Проф. Михаилъ Осиповичъ Кояловичъ – Что такое схоластика съ религіозной точки зрѣнія, и откуда она перешла къ намъ?
Едва ли можно отвергнуть тотъ грустный фактъ, что въ большинствѣ мыслящихъ людей свѣтскаго круга установилось незавидное мнѣніе о способахъ усвоенія и выраженія, въ духовномъ нашемъ сословіи, мысли посредствомъ слова – въ литературѣ ли, или въ нашемъ духовномъ образованіи. Въ убѣжденіяхъ большинства этихъ людей, духовные кружатся въ области формъ, искусственно уложенныхъ, вдали отъ живой мысли, дѣйствительности, жизни, – словомъ, погружены въ схоластику. Можно оставлять безъ вниманія крайности этого мнѣнія, но едва ли слѣдуетъ легко или съ пренебреженіемъ относиться къ сущности его. Неоспоримо, что это мнѣніе высказывается многими серьёзными людьми, и еще болѣе вѣрно, что многихъ оно ведетъ къ невыгоднымъ заключеніямъ о самомъ предметѣ, который они видятъ въ схоластической формѣ, т. е. о нашей вѣрѣ. Въ томъ и другомъ случаѣ, такое мнѣніе, значитъ, очень важно, и нелишце прояснять его основанія. Свое разъясненіе мы поведемъ издалека; но, надѣемся, нить нашихъ мыслей не будетъ протянута ни произвольно, ни схоластически, что въ существѣ дѣла одно и то же.
Мы оставимъ въ покоѣ древнихъ греческихъ софитстовъ, этихъ отцовъ схоластики, оставимъ также въ покоѣ и тѣхъ ихъ преемниковъ, которые перевели схоластику въ христіанскій, латинскій міръ среднихъ вѣковъ. Мы ограничимся краткимъ, общеизвѣстнымъ понятіемъ о схоластикѣ и обратимъ главное вниманіе на ту почву, гдѣ она разработана съ отеческою заботливостію и откуда перенесена къ намъ.
Схоластика въ обширномъ смыслѣ – это искусственное соединеніе мыслей безъ соотвѣтствія ихъ дѣйствительности, искусственное соединеніе понятій по внѣшнимъ признакамъ ихъ сродства, и выводъ изъ нихъ столь же искусственныхъ слѣдствій, которыя здравый смыслъ отвергаетъ.
Въ крайнихъ своихъ проявленіяхъ схоластика есть глумленіе надъ мыслію и словомъ человѣческимъ, но въ обыкновенныхъ видахъ она есть поверхностное раскрытіе предмета съ видимыми признаками глубокаго изслѣдованія. На первый разъ можетъ показаться очень страннымъ, что такой способъ мышленія могъ быть усвоенъ столь многими серьёзными, умными людьми, какіе неоспоримо были между средневѣковыми латинскими схоластиками; но на дѣлѣ тутъ не было ничего страннаго. Датинство – самая жизненная почва для схоластики. Оно основалось на такихъ началахъ, сложилось изъ такихъ элементовъ, которые боятся прикосвовенія живой мысли и могутъ быть разъясняемы безвредно только схоластическимъ путемъ, т. е. съ видимою убѣдительностію, съ мнимою истинностію. Въ самомъ дѣлѣ, тамъ, гдѣ въ области вѣры установлено безчисленное множество догматовъ, гдѣ для всего и вездѣ установленъ неизмѣнный чертежъ, ненарушимая норма до самыхъ мелочей, гдѣ добросовѣстное изученіе вѣры изпоконъ вѣковъ составляетъ запретный плодъ, – тамъ естественно и неизбѣжно – занимать умы внѣшнею перестановкою предметовъ, искусственнымъ сопоставленіемъ ихъ и механическимъ выводомъ слѣдствій, т. е. схоластикою. Схоластика – лучшее средство уклонить мысль отъ внутренней, жизненной разработки дѣла. Глубокая, средневѣковая вѣра на западѣ въ латинство придавала обаяніе этому способу мышленія, а всеподавляющая сила папства обращала къ нему умы такъ неотразимо, что имъ нелегко было понять принужденіе и неестественность ихъ работы. Когда же эта вѣра и эта сила стали падать, когда живая мысль стала подкапываться подъ основы папства (съ появленіемъ протестантства), тогда явились особые учители всевозможной схоластики – іезуиты, которыхъ неизмѣнною задачею всегда было отвращать людей отъ живаго изученія вѣры и забавлять ихъ видимою, внѣшнею искусственностію и видимою истинностію системы латинства. Умъ человѣка, воспитываемаго или руководимаго іезуитами, много имѣлъ работы, не касаясь самаго дѣла; энергія его падала прежде, чѣмъ онъ понималъ суетность своего труда, а это было лучшимъ для іезуитовъ результатомъ. Вотъ почему они такъ горячо брались вездѣ за схоластику и такъ много написали въ ея духѣ книгъ съ прекраснѣйшею формою безъ жизненнаго содержанія. По нашему убѣжденію, ни одинъ средневѣковой ученый не доводилъ схоластики до такихъ серьёзныхъ крайностей, какъ іезуиты, потому что ни одинъ изъ нихъ не былъ такъ способенъ, какъ іезуиты, произвольно соединять понятія и факты, ни одинъ такъ строго не слѣдовалъ, какъ они, правилу, что цѣль оправдываетъ средства, что для извѣстной цѣли, какъ въ жизни, такъ въ словѣ и въ мысли, все годится. Схоластика у іезуитовъ была и въ мысли и въ жизни, т. е. развилась во всеобъемлющую и самую строгую систему. Съ этою-то системою, съ этою страшною схоластикою іезуиты, какъ извѣстно, перешли, въ половинѣ XVI столѣтія, въ Польшу и вступили здѣсь въ борьбу съ такъ называемыми диссидентами и, между прочимъ, съ западно-русскими православными, посредствомъ уніи, въ которой отъ начала до конца воплотили схоластику, хотя сами извлекали изъ нея результатъ далеко не схоластическій.
У западно-русскихъ православныхъ было, по-видимому, вѣрное средство противъ этой схоластики. Подъ вліяніемъ протестантскаго научнаго движенія въ Литвѣ того времени и еще больше подъ вліяніемъ многихъ ученыхъ грековъ, между западно-русскими православными къ концу XVI столѣтія сильно поднялось образованіе, чуждое схоластическаго направленія, и первые опыты[1] борьбы съ іезуитами людей, усвоившихъ это образованіе, доказали самымъ блистательнымъ образомъ, что истина православная, высказанная просто, но глубоко и искренно прочувствованная, одерживаетъ рѣшительную побѣду надъ іезуитскою схоластикою, несмотря на всю ея утонченность и изворотливость. Но, къ сожалѣнію, это убѣжденіе, оправдывавшееся тогда многими случаями и ясно сознаваемое и высказываемое многими православными, стало уступать, въ XVII столѣтіи, другимъ соображеніямъ.
Искусство іезуитовъ одолѣвать литовско-польскихъ диссидентовъ ослѣпило всѣхъ своими громадными успѣхами. Всѣ стали думать, что іезуитское образованіе – лучшее средство защищать свое убѣжденіе. Съ этою цѣлію православные чаще и чаще обращались къ этому образованію; а когда умножилось число такихъ людей между православными, т. е. получившихъ іезуитское образованіе, и когда успѣхъ ихъ дѣйствій, по-видимому, подтверждалъ достоинство іезуитскаго образованія, то явилась мысль завести у себя образованіе по этой системѣ. Пришлось осуществить эту мысль такому человѣку, который, при своемъ неоспоримомъ горячемъ усердіи къ истинному благу западно-русской Церкви, поставленъ былъ въ самыя неблагопріятныя условія для того, чтобы зрѣло и вѣрно оцѣнить всѣ послѣдствія этой научной реформы западно-русскихъ училищъ. Мы говоримъ объ извѣстномъ ревнителѣ западно-русскаго православія, митрополитѣ западно-русскомъ Петрѣ Могилѣ. По происхожденію онъ былъ иностранецъ (молдавскій воеводичь, какъ его называли), воспитаніе получилъ въ латинскихъ странахъ, затѣмъ служилъ (будучи свѣтскимъ человѣкомъ) въ польской военной службѣ. Онъ много имѣлъ времени и случаевъ присмотрѣться къ явленіямъ латинской жизни, но мало имѣлъ времени и возможности сопоставить ее строго съ положеніемъ православной западно-русской жизни. Между тѣмъ, обстоятельства западно-русской Церкви были такъ тревожны, требовали такъ настойчиво скорыхъ, рѣшительныхъ мѣръ противъ латинства, что естественнѣе всего было Петру Могилѣ, при его обстановкѣ, воспользоваться готовымъ, извѣстнымъ тогда средствомъ для борьбы съ латинствомъ, схватить, такъ сказать, на лету образовавшуюся въ его обществѣ мысль объ іезуитскомъ образованіи. Петръ Могила такъ и сдѣлалъ. Онъ, какъ извѣстно, устроилъ по схоластической системѣ кіевскую академію. Нѣтъ сомнѣнія въ томъ, что это былъ значительный промахъ, прекрасно оцѣненный тогдашнимъ кіевскимъ народомъ, собиравшимся было разрушить кіевскую академію, но неоспоримо также, что ревнители православія и ненавистники всего іезуитскаго и латинскаго напрасно боялись слишкомъ большаго вреда отъ этого преобразованія западно-русскихъ училищъ, въ которыхъ съ этого времени латинская схоластика такъ видно выступала на мѣсто греческаго элемента, господствовавшаго вездѣ до сихъ поръ.
Западно-русская Церковь, какъ Церковь православная, не имѣла нужды въ схоластикѣ. Истина ея не нуждалась въ искусственной постановкѣ и могла отъ этого только страдать, что раньше или позже могло быть замѣчаемо, и, дѣйствительно, замѣчалось нѣкоторыми. Слѣдовательно, схоластика въ ней не могла проявить своей полной жизни, какъ неприкрѣпленная къ дѣйствительнымъ ея потребностямъ и даже враждебная имъ. Съ другой стороны, западно-русская Церковь, а съ нею и кіевская академія и другія училища западно-русскія находились въ такомъ напряженіи, въ нихъ всегда возбуждалось столько жизненныхъ вопросовъ, что никакая схоластика не могла уклонить православные умы отъ живой мысли и живаго слова. Самая жизнь разрушала большую половину дурнаго вліянія схоластики. Поэтому-то, въ сочиненіяхъ западно-русскихъ временъ Могилы, при всемъ обиліи схоластическихъ пріемовъ, встрѣчается много живыхъ, свѣтлыхъ мыслей, прорывавшихся чрезъ самую крѣпкую скорлупу схоластики.
Отсюда-то изъ кіевской академіи и вообще изъ западной Россіи схоластическое образованіе проникло во всю Россію. Въ слабыхъ зачаткахъ своихъ оно начало проникать сюда со второй половины XVII столѣтія, когда, съ присоединеніемъ Малороссіи, въ Россію стало переѣзжать много западно-русскихъ ученыхъ; но особенно быстро и въ широкихъ размѣрахъ распространилось оно со временъ Петра I, давшаго такой большой ходъ въ духовной сферѣ западно-руссамъ. Образованіе это легло, какъ извѣстно, въ основу всѣхъ нашихъ духовныхъ училищъ.
Легко догадаться, какое положеніе должна была занять здѣсь схоластика. Почва здѣсь для нея была значительно отличная отъ почвы западно-русской. Конечно, и Церковь великорусская, такъ же, какъ и западно-русская, не имѣла и не имѣетъ дѣйствительной нужды въ схоластикѣ, то есть въ искусственномъ, натянутомъ доказательствѣ своей истины; но здѣсь не было тѣхъ обстоятельствъ, которыя тамъ не давали схоластикѣ приносить много злыхъ плодовъ. Состояніе великорусской Церкви было вообще мирное, или, лучше сказать, такое, что жизнь не представляла или не могла представлять наукѣ тревожныхъ, громадныхъ вопросовъ. Слѣдовательно, схоластика здѣсь чаще, чѣмъ въ западно-русской Церкви, могла вести умы къ своимъ естественнымъ результатамъ – къ обѣднѣнію мысли, къ господству въ наукѣ формъ надъ сущностію дѣла. И это тѣмъ скорѣе и легче могло случиться, что здѣсь, въ Великороссіи, по справедливому замѣчанію нѣкоторыхъ ученыхъ, вслѣдствіе историческаго склада общества, сильно развиты были привычка и уваженіе къ внѣшности, формальности. Такимъ образомъ, западно-руссы, занимавшіе въ XVIII столѣтіи въ Россіи, въ многочисленныхъ мѣстахъ, училищныя и пастырскія должности, безъ всякаго, конечно, намѣренія и сознанія, произвели здѣсь большое зло. Зло это обнаруживается прежде всего въ нашемъ духовномъ образованіи, гдѣ формальное знаніе слишкомъ много занимаетъ мѣста въ ущербъ живой, фактической истинѣ; обнаруживается оно, далѣе, въ нашей литературѣ, въ которой то и дѣло вы встрѣчаетесь прежде всего съ разнообразными знаками дѣленій мыслей, разсчитанныхъ измѣреній фактовъ, – дѣленій и измѣреній, законность и необходимость которыхъ рѣже всего очевидны, убѣдительны и безвредны для сущности дѣла. Но, собственно говоря, дѣленія и измѣренія мысли сами по себѣ не такъ вредны; по крайней мѣрѣ, они не могутъ быть признаны, особенно въ настоящее время, слишкомъ упорными противъ новыхъ требованій изложенія мысли. Они могутъ даже отчасти служить противоядіемъ противъ той разнузданности мысли, которая нерѣдко проявляется въ литературѣ и состоитъ въ томъ, что не хочетъ знать никакого порядка и послѣдовательности. Гораздо важнѣе самая привычка гоняться прежде всего за формами и произвольно укладывать въ нихъ сущность дѣла или, что еще хуже, привычка совершенно ненужная, а, напротивъ, страшно вредная и противная духу православной вѣры – мало заботиться о сущности дѣла, мало обращать на нее вниманія, что, въ свою очередь, порождаетъ умственную лѣнь, раздвоенность убѣжденій и низкую степень ученой добросовѣстности.
Вотъ, въ короткихъ словахъ, допускающихъ пространнѣйшее разъясненіе, исторія и значеніе нашей схоластики. Изъ этого очерка можно, кажется, видѣть, что схоластическая метода знанія чужда и совершенно не нужна для нашей религіозной истины и занесена къ намъ совершенно случайно. Нѣтъ сомнѣнія, что она уже значительно ослабѣла у насъ, и еще менѣе можетъ быть оспариваемо, что настоящее глубоко-историческое движеніе Россіи, вызвавшее уже много жизненныхъ вопросовъ, скоро ослабитъ ее еще больше – надежда самая отрадная! Но никакъ нельзя ожидать и требовать того, чего ожидаютъ и требуютъ въ этомъ случаѣ многіе въ нашемъ обществѣ. Многіе желаютъ, чтобы наше духовное образованіе и литература были точь въ точь тѣмъ, что теперь у насъ свѣтское образованіе и свѣтская литература. Отъ всей души желаемъ разумнаго, искренняго сближенія между тою и другою областію и обобщенія хорошихъ сторонъ ихъ, но считаемъ долгомъ сознанія и совѣсти защищать одну особенность въ духовномъ образованіи и литературѣ, стоющую глубокаго уваженія и искренняго сочувствія. Нападая на нашу схоластику, многіе разумѣютъ вообще теоретическое направленіе нашей мысли и нашего знанія (нашу философію) и желали бы рѣшительно, совершенно замѣнить его тѣмъ фактическимъ званіемъ, которое такъ исключительно господствуетъ въ свѣтскомъ кругу знанія.
Нѣтъ спора, что философія проникла къ намъ въ схоластическихъ формахъ, отъ которыхъ до сихъ поръ съ трудомъ освобождается, и что полнѣйшее освобожденіе ея отъ этихъ формъ очень желательно; но никакъ нельзя желать ослабленія нашего философского образованія и не слѣдуетъ нападать на него подъ видомъ нападокъ на схоластику. Это философское направленіе, требующее, какъ мы сказали, исправленія, въ существѣ своемъ составляетъ очень свѣтлую сторону духовнаго образованія и духовнаго знанія, какъ единственное въ нашемъ обществѣ явленіе, способное удержать отъ нашего развитія тѣ крайности, какія такъ часто встрѣчаются въ области свѣтской, вслѣдствіе недостатка философскаго образованія. Въ наше общество приходятъ теоріи со всѣхъ концовъ міра, въ насъ господствуетъ глубокое сознаніе отсталости отъ западной Европы, и мы съ естественною въ такомъ положеніи поспѣшностію беремся за всякую теорію, за всякую группировку данныхъ, – теорію и группировку выработанныя часто на совершенно иной почвѣ, чѣмъ наша. Трудъ для нашей мысли нуженъ въ этомъ дѣлѣ, можетъ быть, не меньшій, чѣмъ тотъ, какимъ произведена та или другая приходящая въ намъ теорія; а гдѣ гарантія успѣшности этого труда, когда въ нашемъ обществѣ такъ низокъ уровень философскаго образованія, которое даетъ возможность ясно видѣть первое и послѣднее слово теоріи и сводить ихъ съ коренными убѣжденіями человѣка?
Отсюда у насъ такая необычайная легкость усвоенія и перемѣнчивость разнообразныхъ системъ и взглядовъ западно-европейскихъ. Понятенъ общій результатъ такого состоянія общества: это – ниспроверженіе домашнихъ убѣжденій и уничтоженіе самой охоты къ усвоенію себѣ цѣнныхъ, глубокихъ убѣжденій. Вотъ почему слѣдовало бы дорожить, хотя слабою, гарантіею, какая у насъ есть противъ этого ужаснаго зла; вотъ почему слѣдуетъ давать себѣ самый сознательный отчетъ въ сужденіяхъ о схоластикѣ, проявляющейся въ нашей духовной сферѣ. Разъясненіе подобныхъ вопросовъ, по нашему мнѣнію, больше всего можетъ содѣйствовать къ укрѣпленію той свази, какая должна установиться, и, безъ сомнѣнія, установляется, между тѣмъ и другимъ кругомъ, т. е. духовнымъ и свѣтскимъ, къ раскрытію возможности и легкости идти имъ рядомъ, въ духѣ христіанскаго мира и взаимнаго содѣйствія въ общей цѣли того и другаго – въ правильному развитію русскаго сознанія, русской мысли.
Михаилъ Кояловичъ.
13 сентября 1861 г.
«Cтранникъ». 1861. Т. 4. Отд. II. кн. 11. С. 240-248.
[1] Сочиненія клирика Острожскаго, также Эктезисъ, Перестрога и отчасти Апокрисисъ.
- ← Протоіерей Іоаннъ Бухаревъ – О картинкахъ, сочиненіяхъ и зрѣлищахъ соблазнительнаго свойства (По житію святителя Митрофана Воронежскаго. Память его 23-го ноября).
- Слово иже во святыхъ отца нашего священномученика Ефрема, архіепископа Херсонскаго, о чудѣ, бывшемъ надъ отрокомъ отъ св. священномученика Климента Римскаго. →