Архимандритъ Константинъ (Зайцевъ) - ЧТО ТАКОЕ РУССКОЕ МОНАШЕСТВО?
Рѣчь, произнесенная архимандритомъ Константиномъ на актѣ Св.-Троицкой семинаріи въ Духовъ день.
Христіанская Церковь вырасла на крови мучениковъ.
Что значитъ греческое слово «мученикъ» (martyr)?
«Свидѣтель».
Свидѣтельствовать великое событіе явленія въ міръ Бога — Спасителя человѣчества, первороднымъ грѣхомъ запечатлѣннаго, вотъ въ чемъ была задача христіанъ на зарѣ нашей эры.
Такъ дѣлать — значило жизнь класть за вѣру: мученія и смерть были отвѣтомъ еврейскаго и языческаго міровъ на такое свидѣтельство.
Противупоставляли христіане одну только кротость. И пораженный міръ увидѣлъ исполненіе словъ Христовыхъ: «Блаженны кроткіе, ибо они наслѣдятъ землю».
Святыя мощи мучениковъ — «пшеница Господня», по слову Игнатія Богоносца — стали алтарями, прославляемыми служеніемъ на нихъ Божествеаной Литургіи. И чѣмъ больше преслѣдовали Христіанъ — тѣмъ шире распространялось христіанство.
Вершины достигъ терроръ въ царствованіе Императора Діоклеціана, когда оффиціально назначена была дата конечнаго истребленія Христіанства…
То было предсказаніемъ конца — не Христіанства, а мученій христіанъ. Можно было видѣть при дворѣ безпощаднаго врага Христіанства юношу, имя котораго вошло въ исторію, какъ символъ начала новой эпохи. Константинъ призналъ легальное существованіе Христіанской вѣры въ его Имперіи и знаменіе Креста водрузилъ на своихъ знаменахъ.
Время скорбей прошло. Христіанская Церковь превратилась въ могущественную организацію, дѣйствующую въ единеніи съ всевластнымъ правительствомъ Имперіи. Съ этихъ поръ Христіане не только могли свободно выполнять все, что предписывала имъ ихъ Вѣра, но и стали господами и правителями въ дѣлахъ мірскихъ.
Задача свидѣтельствованія Истины, открытой Евангеліемъ, не перестала, однако, существовать. Появился новый страшный врагъ — Ложь, облекающаяся въ видимость Правды. На мѣсто внѣшнихъ преслѣдованій Церкви явилась другая бѣда; внутренніе мятежи — ереси.
Въ горячей борьбѣ съ ними Церковь оказалась вынужденной находить точное словесное выраженіе основныхъ истинъ Христіанской вѣры, которая была еретиками и жестоко искажаема и лукаво толкуема. Результатомъ было то, что именно отъ этого бурнаго и отравленнаго отчаянными духовными возмущеніями времени Христіанскій міръ унаслѣдовалъ безцѣнное сокровище Церковной Догмы, то есть Истины, нровозглашенной непосредственно самой Церковью.
Кто въ первыя столѣтія христіанства могъ быть названъ «истиннымъ» христіаниномъ? Безпредметенъ былъ этотъ вопросъ въ то время. Безъ горячей, твердой и стойкой устремленности къ Богу, нашему Спасителю, и безъ сознательнаго отверженія всего обычно почитаемаго въ мірѣ — кто могъ бы принять риски и скорби, которые ждали каждаго дерзающаго не только открыто исповѣдывать, но даже потаенно признавать Христіанскую вѣру?
Не было надобности въ особой нравственной дисциплинѣ для того, чтобы вести отъ силы къ силѣ вѣрующихъ на пути къ Небу, котораго они такъ пылко жаждали. Самая шаткость ихъ существованія, если бы даже скорби и печали подлиннаго преслѣдованія могли быть счастливо избѣгнуты, оставалась лучшимъ испытаніемъ христіанской добродѣтели, ибо малѣйшее соглашательство воспринималось, какъ паденіе.
Все измѣнилось, какъ только Церковь стала легальной, преуспѣвающей, правящей. Успокоенность — плохой совѣтникъ въ вопросахъ самоусовершенствованія. Тѣ, кто дѣйствительно жаждали всецѣло христіанскаго существованія, задыхались теперь, видя себя окруженными благополучіемъ, довольствомъ, обиліемъ, обезпеченностью, комфортомъ, ставшихъ обычными элементами христіанскаго общества.
Выходъ былъ найденъ.
Они бѣжали.
Куда?
Въ пустыню.
Въ одиночество, въ опасности, въ безнадежность дикаго существованія среди звѣрей и гадовъ. И такъ было сильно стремленіе этихъ истинно-вѣрующихъ къ таковому святому отчужденію, что тысячи и тысячи, слѣдуя примѣру и подчиняясь руководству піонеровъ такъ возникшаго монашества, буквально населили нѣкоторыя области африканской пустыни — особенно самыя дикія и страшныя.
Если кто когда на землѣ могъ бы притязатъ на именованіе «сверхчеловѣковъ» — пріоритетъ этихъ гигантовъ духовной жизни едва ли могъ бы бытъ опротестованъ.
Львы слушались ихъ какъ ягнята. Законы природы были безсильны передъ ихъ могущественнымъ словомъ. Не было болѣзни или немощи, которая не могла бы быть исцѣлена по ихъ молитвамъ. Пренебрегали они своими физическими нуждами въ такой мѣрѣ, что практически приближались къ ангеламъ. Они овладѣвали своими страстями, пріобрѣтая божественное безстрастіе, которое давало имъ внутренній миръ, ни съ чѣмъ несравнимый въ своей сладости. Они оказывались недоступными самымъ страшнымъ и жестокимъ искушеніямъ, которыя только можно вообразить. Демоны видѣли самыя свои отчаянныя нападенія отраженными...
Есть ли преувеличеніе въ томъ, чтобы этихъ гигантовъ духа назвать «сверхчеловѣками» ?
Но какъ смущены, встревожены въ своемъ внутреннемъ мирѣ оказались бы они, если бы ощутили такую ихъ оцѣнку. Въ собственныхъ глазахъ они были самыми послѣдними изъ грѣшниковъ. И такое сужденіе о себѣ не было условнымъ выраженіемъ смиренія — то было ихъ твердое убѣжденіе!
Намъ это кажется страннымъ, а они, какими они были, не могли думать иначе. Чѣмъ человѣкъ оказывается ближе къ Богу, тѣмъ чернѣе воспринимается имъ грѣховность его природы, обезвреживаемая для него не его собственными достоинствами, а исключительно милостью Божіей: покинутый Богомъ, онъ мгновенно сталъ бы жертвой зла, въ немъ гнѣздящагося.
«Великъ тотъ, кто способенъ воскрешать мертвыхъ, великъ тотъ, кто способенъ видѣть своими тѣлесными очами ангеловъ — но истинно великъ тотъ, кто способенъ видѣть самого себя: у такого человѣка отверзты духовныя очи». Таково изреченіе одного изъ основоположниковъ монашества, и то была основа міровоззрѣнія монашескаго.
Какъ ни обособлено было монашество, оно не было вполнѣ отчуждено отъ жизни общей. Въ борьбѣ съ ересями оно было, такъ сказать, Божіей арміей, особенно активной на основныхъ передовыхъ позиціяхъ и образующей, вмѣстѣ съ тѣмъ, глубокій тылъ, обезпечивающій всю кампанію.
Необозримо великъ былъ приносъ монашества въ христіанскую культуру, какъ она была въ цѣломъ создана Вторымъ Римомъ, и во многихъ иныхъ отношеніяхъ...
Ставъ христіанской, Россія естественно унаслѣдовала монашество. Но оно получило въ Россіи новый обликъ, еще болѣе увеличивающій его удѣльный вѣсъ. По сравненію съ Византіей Россія имѣла своеобразное преимущество: она не имѣла культурнаго прошлаго. Потому смогла Россія стать всецѣло, насквозь христіанской — что непредставимо было для Византіи въ ея цѣломъ, отягощенной громаднымъ наслѣдіемъ языческой древности. Одинъ примѣръ покажетъ намъ разительный контрастъ. Во времена Іоанна Грознаго огромное начинаніе организовано было митрополитомъ Макаріемъ: собрать и объединить всѣ «чтомыя на Руси книги». Протекли многія десятилѣтія пока не были торжественно положены, какъ великія святыни, три списка — 12 гигантскихъ фоліантовъ — одинъ въ Софійскій соборъ Великаго Новгорода, одинъ въ Успенскій соборъ въ Москвѣ и одинъ — въ царскій дворецъ. Дѣйствительно, всѣ «на Руси чтомыя книги» были тутъ собраны — и всѣ онѣ были религіозны! Почему такъ? Потому, что иной литературы, помимо религіозной, не знала Россія. Свѣтскихъ книгъ не было. Свѣтскимъ был только фольклоръ — и то лишь частично, будучи тоже подъ значительнымъ вліяніемъ церкви.
Могъ ли монастырь оставаться внѣ такого общества? Напротивъ того, онъ сталъ могущественной централизующей силой жизни. Одинъ примѣръ будетъ достаточенъ. Многотомное описаніе населенныхъ мѣстъ Россіи было издано въ XIX вѣкѣ министерствомъ внутреннихъ дѣлъ — съ краткой исторіей каждаго поселенія. Мы находимъ монастырь въ основаніи чуть не каждаго поселенія центральной Россіи. Эта часть Россіи была громадной лѣсной пустыней. Отшельники, открывъ привлекательное мѣсто близъ рѣки съ мирнымъ видомъ, избирали его для своего уединенія. За ними слѣдовали другіе. Ихъ открывали благочестивые люди. Иные изъ нихъ поселялись гдѣ нибудь неподалеку, за ними слѣдовали другіе. И такъ возникало поселеніе, которое нерѣдко превращалось въ историческій городъ.
Какъ правило, монастырь въ Россіи не былъ только духовнымъ центромъ, а становился также и хозяйственной силой и мѣстомъ благотворенія. Монахи не только молились, но и тяжко работали. Со временемъ монастыри богатѣли. Но это не было личное богатство монаховъ: имъ ничего не принадлежало, какъ частная собственность, и они такъ же тяжко работали и въ растущемъ монастырскомъ хозяйствѣ, становящемся образцомъ для широкой округи.
Для націи въ цѣломъ монастыри были школой національной идеологіи, а ихъ признанные авторитеты были лучшими совѣтниками въ самыхъ острыхъ политическихъ вопросахъ.
Мы видимъ, какъ велика разница между Византіей и Россіей въ отношеніи монастырей. Но мы тутъ показали лишь разницу, такъ сказать, количественную, разницу мѣры, разницу степени. Все, что тутъ сказано о монастыряхъ Россіи, было и въ Византіи, пусть въ зернѣ. Была разница и качественная.
Почему Россію могли называть «Святой Русью», а Византію никогда не называли «Святой Византіей»? Вотъ гдѣ разница основная между Византіей и Россіей, и она открывается лучше всего примѣнительно къ вопросу монастырей.
Монашество въ Россіи не только было тѣсно связано съ разными сторонами жизни: оно было нормальнымъ идеаломъ жизни, всѣми принятымъ; оно было общимъ идеаломъ. Примѣръ. Не рѣдкостью было, чтобы мірянинъ при извѣстныхъ обстоятельствахъ становился монахомъ. Вдовцы и вдовы, относительно свободные отъ общественныхъ и семейственныхъ обязательствъ, считали часто естественнымъ выходомъ — вступленіе въ монастырь. Большіе бояре, князья, даже цари, чувствуя приближеніе послѣдняго часа — порою въ этотъ самый послѣдній часъ — принимали постригъ. Все это было всѣмъ понятно, такъ какъ домашняя жизнь всѣхъ классовъ русскаго общества слѣдовала — и это не изъ очень большого далека — за образцомъ монашескаго благочестія. Вотъ почему приходъ никогда не притязалъ всецѣло покрывать церковную жизнь. Приходъ являлъ собою какъ бы минимумъ церковности, открывая широкую возможность другимъ способамъ духовной дѣятельности. Эти устремленія къ блаженной Вѣчности удовлетворялись монастырями, и каждый могъ имѣть особыя связи съ однимъ, а то и съ различными «святыми отцами». Высшаго предѣла достигало подобное духовное водительство въ образѣ такъ называемаго старчества, которое предполагало абсолютное подчиненіе себя духовному отцу.
Многое измѣнилось послѣ Петра Великаго, но Святая Русь не только была допущена къ существованію въ Россійской Имперіи: исторической миссіей возникающей Имперіи именно было спасеніе Святой Руси, оказавшейся не способной, какъ таковая, успѣшно сопротивляться наступленію обновляющагося Запада. Поскольку члены новаго общества сохраняли извѣстную близсть къ Церкви, а особенно поскольку лучшіе люди западническаго общества возвращались сознательно къ Церкви — монашество воплощало для нихъ Церковь на высшемъ ея уровнѣ. Гоголь и Достоевскій тому лримѣры. «Братья Карамазовы» даютъ картину того, какъ смотрѣла на, монашество эта часть общества.
Не вправѣ ли мы считать монашество духовной осью Исторической Россіи въ ея тысячелѣтнемъ существованіи?
Было извѣстное раздвоеніе въ эволюціи русскаго монашества: тенденція къ практической дѣятельности сплоченными братствами соперничала съ тенденціей уединеннаго аскетизма, принебрегающаго всякой практической дѣятельностью внѣ строгой необходимости для обезпеченія самаго скромнаго существованія. Каково должно бы быть устремленіе новаго, возрожденнаго русскаго монашества? Все такъ измѣнилось вокругъ насъ, что этотъ вопросъ долженъ бы быть замѣненъ другимъ: не возвращаемся ли мы къ тѣмъ временамъ, когда «настоящій» христіанинъ не ощущалъ нужды думать о монашествѣ. Почему такъ? Потому что онъ самъ становился «потенціальнымъ» мученикомъ въ обычной своей жизни, способнымъ въ любой моментъ сдѣлаться мученикомъ дѣйствительнымъ. Но поскольку даже благопріятствовала бы и нынѣ жизнь веденію монашеской жизни, она сама, эта жизнь, претерпѣваетъ измѣненіе въ силу измѣненія всей вообще жизни. Конечно, монахи должны работать тяжко; конечно, не должны они пренебрегать и аскетической дисциплиной, ибо внѣ этого нѣтъ монашества. Но новая задача возникаетъ для монашества, предъ лицомъ которой стирается грань между общежительнымъ монастыремъ и молитвеннымъ.
Въ былое время, когда аскетизмъ монашескій достигалъ такихъ высотъ, что достовѣрное описаніе ихъ современному читателю можетъ показаться воспаленнымъ славословіемъ, столпами этого монашества была открыта картина грядущаго времени, когда все должно измѣниться. Не будетъ больше мѣста ни великимъ подвигамъ аскетическимъ, ни чудеснымъ знаменіямъ, ни поразительнымъ чудесамъ. Забота о спасеніи души не будетъ больше общимъ стремленіемъ всѣхъ христіанъ — обратное наступитъ, отчего исключительно трудно станетъ спасаться и тѣмъ, кто сохран[итъ] это желаніе. Дѣло спасенія будетъ поэтому совершаться въ смиренной тихости съ однимъ главнымъ заданіемъ — только бы сохранить вѣрность истинной вѣрѣ, истинной Церкви.
Это грядущее время — наше время. И, будемъ ли мы думать объ обломкахъ монашества, скрывающихся въ Россіи, въ катакомбахъ, или о начаткахъ русскаго монашества, возникающихъ въ свободномъ мірѣ — одна миссія монашества кажется особо обозначившейся: быть вѣхами на пути истинной вѣрности истинной вѣрѣ.
Что такое — истинная вѣра? Въ нашемъ пониманіи подъ этимъ разумѣется не личная искренность чувствъ, а сознательная принадлежность къ истинной Церкви. А что такое истинная Церковь? Въ нашемъ представленіи истинная Церковь не есть результатъ общаго согласія, а есть реальность Нисхожденія Святаго Духа — то историческое Нисхожденіе, которое мы только что здѣсь праздновали. Созданіе истинной Церкви есть историческое событіе, а Церковь, такъ созданная, есть неповторимое историческое явленіе. Церковь на землѣ возникла на Троицу въ горницѣ, гдѣ были собраны Христовы ученики для принятія Святаго Духа, и она остается воплощенной въ той части человѣчества, которая остается ей вѣрной.
Единственное сокровище, которымъ мы, послѣдыши истинной Исторической Россіи, обладаемъ, есть радость принадлежности къ этой истинной Церкви — въ силу нашей сознательной принадлежности къ Русской Зарубежной Церкви. Что являемъ мы собою въ пестрой множественности свободнаго міра, даже въ множественности христіанскаго міра? Меньше чѣмъ малое меньшинство — песчинку, ничто. Но и въ этомъ ничтожествѣ — съ точки зрѣнія міра — мы обладаемъ, поскольку мы принадлежимъ къ истинной Церкви, путемъ къ блаженной вѣчности, которая возникнетъ для всего спасшагося человѣчества при Второмъ Пришествіи Христовомъ.
Развѣ не близится конецъ Исторіи? И дѣло не только въ томъ, что губительно прогрессируетъ наука разрушенія, а, главное, въ томъ, что разрушается христіанскій духъ, что губительно прогрессируетъ Апостазія.
Но развѣ не остается возможность появленія возрожденнаго человѣчества, способнаго продолжать человѣческую исторію? Мы стоимъ передъ громадной тайной, какой еще никогда не было въ исторіи человѣчества.
Живетъ ли и оживаетъ ли истинная вѣра въ Христа-Бога въ сердцахъ христіанъ свободнаго міра?
Живетъ ли, оживаетъ ли въ сердцахъ угнетеннаго русскаго народа Святая Русь?
Въ этихъ вопросахъ заключено наше будущее.
Единственный шансъ будущаго существованія человѣчества есть его духовное возрожденіе. Мы здѣсь, маленькій начатокъ возраждающагося русскаго монашества, растущій на почвѣ благословенной американской свободы, все возможное дѣлаемъ для того, чтобы оказаться на уровнѣ великаго миссіонерскаго заданія современнаго монашества. Не случайно здѣсь возникъ издательскій центръ и нынѣ возникаетъ центръ пастырскаго воспитанія — съ сочувственной помощью американскихъ властей. Успѣваемъ ли мы въ нашемъ тщаніи — знаетъ только Богъ. Мы знаемъ одно: смиренно спасая свои души и упорно стоя на единственно спасительной основѣ вѣрности нашей истинной вѣрѣ въ Истинной Церкви, служимъ мы не только Россіи, но и той части свободнаго человѣчества, которая, какъ и мы, несмотря ни на что, тщится оставаться истинными христіанами. Разъ духовная мобилизація стоитъ на повѣсткѣ дня для этой части человѣчества, наше дѣло не можетъ быть только нашимъ дѣломъ.
Губительная катастрофа повергла Россію на гибель всему міру. Будемъ ли мы имѣть радость видѣть спасительную катастрофу, которая повергнетъ адскій тоталитаризмъ красной Москвы во спасеніе человѣчеству? Можно ли, однако, ждать этой радости, если нѣтъ шансовъ на духовную мобилизацію, охватывающую весь міръ?
Можетъ и не произойти этой спасительной катастрофы. Тѣмъ болѣе окажется необходимой духовная мобилизація той части человѣчества, которая, несмотря ни на что, упорно остается вѣрной Богу, Спасителю нашему — готовясь, на этотъ разъ, къ встрѣчѣ Его, идущаго въ міръ, какъ Судья.
Въ обоихъ случаяхъ наше смиренное тщаніе здѣсь, въ этомъ русскомъ монастырѣ на Американской почвѣ, можетъ быть — будемъ надѣяться — не безъ пользы и для духовно пробуждающейся Америки — практически, для тѣхъ, кто, какъ и мы, употребляютъ всѣ усилія на то, чтобы оставаться истинными христіанами, что бы кругомъ нихъ ни происходило. Это — трудная задача, и только Божія благодать можетъ дать намъ, и американцамъ и русскимъ, нужныя силы. Аминь.
