили, передъ экзаменами, чтимыя Москвою иконы и служили молебенъ. Я подумалъ, что не сегодня ли привезутъ ихъ, а ворота, вѣроятно, заперли, чтобы не пускать лишняго народа.
Иду по двору. Вижу у семинарскаго подъѣзда стоятъ воспитанники. Я такъ и подумалъ, что ожидаютъ иконъ. Въ раздѣвальнѣ, старикъ швейцаръ Ѳедоръ, разговаривалъ съ какимъ- то семинаристомъ... «Въ ночь ректоръ-то билеты разсылалъ»... Я опять подумалъ, что не будутъ пускать въ церковь на молебенъ лишняго народу и вышелъ на главный подъѣздъ, гдѣ въ передней стоялъ о. ректоръ съ преподавателемъ – свящ. Полянскимъ, а у дверей и на крыльцѣ толпились ученики. Тутъ только узналъ я отъ товарищей, что ждутъ о. Іоанна Кранштадтскаго, который будетъ служить обѣдню.
Могу ли я выразить теперь всю мою радость огь этого извѣстія! Точно Самъ Богъ посылалъ мнѣ Свое утѣшеніе!
До сихъ поръ я не знаю, какимъ образомъ о. Іоаннъ попалъ въ семинарію.
Пригласили его, или онъ самъ захотѣлъ этого, и почему онъ не служитъ здѣсь ни ранѣе ни послѣ?
Для меня это совпаденіе тѣмъ болѣе было чудесно, что Преполовеніе и пріѣздъ о. Іоанна Кронштадтскаго пришелся на другой день послѣ двадцатаго дня по кончинѣ моей сестры.
Ученики все прибывали: прибывала и кучка людей за воротами. Нѣкоторые проникали и во дворъ.
Мимо насъ потянулся народъ въ церковь. Случалось, что за имѣющими пропускной билетъ прицѣплялись еще двое-трое и проникали въ семинарію.
Наконецъ, часовъ въ 10 утра къ подъѣзду подкатила карета. О. ректоръ и о. Полянскій поспѣшили къ дверцѣ. Вотъ она распахнулась, и изъ кареты показался о. Іоаннъ въ шляпѣ и сѣрой рясѣ.
«Здравствуйте, братцы», съ какой-то добротой и радостью сказалъ онъ, снявъ шляпу и быстро пройдя мимо насъ въ семинарію. Мы кинулись за нимъ. Когда я поднялся по лѣстницѣ къ церкви, то увидалъ, что воспитанники идутъ въ храмъ, и семинаристы послѣдняго класса толпой устремились въ боковую дверь черезъ ризницу въ алтарь. Одинъ изъ моихъ товарищей и я, хотя мы были еще въ предпослѣднемъ классѣ и не имѣли права во время службы стоять въ алтарѣ, все же пробрались туда, и встали впереди недалеко отъ престола по лѣвую сторону.
Ни о. Іоанна, ни кого-либо изъ духовенства въ алтарѣ не было. Всѣ они вышли на солею, гдѣ что-то читали. Сначала я думалъ, что это кладутъ начало.
Вдругъ слышу возгласъ діакона... «Богъ Господь и явися намъ»... нѣсколько голосовъ запѣли «Богъ–Господь» и дважды спѣли тропарь «Преполовившуся празднику». Тутъ я понялъ, что это о. Іоаннъ служитъ утреню, такъ-какъ пріѣхалъ прямо съ вокзала. Утреня была сокращенная и своеобразная. Весь порядокъ ея я хорошо запомнилъ. Послѣ тропаря о. Іоаннъ самъ прочиталъ что-то (должно быть сѣдаленъ) и сказалъ: «воскресеніе Христово видѣвши». Опять о. Іоаннъ прочелъ еще что-то, должно быть, тоже сѣдаленъ. «Ирмосы» – сказалъ онъ; запѣли ирмосы. О. Іоаннъ самъ читалъ тропари двухъ каноновъ. Кончился канонъ – спѣли «слава въ вышнихъ Богу», затѣмъ діаконъ сказалъ краткую сугубую эктенію и этимъ утреня кончилась.
Южная дверь распахнулась. Въ алтарь вошелъ о. Іоаннъ, за нимъ и прочее духовенство.
О. Іоаннъ надѣлъ епитрахиль и снова, въ сопровожденіи клира, вышелъ къ царскимъ вратамъ класть начало.
Снова духовенство возвратилось въ алтарь; приложившись къ престолу, стали облачаться, а въ храмѣ начали читать часы.
Я жадно слѣдилъ глазами за о. Іоанномъ, ловилъ каждое его движеніе, боялся упустить хоть что-нибудь изъ происходившаго предо мною. Я зорко наблюдалъ какъ онъ облачался, умывалъ руки, подходилъ къ жертвеннику вынимать просфоры. О, какъ мнѣ хотѣлось подойти къ нему, помянуть моихъ близкихъ въ то время, когда великій Кронштадтскій пастырь вынималъ частицы изъ просфоръ! Но я не осмѣлился и, стоя вблизи престола, боялся двинуться съ мѣста.
Наконецъ, часы кончились. Духовенство окружило престолъ. Откуда-то набралось четыре священника и два діакона, посреди нихъ всталъ о. Іоаннъ. Всѣ они были въ бѣлыхъ ризахъ, а на о. Іоаннѣ голубая митра. Вотъ чтеніе въ храмѣ кончилось, дьякона взялись за скобки царскихъ вратъ и отворили ихъ. «Благослови, Владыко», возгласилъ діаконъ, выйдя на амвонъ. «Благословенно царство Отца и Сына и св. Духа».... торжественно началъ о. Іоаннъ. «Аминь», отвѣтили пѣвцы съ хоръ, и литургія началась.
«Христосъ Воскрссе изъ мертвыхъ», запѣли въ алтарѣ и эта пѣснь воскресенія лилась какимъ-то благодатнымъ, освѣжающимъ дождемъ въ мое сердце. Точно я никогда прежде не слыхалъ ее такою торжествующею и могучею. «Христосъ Воскресе изъ мертвыхъ», понеслось и съ хоръ и съ лѣваго клироса. О, Боже, можно ли описать то состояніе, въ какомъ находился я во время этой литургіи, совершаемой о. Іоанномъ! Это было что-то, поистинѣ, необыкновенное, невыразимое, что можно было только чувствовать, воспринимать непосредственно душою. Порой, когда можно было хоть слегка заглянуть въ храмъ, черезъ царскія врата или сѣверныя, я видѣлъ, что не только церковь, но хоры и залъ полны народомъ.
Литургія была продолжительная, такъ какъ по прекрасному семинарскому обычаю пѣли всѣ положенные псалмы и пѣснопѣнія.
Когда же по алтарю носились клубы легкаго дыма кадильницъ, на душѣ дѣлалось какъ-то еще пріятнѣе и теплѣе.
Всю обѣдню о. Іоаннъ стоялъ какъ свѣча. Глаза его были большею частью полузакрыты или совсѣмъ закрыты. Видимо, человѣкъ сосредоточивался въ себѣ. Не было ни одного мгновенія, когда бы онъ не молился. Всю литургію онъ служилъ безъ служебника, наизусть и, видимо, читалъ положенныя молитвы...
Ясно, что душа его парила выше всего земного, и церковныя молитвословія окрыляли духъ и поднимали его выше и выше къ небу, давали широкіе просторъ его религіозному чувству. Но эта молитва не была полнѣйшимъ своеволіемъ и произволомъ; очевидно, она крѣпко стояла на церковномъ основаніи, такъ какъ, при глубокой внутренней сосредоточенности, не имѣя передъ глазами книги, о. Іоаннъ ни разу не пропустилъ ни одного положеннаго возгласа, ни разу не сбился въ этихъ возглашеніяхъ.
Чѣмъ дальше шло время, тѣмъ сосредоточеннѣе молился о. Іоаннъ. Его дѣйствія иногда казались небрежны, но при видѣ его молитвенной фигуры было ясно, что человѣкъ забылъ всѣхъ и все. Онъ почти безпрерывно молился; иногда клалъ на себя крестное знаменіе и не кланялся, иногда кланялся не крестясь.
Вотъ пропѣли херувимскую пѣснь, св. Дары перенесли съ жертвенника на престолъ и царскія врата закрылись.
Началась важнѣйшая часть литургіи – такъ называемый Евхаристійный канонъ. Всѣ возгласы о. Іоаннъ дѣлалъ въ это время полуобратясь къ народу, какъ бы приглашая его къ участію въ св. жертвоприношеніи. Часто о. Іоаннъ, складывая молитвенно ладони своихъ рукъ, указывалъ ими на святую Жертву, на хлѣбъ и чашу, на престолѣ, видимо, моля о ниспосланіи св. Духа. Вотъ она, думалъ я, истинная молитва, вотъ такъ, вѣроятно, молились и совершали литургію св. отцы Церкви, оставившіе намъ дивныя молитвы, неподражаемыя по силѣ чувства и глубинѣ мысли.
«Что же будетъ, думалъ я, когда наступитъ моментъ пресуществленія св. Даровъ?» Можно ли сомнѣваться, что столь пламенная молитва будетъ услышана, и Господь пошлетъ св. Духа на жертву!
И, глядя на молящагося о. Іоанна, мнѣ казалось, что если онъ сейчасъ скажетъ стѣнамъ этого зданія: «пойдите, передвиньтесь туда, или падите», – то онѣ не посмѣли бы ослушаться, двинулись бы, или пали.
Наконецъ, настали и самыя святыя и великія минуты.
«Пріимите, ядите, возгласилъ о. Іоаннъ, полуоборотясь къ народу, «сіе есть тѣло Мое, продолжалъ опъ, обратясь къ Престолу. При этомъ о. Іоаннъ, указывая рукою на хлѣбъ, почти коснулся св. агнца. Слова «сіе есть тѣло Мое» прозвучали необыкновенной силой убѣжденія, и, когда онъ указалъ на хлѣбъ, мнѣ показалось, точно что-то сверкнуло надъ Агнцемъ. «Аминь», отвѣчалъ хоръ, удостовѣряя слова Господни, а о. Іоаннъ, произнеся вполголоса: «подобнѣ и чашу по вечери глаголя», – продолжалъ опять съ той же вѣрой и убѣжденностью: «пійте отъ нея вси».
Вотъ о. Іоаннъ подошелъ къ престолу и, благословляя св. Дары, говорилъ установленныя слова «сотвори убо хлѣбъ сей, честное Тѣло Христа твоего, а еже въ чаше сей честную Кровь Христа твоего... преложивъ Духомъ твоимъ святымъ» – и казалось, опять точно тихая молнія озарила престолъ. «Аминь, аминь, аминь», – произнесъ діаконъ и почти всѣ, бывшіе въ алтарѣ, поверглись ницъ, и мнѣ жутко было поднять голову. Послѣ началось поминовеніе живыхъ и умершихъ нашихъ братьевъ и сестеръ о Христѣ.
О. Іоаннъ склонился надъ Престоломъ, приникъ къ чашѣ съ Кровію Христовой и, взявъ ее крѣпко въ десницу, слегка колебалъ ее надъ престоломъ. Видимо, онъ прильнулъ къ ней какъ къ живому Христу и молился... За кого? Кто были тѣ счастливцы, имена которыхъ онъ какъ бы шепталъ на ухо Спасителю, за кого такъ горячо молился онъ, точно самъ, Подвигоположеникъ, Христосъ молился о чашѣ въ саду Геѳсиманскомъ?!
Въ алтарѣ началась тайная вечеря. О. Іоаннъ причастился св. Таинъ, за нимъ священники и діаконы, окруживъ св. трапезу, начали пріобщаться. О. Іоаннъ, принявъ Источникъ безсмертія, не отошелъ отъ св. Престола и не запивалъ теплотою. Для него, очевидно, было дорого пребывать здѣсь у трапезы Господней, и онъ, причастившись сейчасъ самъ, по-видимому съ особой любовью сталъ раздроблять Тѣло Христово для причащенія мірянъ.
«Пасха священная намъ днесь показася», пѣли пѣвчіе, а здѣсь въ алтарѣ царила своя радость, радость единенія Господа съ вѣрующими.
«Воскресенія день и просвѣтимся торжествомъ», – неслось съ хоръ, а въ алтарѣ духовенство тоже читало пасхальныя пѣснопѣнія, положенныя читать священнослужителямъ послѣ причащенія.
Причастный стихъ кончился, завѣса отдернулась, и царскія врата снова разверзлись. Сейчасъ же о. Іоаннъ, какъ бы озаренный свѣтомъ Боговидѣнія и Богообщенія, вышелъ точно осѣненный и сталъ говорить народу проповѣдь. Громадная толпа народа, переполнявшая храмъ, затихла, и было слышно почти каждое слово проповѣдующаго.
Поистинѣ это было слово со властію, благовѣствованіе съ силою многою.
Всю проповѣдь я теперь воспроизвести не могу, но знаю, что онъ говорилъ о двухъ порокахъ, которыми особенно заражены люди нашего времени: это невѣріе и развратъ, и все это не за угломъ происходитъ, а открыто и безстыдно, поэтому онъ убѣждалъ особенно слѣдить каждому за собою, такъ какъ врагъ нашъ діаволъ, какъ левъ рыкающій, ходитъ, искій кого поглотити.
Проповѣдь кончилась, вынесли чашу со св. Дарами. И удивительно, откуда-то нашлись не только маленькіе, но и большіе причастники. Всѣ они похожи были на тяжело больныхъ. Помню, въ числѣ ихъ была худая женщина и какой-то молодой человѣкъ, кажется, студентъ, который во время обѣдни и послѣ причастія сидѣлъ и, видимо, былъ очень утомленъ.
Снова св. Дары внесли въ алтарь. Вотъ, наконецъ, о. Іоаннъ взялъ въ руки чашу и въ послѣдній разъ вынесъ ее къ народу. «Всегда нынѣ и присно и во вѣки вѣковъ», возгласилъ онъ. «Аминь. Да исполнятся уста наша, хваленія твоего Господи», запѣлъ хоръ, а о. Іоаннъ, поддерживаемый подъ руки священниками, понесъ св. чашу на жертвенникъ. И когда шелъ онъ со св. Дарами, то вполголоса читалъ кондакъ Вознесенію Господню.
Наконецъ, произнесенъ отпустъ, и литургія кончилась. Царскія врата затворились. Въ церкви начался шумъ и волненіе въ ожиданіи выхода великаго пастыря. О. Іоаннъ въ алтарѣ разоблачался.
Длинная литургія и необыкновенная сосредоточенность мысли и чувства по-видимому не только не утомили его, но какъ бы воодушевили и подкрѣпили. Лицо было веселое и румяное, глаза сіяли радостью. Всѣ мы, бывшіе въ алтарѣ, начали подходить къ нему подъ благословеніе. О. Іоаннъ не благословлялъ насъ, а только, улыбаясь, клалъ на наши руки свою десницу и говорилъ намъ: «радуйтесь, радуйтесь». И точно что-то живою волною хлынуло мнѣ въ сердце, изгоняя печаль и вселяя радость. И боль отъ только что перенесеннаго горя не стала казаться такою мучительной и острой.
О. Іоаннъ вышелъ изъ алтаря. Не помню и не могу теперь хорошенько представить, что было въ храмѣ. Помню только, что былъ гулъ и давка... Вижу, куда-то отхлынулъ народъ. Оказывается, о. Іоанна черезъ залу и внутренніе коридоры повели въ квартиру о. ректора, архимандрита Анастасія.
Я видѣлъ на этомъ пути о. Іоанна. Онъ шелъ съ полузакрытыми глазами, поддерживаемый подъ руки. Его сопровождалъ о. ректоръ и кто-то еще. Кругомъ семинаристы, взявшись за руки, образовали цѣпь и никого не подпускали...
Насколько велика была толпа и давка, можно судить по тому, что одно изъ административныхъ лицъ семинаріи не могло пробраться въ коридоръ и должно было обойти съ улицы и влѣзть въ окно.
Наконецъ о. Іоанна привели въ квартиру ректора. Я вышелъ на улицу. У подъѣзда стояла карета о. Іоанпа. Онъ былъ у о. ректора минутъ десять, и въ это время множество публики вышло изъ ректорской квартиры.
Вотъ двери ректорскаго крыльца распахпулись; вышелъ о. Іоаннъ, сѣлъ въ карету, и экипажъ тронулся. Ворота растворились, толпа хлынула за каретой. Туть я взглянулъ за заборъ. – Народъ нависъ на рѣшеткѣ семинарской ограды, и площадь передъ семинаріей была запружена народомъ.
Тутъ-то вспомнились мнѣ тексты Новаго Завѣта, гдѣ говорится, что Іисуса Христа и его Апостоловъ собирались слушать и видѣть тысячи народа, что Господь обѣщалъ своимъ послѣдователямъ еще большую силу: «ибо, говорилъ Онъ, вѣрующій въ Меня сотворитъ дѣла, которыя и Я творю, и больше сихъ сотворитъ». Вотъ оно, слово Христово и служеніе апостольское, вотъ оно обладаніе душами и сердцами человѣческими! Предъ нами былъ поистинѣ апостолъ Христовъ, вокругъ котораго толпились тысячи народа.
Изъ семинаріи о. Іоаннъ поѣхалъ къ больной игуменіи Страстного монастыря. Итакъ, ночь въ поѣздѣ. Утро нельзя ни пить, ни ѣсть до литургіи, дальше, вь 10 ч. утра только еще утреня, потомъ продолжительная литургія, все время страшный подъемъ духа.
Десять минутъ не отдыха, а повой дѣятельности – бесѣдъ и благословеній, теперь молитва и посѣщеніе больной, а время было уже часа два.
Было ли время ему думать о себѣ, о земныхъ интересахъ, да и думалъ ли онъ?..
Было ли время ему на пищу, на сонъ и отдыхъ, да и отдыхалъ-ли онъ въ нашемъ плотскомъ, земномъ смыслѣ этого слова?.. И, несмотря на это, онъ казался живымъ и радостнымъ и выглядѣлъ много моложе своихъ лѣтъ. Мнѣ кажется, что онъ выглядѣлъ немного старше среднихъ лѣтъ. Я подивился, когда узналъ о его преклонномъ возрастѣ. Извѣстно всякому, что люди, работающіе все время въ первномъ напряженіи, не живутъ долго. Скоро развинчиваются, разбиваютъ здоровье и силы, и рано умираютъ. Не то было съ о. Іоанномъ. Поистинѣ какія-то сверхъестественныя силы укрѣпляли его. Благодать Божія оживляла и вдохновляла его, поддерживая въ его необыкновенныхъ духовныхъ подвигахъ на отраду измученнымъ сердцамъ.
Съ тѣхъ поръ я болѣе не видѣлъ о. Іоанна. Онъ точно нарочно былъ посланъ для моего утѣшенія. Съ того времени я сталъ съ особенной любовію читать его проповѣди и сочиненія и всегда поражался ихъ простотою и вмѣстѣ глубиною мысли. Онъ очевидно не искалъ красоты рѣчи, поэзіи и музыкальности словъ, нѣтъ, онъ говоритъ просто и ясно, безъ прикрасъ и лишнихъ словъ, но говоритъ, отложивъ всякую ложь, сильно и убѣдительно, всецѣло основываясь на словѣ Божіемъ и ученіи Церкви.
И какъ было тяжело, когда въ послѣдніе годы жизни о. Іоанна его старались забрасать грязью и подорвать авторитетъ великаго пастыря. Газеты подхватили эти толки, старались очернить о. Іоанна, поставить его во главу какого-то сектантско-мошенническаго кружка. Но кому, какъ мнѣ, удалось хоть разъ видѣть, какъ о. Іоаппъ проводитъ день, какъ онъ религіозенъ до самозабвенія, тотъ легко пойметъ всю ложь этихъ толковъ и сплетенъ. Всѣ забывали и не хотѣли знать того, что о. Іоаннъ публично и въ газетахъ предавалъ проклятію іоаннитовъ, творившихъ во имя его многое странное и низкое. Виноватъ ли онъ былъ въ томъ, что его именемъ злоупотребили?
Вотъ во времена Апостоловъ Симонъ Волхвъ изумлялъ народъ своими волхвованіями, а когда увидѣлъ, что Апостолы низводятъ Духа Святого, то за деньги хотѣлъ у нихъ купить эту власть.
Также, говоритъ книга дѣяній Апостольскихъ, нѣкоторые изъ скитающихся іудеевъ стали употреблять надъ имѣющими злыхъ духовъ имя Господа Іисуса, говоря: заклинаю васъ Іисусомъ, котораго Павелъ проповѣдуетъ. Это дѣлали какіе-то семь сыновей іудейскаго первосвященника Скевы. Но однажды злой духъ сказалъ имъ въ отвѣтъ: Іисуса знаю, и Павелъ мнѣ извѣстенъ, а вы кто? и бросился человѣкъ, въ которомъ былъ злой духъ, и, одолѣвъ ихъ, взялъ надъ ними такую силу, что они нагіе и избитые выбѣжали изъ того дома. (Дѣян. 19, 13-16). Наконецъ, вокругъ Самого Христа Спасителя, около Сердцевѣдца и Самого воплощеннаго Бога – развѣ не было злыхъ и недостойныхъ людей? – довольно указать на Іуду-предателя.
Такъ въ мірѣ господствуетъ сильно зло, что старается, если не побѣдить, то очернить и воспользоваться добрымъ и свѣтлымъ. И, глядя на церковную исторію, видишь, какъ рѣдко святые избѣгали клеветы и поношеній. Оклеветали св. Аѳанасія Александрійскаго въ безнравственности, убійствѣ и волхвованіяхъ, клеветали па Іоанна Златоуста, когда хотѣли свергнуть его съ патріаршаго престола, клеветали на св. Іоанна Новгородскаго, обвиняя его въ блудѣ, и т. п. Перечитайте эти страницы, и вы убѣдитесь, что рѣдкіе изъ праведниковъ избѣжали поношеній и злословій, хотя были чисты и невинны. Такова, скажу опять, ужъ природа зла и злыхъ людей, что они съ радостью хватаются за все, чтобы обезчестить доброе, чтобы не такъ рѣзко кидалась въ глаза ихъ безнравственность и пороки, чтобы свѣтъ добродѣтели не слѣпилъ ихъ глаза и не тревожилъ совѣсть; вотъ почему такъ и радуются грѣшники о паденіи праведника.
Но если тѣ, кому давно былъ не по сердцу образъ великаго пастыря, теперь закричали всюду и старались очернить его, то для тѣхъ, кто зналъ и чтилъ его, онъ сталъ еще выше и дороже, какъ праведникъ, терпящій несправедливое поношеніе. «Блаженни есте, сказано такимъ людямъ, егда поносятъ вамъ и изженутъ и рекутъ всякъ золъ глаголъ на вы лжуще Меня ради; радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесѣхъ».
Если бы Господь не предвидѣлъ, что будутъ такія клеветы и поношенія, если бы Самъ не претерпѣлъ ихъ, то и не изрекъ бы сего обѣтованія...
Прошло еще нѣсколько лѣтъ съ того памятнаго дня, когда я присутствовалъ за литургіей о. Іоанна. Много мнѣ приходилось слышать и говорить о немъ, а потомъ стали ходить слухи о его тяжелой болѣзни, которая, впрочемъ, по словамъ очевидцевъ, не убивала въ немъ бодрости и силы духа. Батюшка-де любитъ служить попрежнему, и самъ принимаетъ народъ. Одинъ изъ московскихъ архимандритовъ, почитавшій и посѣтившій о. Іоанна, показывалъ мнѣ батюшкины подарки: геліотроповаго цвѣта штофное полукафтанье съ обшлагами изъ малиноваго бархата (кто-то, почитая о. Іоанна и заботясь о немъ, сдѣлалъ подрясникъ на ватѣ и бѣлой шелковой подкладкѣ), эпитрахили и платочки и другія вещи. Оказалось, что о. Іоаннъ очень любитъ чѣмъ-нибудь одарять пріѣзжихъ и раздавать то, что ему самому подносили другіе...
Наконецъ до меня допеслась печальная вѣсть – о. Іоанна не стало... Скоро мнѣ пришлось быть въ Петербургѣ. Я отправился въ Ивановскій монастырь. Сошелъ съ трамвая, иду по улицамъ. Глухо и тихо здѣсь, не то, что въ центрѣ столицы. Улицы тихія и пустынныя. Вечерѣло. Наконецъ, среди зданій выглянулъ и монастырь – красивое зеленоватое зданіе съ разукрашеннымъ куполомъ. Приближаюсь къ нему.
Здѣсь все полно воспоминаніемъ объ о. Іоаннѣ. Стоятъ торговцы съ книжками о немъ и его портретами, лавочка, гдѣ продаются иконы и другіе религіозные предметы. Здѣсь же книги и портреты о. Іоанна. Наконецъ, я въ зданіи храма. Толпится народъ... Спрашиваю, какъ пройти къ могилѣ, и спускаюсь въ склепъ. Вотъ и онъ. Это большая пещера, невысокая, но вся выложенная бѣлымъ мраморомъ. У восточной стѣны маленькій иконостасъ весь изъ бѣлаго мрамора.
Въ алтарѣ престолъ изъ бѣлаго же мрамора.
Съ правой стороны алтаря большая арка. Здѣсь въ этой-то аркѣ и лежитъ о. Іоаннъ. Надъ нимъ большая бѣлаго мрамора гробница съ золотыми буквами. На гробницѣ лампада, покрытая узорчатой золотой митрой.
Масса свѣчей горитъ на панихидномъ столикѣ у гробницы. За гробницей въ аркѣ стоятъ цѣлыя ширмы изъ живыхъ цвѣтовъ. Большія корзины и вазы съ хризантемами, розами и другими цвѣтами... Тамъ, въ отдѣленіи за аркой, за этими ширмами изъ живыхъ цвѣтовъ, помѣщается хоръ монахинь во время панихидъ, которыя совершаются почти безпрерывно, а въ промежуткахъ звучные альты читаютъ псалтирь.
Какъ видно, нѣжная любовь окружила могилу о. Іоанна. Бѣлый блестящій мраморъ, живые цвѣты, стройные женскіе голоса, пламенныя слова псалтири и благовонный кадильный дымъ постоянно окружаютъ гробницу рѣдкаго и дивнаго пастыря. И попрежнему, какъ къ живому, припадаютъ къ его гробницѣ, повѣряя ему горе и радость, прося его святыхъ молитвъ и уже неземного благословенія. И, глядя на все это, можно только сказать: необыковенно, не по-земному жилъ онъ, необыкновенное получаетъ и воздаяніе.
⸭ ⸭ ⸭
Окидывая теперь мысленно всю жизнь о. Іоанна, его дѣятельность и проповѣдь, надо признать, что онъ носилъ въ себѣ необыкновенный даръ Св. Духа – именно вѣру.
Эта вѣра проникала все его существо, одушевляла его и дѣйствовала въ немъ. Каждое его слово дышало вѣрой, вся его жизнь была раскрытіемъ этой живущей въ немъ вѣры.
Вѣрой онъ исцѣлялъ больныхъ, вѣра подкрѣпляла его на трудные, нечеловѣческіе подвиги, съ вѣрой онъ жилъ, можно сказать, буквально не имѣя пребывающаго града, но грядущаго взыскуя, по вѣрѣ своей и получилъ воздаяніе.
Недаромъ же Апостолъ изрекъ: «Праведный вѣрою живъ будетъ!»
По поводу кончины о. Іоанна Кронштадтскаго 16 декабря.
С. Голощаповъ.
«Московскія Церковныя Ведомости». 1910. № 48. С. 857-862; 1911. № 2. С. 30-43.
