Архимандритъ Константинъ (Зайцевъ) – Парадоксъ православной святости.
Истинные праведники всегда помышляютъ въ себѣ, что недостойны они Бога, самое то, что они истинные праведники дознается изъ того, что они признаютъ себя окаянными и недостойными попеченія Божія и исповедуютъ сіе тайно и явно и умудряются на то Святымъ Духомъ – чтобы пребывать въ трудѣ и тѣснотѣ пока находятся въ жизни сей. Время же упокоенія Богъ соблюлъ имъ въ будущемъ вѣкѣ. И имѣющіе въ себѣ живущаго Господа, посему самому не желаютъ быть въ покоѣ и освободиться отъ скорби, хотя по временамъ и дается имъ таинственное утѣшеніе въ духовномъ.
Преп. Исаакъ Сиринъ
Что значитъ быть святымъ?
«Святымъ называется тотъ, кто чистъ отъ зла и грѣха», – училъ св. Антоній Великій.
Каковъ путь очищенія отъ зла и грѣха? «Умное» дѣланіе.
Что такое «умъ»?
«Жизнь есть соединеніе и сочетаніе ума (духа), души и тѣла...» – училъ тотъ же основоположникъ монашескаго житія.
«Умъ не есть душа, но дар Божій, спасающій душу. Богоданный умъ течетъ впереди души и совѣтуетъ ей презрѣть временное, вещественное и тлѣнное, а возлюбить блага вѣчныя, нетлѣнныя и невещественныя, такъ, чтобы человѣкъ, живя въ тѣлѣ, умомъ представлялъ и созерцалъ небесное и божественное. Такимъ образомъ, умъ боголюбивый есть благодѣтель и спаситель человѣческой души». «Таково Божіе опредѣленіе, чтобъ по мѣрѣ возраста тѣла душа исполнялась умомъ, дабы человѣкъ изъ добра и зла избиралъ угодное Ему (т. е. добра): душа же, не избирающая добра, не имѣетъ ума. Почему, хотя всѣ тѣла имѣютъ душу, но нельзя сказать, чтобы всякая душа имѣла умъ. Боголюбивый умъ у цѣломудренныхъ, преподобныхъ, праведныхъ, чистыхъ и благихъ, милостивыхъ и благочестивыхъ. Присутствіе ума бываетъ помощью человѣку въ его отношеніяхъ къ Богу». «Глазъ видитъ видимое, а умъ постигаетъ невидимое. Боголюбивый умъ есть свѣтъ души. У кого умъ боголюбивъ, тотъ просвѣщея сердцемъ и зритъ Бога умомъ своимъ». «Какъ тѣло безъ души мертво, такъ душа безъ ума бездѣйственна (безплодна), и Бога достояніемъ своимъ имѣть не можетъ».
Освобожденіе отъ зла и грѣха и достигается человѣкомъ по мѣрѣ того, какъ душа, подчиняя себѣ тѣло, сама просвѣщается духомъ, (умомъ) и тѣмъ постепенно пріобщается къ міру горнему.
«Ибо мы, – говоритъ ученикъ Антонія Великаго, Макарій Великій, – будучи еще на землѣ, имѣемъ жительство на небесахъ, какъ обитатели и граждане онаго міра по уму и внутреннему человѣку. Какъ видимое око, будучи чистымъ, чисто всегда видитъ солнце, такъ и умъ, совершенно очистившись, всегда видитъ славу свѣта Христа и съ Господомъ пребываетъ день и ночь, подобно тому, какъ тѣло Господне, соединившись съ Божествомъ, всегда сопребываетъ съ Духомъ Святымъ. Но въ сію мѣру не вдругъ достигаютъ люди, и то развѣ трудами, скорбію, великимъ подвигомъ».
Тайна обрѣтенной святости есть «тайна души, имѣющей принять Господа своего и содѣлаться престоломъ славы Его. Ибо, – говоритъ Макарій Великій по поводу видѣнія пророка Іезекіиля, – душа, которую Духъ, уготовавшій ее въ сѣдалище и въ обитель Себѣ, сподобилъ пріобщиться свѣта Его и осіялъ красотой неизреченной славы Своей, сдѣлается вся – свѣтомъ, вся – лицемъ, вся – окомъ, нѣтъ у нея ни одной части, неисполненной духовныхъ очей свѣта, то есть нѣтъ ничего въ ней омраченнаго...».
Восхожденіе къ святости, процессъ обрѣтенія ея, есть тоже тайна, тайна личнаго подвига христіанской души, когда, ведомая рукой Господней, постепенно она, принадлежа еще къ царству природы, все больше пріобщается къ Царству Благодати.
«Божество никому никогда не являлось безъ вѣры, – говоритъ Симеон Новый Богословъ, – но если-бы и являлось Оно иногда кому безъ нея, то будетъ страшно и трепетно, ибо въ такомъ случаѣ Оно не просвѣщаетъ, не животворитъ, а мучитъ».
Путь обрѣтенія святости и есть путь пріученія своих «умных» глазъ къ Свѣту Невечернему. По благости Своей Господь даетъ узрѣть его вѣрнымъ, предваряя ихъ личный подвигъ.
«Прежде надлежитъ увидѣть его, – говоритъ тотъ же учитель Церкви, – и потомъ многими подвигами стяжать, такъ какъ многіе видали, но не стяжали... Вначалѣ многократно находитъ божественное просвѣщеніе и осіяніе на тѣхъ, которые каются съ теплотой сердца, но скоро и отходятъ. И если они вдадутъ себя всѣхъ всецѣло въ подвиги даже до смерти, и взыщутъ сего просвѣщенія съ болѣзнью сердечною, то снова получатъ его, и оно пріидетъ опять къ нимъ болѣе совершеннымъ».
Достиженіе святости въ полной ея мѣрѣ неосуществимо на Землѣ. Человѣкъ даже, если-бы онъ и достигъ совершенства, не можетъ удержаться на немъ, – ибо такой человѣкъ «не согласился-бы ни слышать, ни позаботиться по обыкновенію о себѣ и об утрешнемъ днѣ, но только сталъ-бы сидѣть въ одномъ углу въ восхищеніи и как-бы упоеніи. Посему то совершенная мѣра не дана ему, чтобы могъ онъ заниматься попеченіемъ о братіи и служеніемъ слову, если не разорено уже средостѣніе ограды, и смерть препобѣждена».
«На дѣлѣ же, – продолжаетъ Макарій Великій, – бываетъ такъ: подобно сгущенному воздуху, какая-то как-бы примрачная сила лежитъ на человѣкѣ и слегка прикрываетъ его. Свѣтильникъ непрестанно горитъ и свѣтитъ, однако-же, как-бы, покрывало лежитъ на свѣтѣ, и посему человѣкъ признается, что онъ еще не совершенъ и не свободенъ отъ грѣха; почему можно сказать, что средостѣніе ограды уже разорено и сокрушено, и опять въ иномъ чемъ-нибудь разорено не вовсе и не навсегда. Ибо бываетъ время, когда благодать сильнѣе воспламеняетъ, утѣшаетъ и успокаиваетъ человѣка, и бываетъ время, когда она умаляется и меркнетъ, какъ сама она домостроительствуетъ сіе на пользу человѣку. Кто же хотя на время приходилъ въ совершенную мѣру, вкушалъ и опытно извѣдывалъ оный вѣкъ? Донынѣ не знаю ни одного человѣка-христіанина совершеннаго или свободнаго. Напротивъ того, если и упокоевается кто въ благодати, доходитъ до тайнъ и откровеній, до ощущенія великой благодатной сладости, то и грѣхъ сопребьтваетъ еще внутри его. Такіе люди, по преизобилію въ нихъ благодати и свѣта, почитаютъ себя свободными и совершенными, но погрѣшаютъ въ семъ, по неопытности вводимые въ обманъ тѣмъ самымъ, что дѣйствуетъ въ нихъ благодать. А я донынѣ не видалъ ни одного свободнаго человѣка и поелику въ иныя времена самъ отчасти доходилъ до оной мѣры, то довѣдался и знаю, почему нѣтъ совершеннаго человѣка».
Таково, такъ сказать, объективное, предметное содержаніе «святости». Каковы же формы субъективнаго переживанія ея?
«Святымъ называется тотъ, кто чистъ отъ зла и грѣха», – таково опредѣленіе святости св. Антонія Великаго.
Жалокъ, однако, оказался-бы тотъ въ глазахъ Церкви, кто самъ себя такимъ призналъ-бы: такое самоощущеніе Церковь объявляетъ результатомъ «прелести», то есть подпаденія подъ соблазнъ гордыни сатанинской, принявшей обликъ свѣта. Для пути духовнаго возвышенія христіанскаго характерно, напротивъ того, повышеніе чувства своей грѣховности, идущее параллельно съ духовнымъ совершевствованіемъ. Все ярче и нестерпимѣе ощущаетъ человѣкъ, по мѣрѣ духовнаго роста, дѣйствіе грѣховной своей природы. Все яснѣе понимаетъ онъ свою безпомощность въ борьбѣ съ ней; поскольку онъ остался-бы, Божимъ попущеніемъ, съ нею, такъ сказать, одинъ на одинъ, предоставленный своимъ собственнымъ средствамъ, безъ поддержки спасительной Божіей благодати.
Смерть духовная – вотъ удѣлъ «праведника», который оказался-бы соблазненнымъ желаніемъ противопоставить грѣху достигнутое имъ совершенство, свою «святость», свое твердо и неотмѣнимо обрѣтенное имъ «богоподобіе».
Напротивъ того, основнымъ признакомъ истинной святости является чувство смиренно-покаяннаго самоотданія волѣ Божіей, съ живымъ сознаніемъ того, что все доброе исходитъ отъ Бога, злое же, продолжающее таиться въ душѣ – свое, близкое, постоянно готовое овладѣть существомъ человѣка и отторгнуть отъ Бога. И чѣмъ ближе оказывается челозѣкъ вознесеннымъ къ подножію престола Божія, тѣмъ ярче разгорается въ немъ ощущеніе своего недостоивства, такъ что покаянное сознаніе грѣховности своей получаетъ характер какъ-бы оборотной стороны святости.
Тутъ-то передъ нами встаетъ во всемъ своемъ своеобразіи православно-христіанское самоощущеніе – невразумительно-парадоксальное для «внѣшнихъ», глубоко оправданное, само собою разумѣющееся для православныхъ.
«Святость» есть не что иное как нарочито повышенное сознаніе своей «грѣховности», разобщающей человѣка съ Богомъ и потому подлежащей абсолютному преодолѣнію для самой возможности сопребыванія со Христомъ – вождѣленной цѣли христіанина. Естественно, что поскольку это сопребываніе дѣлается уже въ этой жизни реальностью, оно съ силой необыкновенной повышаетъ чувствительность къ грѣху, разлучающему человѣка съ Христомъ. А вмѣстѣ съ тѣмъ, самая борьба съ грѣхомъ пріобрѣтаетъ характеръ непрестанной заботы о сохраненіи полученной свыше благодати, которая одна только и даетъ возможность человѣку осиливать свое грѣховное «я» – «отвергаться себя» по слову евангельскому.
«Душа истинно боголюбивая и христолюбивая, хотя-бы совершила тысячи праведныхъ дѣлъ, по ненасытимому стремленію своему ко Господу думаетъ о себѣ, будто-бы ничего еще она не сдѣлала; хотя-бы изнурила тѣло свое постами и бдѣніями, при такихъ остается чувствованіяхъ, будто-бы не начинала еще трудиться для добродѣтелей; хотя-бы сподобилась достигнуть различныхъ духовныхъ дарованій или откровеній и небесныхъ тайнъ, по безмѣрной и ненасытимой любви своей ко Господу сама въ себѣ находитъ, будто-бы ничего еще не пріобрѣла, а напротивъ того, ежедневно алкая и жаждая, съ вѣрою и любовію пребывая въ молитвѣ, не можетъ насытиться благодатными тайнами и благоустроеніем себя во всякой добродѣтели...».
«Душа вѣрная и истиннолюбивая, взирая на уготованныя праведнымъ вѣчныя блага и на неизреченное благодѣяніе имѣющей снизойти Божіей благодати, и себя, и свое раченіе, и свой трудъ и подвигъ признаетъ недостойными неизреченныхъ обѣтованій Духа. Таковъ нищій духомъ, котораго ублажаетъ Господь. Таковъ алчущій и жаждущій правды. Таковъ сокрушенный сердцемъ».
Такъ говоритъ Макарій Великій. Такъ говорятъ и другіе отцы церкви.
– «Основаніе христіанства есть сіе, – читаемъ мы въ Наставленіяхъ св. Марка Подвижника о духовной жизни, – что бы человѣкъ, сколько-бы дѣлъ правды ни совершалъ, не успокаивался на нихъ и не почиталъ-бы себя за нѣчто великое, но былъ бы нищъ духомъ, И если сдѣлается причастникомъ благодати, чтобы онъ не подумалъ, что достигнувъ чего-либо, и чтобы не возомнилъ о себѣ, что онъ великій человѣкъ, и чтобы не начиналъ учить; и проводя добрую жизнь въ великомъ пощеніи, странничествѣ и молитвѣ, и бывъ причастникомъ благодати, невысоко думалъ о душѣ своей. Но поистинѣ такое начало благодати было ему въ особенности дано ради того, чтобы онъ несъ трудъ, алчбу и жажду, чтобы онъ не былъ насыщенъ (въ своемъ стремленіи), и не почиталъ себя праведнымъ и богатымъ въ благодати, но чтобы рыдалъ и плакалъ, какъ плачетъ мать, которая имѣла единороднаго сына, который, когда она воспитала его, неожиданно умеръ».
«Безмолвіе рождает подвижничество, – говорилъ преп. авва Исаія, – подвижничество рождаетъ плачъ, плачъ рождаетъ страхъ Божій, страхъ Божій рождаетъ смиреніе, смиреніе рождаетъ прозрѣніе, прозрѣніе рождаетъ любовь, любовь дѣлаетъ душу безболѣзненною и безстрастною. Т о г д а п о з н а е т ъ ч е л о в ѣ к ъ , к а к ъ о н ъ д а л е к ъ о т ъ Б о г а » .
И тотъ-же подвижникъ говорилъ иной разъ:
«Блаженны не надѣющіеся дерзновенно на дѣло свое, якобы угодное Господу, и стыдящіеся срѣтить Бога по причинѣ такого ненадѣянія на дѣло свое... Побѣда работающаго (по Богу) откроется, когда онъ, всецѣло соединившись съ Богомъ, скончается по волѣ Его... Пока идетъ брань, человѣкъ находится подъ страхомъ и трепетомъ нынѣ побѣдить, а завтра побѣжденному быть, или нынѣ побѣжденному быть, а завтра побѣдить».
Св. Антоній внушалъ, что Сам Господь такъ ведетъ нас вкутренно, чтобы скрывать отъ насъ добро наше, и тѣмъ удерживаетъ насъ въ смиренныхъ о себѣ чувствахъ. О себѣ онъ повѣдалъ, какъ однажды Господь далъ ему указаніе свыше.
Антоній молился въ келліи своей и услышалъ голосъ, говорившій ему: «Антоній, ты еще не пришелъ въ мѣру такого-то башмачника въ Александріи». Св. Антоній пошелъ въ Александрію, нашелъ этого башмачника и убѣдилъ его открыть, что есть особеннаго въ его жизни. Тотъ сказалъ: «Я не знаю, чтобы когда-нибудь дѣлалъ какое-либо добро, почему, вставши утромъ съ постели, прежде, чѣмъ сяду за работу, говорю: всѣ въ этомъ городѣ, отъ мала до велика, войдутъ въ царство Божіе за свои добрыя дѣла, одинъ я за грѣхи мое осужденъ буду на вѣчныя муки. Это же самое со всею искренностью сердечною повторяю я и вечеромъ, прежде, чѣмъ лягу спать». Услышавъ это, св. Антоній созналъ, что точно не дошелъ еще въ такую мѣру.
На вопрос: можно ли желать совершенствованія въ жизни духовной? оптинскій старец Амвросій отвѣтствовалъ: «не только можно желать, но и должно стараться совершенствоваться въ смиреніи, т. е. въ томъ, чтобы считать себя въ чувствѣ сердца хуже и ниже всѣхъ людей и всякой твари».
Смиреніе – вѣнецъ христіанскаго совершенства. Смиреніе есть, вмѣстѣ съ тѣмъ, и необходимая первичная предпосылка самой способности жить духомъ.
«Одно смиреніе можетъ водворить въ душѣ миръ. Душа не смиренная непрестанно порывается и волнуемая страстями, мрачна и смутна, какъ хаосъ, утвердите силу ея въ средоточіи смиренія, тогда только начнетъ являться въ вей истинный свѣтъ и образовываться стройный міръ правыхъ помысловъ и чувствованій. Гордое мудрованіе съ умствованіями, извлеченными изъ земной природы, восходитъ въ душѣ, какъ туманъ, съ призраками слабаго свѣта: дайте туману сему упасть въ долину смиренія, тогда только вы можете увидѣть надъ собою чистое небо. Движеніемъ и шумомъ надменныхъ и оттого всегда безпокойныя мыслей и страстныхъ желаній душа оглушаетъ сама себя: дайте ей утихнуть въ смиреніи, тогда только будетъ она способна вслушаться въ гармонію природы, еще не до конца разстроенную нынѣшнимъ человѣкомъ и услышать въ ней созвучія, достойныя премудрости Божіей. Такъ въ глубокой тишинѣ ночи бываютъ чутки и тонки отдаленные звуки»[1].
Эта изумительная картина состоянія души, подготовляющейся къ жизни духомъ, зарисованная митрополитомъ Филаретомъ [Дроздовымъ], поможетъ намъ уяснить самую природу «святости», которая требуется Церковью отъ всѣхъ своихъ членов и которая и живетъ въ нихъ, поскольку они являются подлинными членами Церкви, какъ вмѣстилища Святого Духа. Не въ томъ дѣло, чтобы каждый человѣкъ сталъ Божіимъ угодникомъ, достигшимъ удѣла святости, а въ томъ, чтобы въ каждомъ человѣкѣ открылось нѣкое чувствилище святости, каковое и становится органомъ участія въ жизни Церкви, органомъ причастности ея святости.
Обратимся снова къ хорошо знакомому уже намъ образу храма. Вѣдь, храмъ Господень святъ не самъ по себѣ: онъ вмѣстилище святыни. Въ этом же смыслѣ является храмомъ Духа Святаго и каждый христіанинъ: и онъ есть вмѣстилище Духа Святаго. Каждый человѣкъ предназначенъ быть обиталищемъ Святаго Духа, и отъ него самого зависитъ, проникаясь духомъ Церкви, живя Ея святой жизнью, соучаствуя въ Ея таинствахъ и въ Ея молитвахъ, раскрывать въ сердцѣ то Святое, что заложено въ немъ и что свѣтится свѣтомъ святости въ отвѣтъ на Свѣтъ, сіяющій въ Церкви.
Поскольку человѣкъ занятъ собою, поскольку взоръ его обращенъ на земное, на земныя цѣнности, преходящія и тлѣнныя, посколько онъ не уязвленъ алкаяіемъ вѣчныхъ благъ, поскольку въ немъ господствуетъ «міръ», ему недоступенъ свѣтъ святости: онъ слѣпъ душой. Только въ мѣру самозабвенія, въ мѣру смиренія, которая, какъ прекрасно описываетъ митрополитъ Филаретъ, есть мѣра и усмиренія мірскихъ страстей, помысловъ и чувствованій, создается самая возможность рожденія къ духовной жизни, появленія Духа Святаго въ душѣ человѣка, самая способность человѣка понимать, видѣть воспринимать «святое». Только забывъ себя и устремившись къ Источнику Свѣта, можно ощутить этотъ святой свѣтъ. «В свѣтѣ Твоемъ узримъ свѣтъ. Въ отвѣтъ на возгласъ из алтаря: «Святая святымъ», молящіеся смиренно отвѣчаютъ: «Единъ Святъ, единъ Господь Іисус Христосъ»....
Безконечны градаціи и формы подобной свѣто и святочувствительности, подобной «духоносности», то-есть, способности понимать сердцемъ и въ сердце принимать церковную святыню. Но наличіе этой способности есть условіе подлиннаго пребыванія въ Церкви, а мѣра ея – опредѣляетъ мѣру участія въ жизни Церкви. Въ исключительныхъ случаяхъ святость такъ проникаетъ въ человѣка, что онъ становится какъ-бы переполненнымъ сосудомъ благодати, источаемой черезъ него Богомъ на благо людямъ, становится плотяной оболочкой обитающаго въ немъ Духа. Но и такіе святые Божіи человѣки никогда Церковью, до блаженной кончины ихъ, не прославляются, какъ «святые». Церковь ждетъ, чтобы Богъ Самъ явилъ по смерти ихъ «святость», которая обнаруживается какъ чрезъ чудеса, такъ и въ образѣ святыхъ мощей; самые бренные останки «святыхъ» становятся нетлѣннымъ вмѣстилищемъ благодати.
Не эта высшая степень избранничества требуется, конечно, Церковью отъ членовъ Ея. Но установка православнаго сознанія остается совершенно недвусмысленной и не терпящей никакихъ ограниченій и оговорокъ: пребываніе въ Церкви однозначно съ активнымъ: причастіемъ Ея святости. Задача Церкви только въ томъ и заключается, чтобы являть, упражнять, культивировать святость. Всякая попытка свести Церковь съ этого единственнаго пути ея есть соблазнъ, въ который могутъ впадать отдѣльныя лица и группы, но который преодолѣвается и отметается Церковью, какъ соблазнъ. Какъ то было во времена первохристіанства, так и до конца временъ Церковь останется обществомъ «святыхъ», и въ томъ смыслѣ, что принадлежность къ Церкви должна означать для ея членовъ готовность и способность участвовать въ тѣхъ формахъ освященія жизни, которыя установлены Церковью, готовность и способность просвѣщать и освящать себя свѣтомъ церковной святости.
Это прекрасно разъяснялъ великій угодникъ Божій, на нашей памяти просіявшій на святой Руси, на ея закатѣ – о. Іоаннъ Кронштадтскій.
«Неблагонадежный, неистинный тотъ христіанинъ, говорилъ онъ, который не хочетъ не надѣется и не старается быть святымъ, какъ неблагонадеженъ тотъ воинъ, который не хочетъ, не надѣется и не старается быть побѣдителемъ. Мы всѣ, возлюбленные братія, можемъ и должны быть святыми... святость не есть завидная доля однихъ только апостоловъ, святителей, мучениковъ, преподобныхъ и всѣхъ святыхъ, а прекрасная доля всѣхъ насъ...».
Къ этой темѣ онъ возвращался часто.
«Позаботися о стяжанія святости, какъ говорилъ Господь: с в я т и б у д е т е , я к о ж е А з ъ с в я т ъ е с м ь Г о с п о д ь Б о г ъ в а ш ъ (Лев. 11, 4, 44; 19, 2), или какъ говоритъ апостолъ: м и р ъ и м ѣ й т е и с в я т ы н ю с о в с ѣ м и , и х ъ ж е к р о м ѣ , т. е. б е з ъ к о и х ъ н и к т о ж е у з р и т ъ Г о с п о д а (Евр. 12, 14)».
«Сего ради Богъ на землю сниде, да насъ на небеса возведетъ (Акаѳ. Бож. Мат. Конд. 8). Въ этихъ словахъ церковной пѣсни указана цѣль, для которой пришелъ на землю во плоти Богъ-Слово, именно та цѣль, чтобы человѣка, созданнаго для неба и падшаго и умерщвленнаго грѣхомъ, порабощеннаго земными страстями, снова возвести на небо, при томъ справедливомъ условіи если онъ самъ, сознавъ свое крайнее заблужденіе и гибельность избраннаго имъ пути, обратится всѣмъ сердцемъ къ Богу, отъ Котораго отпалъ, покается всѣмъ сердцемъ, отвергнетъ житейскія пристрастія, возлюбитъ Бога и поживетъ на землѣ небесно, насколько это возможно при помощи божественной благодати».
Вотъ какъ однажды говорилъ онъ своей паствѣ въ день Вознесенія Господня:
«Возноситесь, братія мои, возноситесь отъ земли на небо, въ истинное ваше отечество, вѣчное отечество; смотрите умными очами на Возносящагося: это вашъ путь проложенъ на небо, путь, который прежде былъ непроходимъ отъ князя власти воздушной – діавола и его споспѣшной силы духовъ злобы, а теперь для вѣрующихъ въ Господа и хранящихъ заповѣди Его сталъ свободенъ; этимъ путемъ множество христіанъ – подвижниковъ благочестія – взошло уже на небо».
«Идеальнаго» христіанина, которымъ долженъ тщиться стать каждый членъ Церкви, онъ рисовалъ такъ:
«У истиннаго христіанина должно быть все иное въ духѣ, въ тѣлѣ, въ жизни: иные помыслы – духовные, святые; иныя вождѣленія – небесныя, духовныя; иная воля – правая, святая, кроткая, благая; иное воображеніе – чистое, святое; иная память, иной взоръ – чистый, простой, нелукавый; иное слово – цѣломудренное, чистое, степенное, кроткое, словомъ – христіанинъ долженъ быть иной человѣкъ, небесный, новый, святой, божественно живущій, мыслящій, чувствующій, говорящій и дѣйствующій Духомъ Божіимъ. Таковы были святые угодники. Читайте ихъ житіе, слушайте, поучайтесь, подражайте».
И вмѣстѣ съ тѣмъ не уставалъ подчеркивать о. Іоанн Кронштадтскій немощность, грѣховность, неизбывную испорченность природы человѣка и спасительную необходимость постоянно въ сердцѣ своемъ держать мысль о своем крайнемъ, предѣльномъ недостоинствѣ. Говоря о томъ, какъ всѣ мы, христіане, должны быть святыми и какъ мы можетъ стать таковыми, онъ тутъ же прибавляетъ: «не своею силою и заслугами предъ Богомъ – нѣтъ, а силою благодати Божіей». А въ другомъ мѣстѣ и по другомъ поводу, говоря о тѣхъ «нищихъ духомъ», которымъ обѣщано Спасителем царствіе Божіе, спрашиваетъ тотъ же великій угодникъ Божій: «Что такое – нищета духомъ? Или – что значитъ быть нищимъ духомъ?».
«Быть нищимъ духомъ, – отвѣчаетъ онъ, – значитъ имѣть духовное убѣжденіе въ томъ, что мы ничего собственно своего, кромѣ грѣховъ, не имѣемъ, а изъ добраго имѣемъ только то, что подалъ и подаетъ Богъ, при томъ не для насъ однихъ, а и для другихъ, что и нашъ составъ тѣлесный ничтоженъ, какъ горсть праха, и наши силы и способности ограничены и несовершенны – разумъ помраченъ, близорукъ, сердце нечисто, воля растлѣнна, безсильна для добра и наклонна ко злу; что мы – бездна грѣховъ и немощей, и ничего добраго не можемъ сдѣлать безъ Божіей помощи и благодати. Словомъ: ставить себя за нравственное ничто, считать себя великими грѣшниками и, такимъ образомъ, всегда и во всемъ прибѣгать къ милосердію Божію съ молитвою о помилованіи, спасеніи и помощи, предъ всѣми смирять, а не возвышать себя, всѣмъ съ готовностью служить и никого не осуждать, не презирать, не унижать. Короче, нищета духовная есть смиренномудріе».
А еще въ другомъ мѣстѣ говоритъ тотъ же угодникъ Божій о «нищетѣ духомъ» такъ, что мы какъ бы непосредственно воспринимаемъ процессъ благодатнаго преображенія смиренномудрія въ святость – съ сохраненіемъ самоощущенія своей всецѣлой и неизбывной грѣховности.
«Нищета духовная состоитъ въ томъ, чтобы почитать себя какъ бы несуществующимъ и Единаго Бога сущимъ, почитать словеса Его выше всего на свѣтѣ и не щадить для исполненія ихъ ничего, самой жизни своей; волю Божію считать всѣмъ для себя и для другихъ, свою отвергнуть вовсе: нищій духомъ всѣмъ сердцемъ желаетъ и говоритъ: да святится имя Твое, да пріидетъ царствіе Твое, да будетъ воля Твоя; онъ самъ какъ бы исчезаетъ, вездѣ и во всемъ хочетъ видѣть Бога – въ себѣ и въ другихъ. Все да будетъ Твое, не мое; желаетъ святость созерцать въ себѣ и во всѣхъ; царство Его – также; волю Его – также; Его одного видѣть Всенаполняющимъ сердца человѣческія, какъ и должно, потому что онъ Един Сущій Всеблагій и Всесовершевный, все создавшій, а врагъ-діаволъ и клевреты его и люди, противляющіеся Богу, татіе въ царствіи Божіемъ и противники Богу. Для нищаго духомъ и весь міръ, яко ничто; воздѣ онъ видитъ Одного Бога, все оживляющаго и всѣмъ управляющаго; нѣтъ у него мѣста безъ Бога, нѣтъ мгновенія безъ Бога – всюду и всякую минуту онъ съ Богомъ и какъ бы съ Нимъ однимъ. Нищій духомъ не смѣетъ и не думаетъ постичь непостижимое, раскрывать тайны Божія, высокая мудрствовать; онъ вѣритъ одному слову Господа-Жизнодавца, зная, что и каждое слово Его есть истина, духъ и животъ вѣчный, и словамъ церкви Его, присно наставляемой Духомъ Святымъ на всяку истину; вѣритъ, какъ вѣритъ дитя отцу или матери своей, не требуя доказательствъ, полагаясь совершенно на нихъ. Нищій духомъ считаетъ себя послѣднѣйшимъ и грѣшнѣйшимъ паче всѣхъ, вмѣняетъ себя попраніемъ всѣхъ».
Православію чужда мысль о личныхъ заслугахъ вѣрующаго: все доброе въ себѣ православный христіанинъ приписываетъ дѣйствію благодати. «Думать о своихъ добрыхъ дѣлахъ, – говорилъ архіепископ Никон [Рождественскій], можетъ только еще неопытный въ подвигѣ спасенія, а чѣмъ ближе человѣкъ къ Богу, тѣмъ больше сознаетъ себя безотвѣтнымъ грѣшникомъ».
«Смиреніе есть стихія жизни православной, – говоритъ тотъ же архіепископъ, – имъ проникнуты самые догматы, безъ него и все ученіе Церкви, какъ нравственное, такъ и догматическое, не можетъ быть усвоено въ должной и спасительной степени духомъ вѣрующаго. Только смиреннымъ подается благодать, просвѣщающая умъ и сердце и укрѣпляющая волю вѣрующаго въ познаніи нашей вѣры къ благомъ слѣдованіи за кроткимъ и смиреннымъ сердцемъ Господомъ Іисусомъ Христомъ. Кто былъ Антоній Великій? Безграмотный простецъ. Но богомудрое смиреніе, руководившее его въ подвигѣ очищенія сердца, открыло ему такія тайны духовной жизни, о коихъ мудрецы вѣка сего и понятія не имѣютъ. Кто былъ нашъ Серафимъ Саровскій? Тоже простецъ, хотя и грамотный, но не проходившій почти никакой, кромѣ начальной, школы, а его духовной мудрости удивляются мудрѣйшіе богословы...»[2].
«Спросите, – говоритъ митрополитъ Филаретъ, – ваше честолюбивое сердце, каково-бы было ему, если-бы заставили его почувствовать, что вы худшіе изъ людей одинаковаго съ вами состоянія, что вы первые изъ всѣхъ достойны презрѣнія? Но апостолъ Павелъ сіе самое чувствованіе сердца непринужденно исповѣдуетъ предъ цѣлою Церковью: аз есмь мній апостоловъ, и недостоинъ нарещися апостолъ, первый отъ грѣшныхъ есмь азъ (Кор. XV. 9). Если вамъ кажется невѣроятнымъ, чтобы столь уничижительное признаніе столь великаго изъ святыхъ могло произойти отъ внутренняго убѣжденія, то знайте, что не иная какая причина, какъ честолюбіе-же препятствуетъ вамъ вѣрить тому, что чувствуетъ духовный человѣкъ во глубинѣ своего смиренія...».
Тайна «Іисусовой молитвы» и того «умнаго дѣланія», того внутренняго подвига, который связанъ съ непрестаннымъ ношеніемъ въ сердцѣ святого имени Іисусова, постепенно обрѣтающаго характеръ, по слову іеросхимонаха Парѳенія[3], – вросшей въ сердцѣ «болячки», эта тайна молитвеннаго освященія оскверненнаго грѣхомъ человѣка есть тайна постепеннаго смиренія и усмиренія человѣческаго сердца.
Вся полнота человѣческаго духа исчерпывается немногими словами этой святой молитвы. Въ нихъ выливается первый вопль человѣческой души, обращающейся покаянно къ Богу, и ими же напояется душа праведника, сподобившагося лицезрѣть неизглаголанныя тайны горняго міра и сама уже осіянная свѣтом Ѳаворскимъ.
Смиреніе составляетъ первый шагъ христіанина на пути восхожденія къ Богу. Смиреніе усугубляется съ каждымъ шагомъ, приближающимъ человѣка къ успѣшному возвращенію въ «вожделѣнное отечество», отъ котораго отчудилъ человѣка грѣхъ. Выполнять все, что вытекаетъ изъ званія христіанина, званія не напрасно носимаго и не формально только оправдываемаго, а опредѣляющаго настроенность всецѣлаго самоотданія Христу, единственно способную сдѣлать подвигъ жизни человѣка подлинно христіанский, выполнять все это съ предѣльной рачительностью и, вмѣстѣ съ тѣмъ, въ каждый данный моментъ всѣмъ существомъ своимъ понимать, что н и ч е г о еще не сдѣлано и не достигнуто и что только одинъ есть «титулъ» на пріобщеніе къ святынѣ Христа: Его неизреченное милосердіе, вотъ какую направленность духа можно почитать с в я т о й . Поскольку она выражается не въ отдѣльныхъ взлетахъ души, а пріобрѣтай характеръ стойкаго состоянія духа, предъ человѣкомъ открыватся путь, к о н е ч н ы м ъ достиженіемъ котораго является вѣнецъ «святости». Но наглядно осіянный имъ человѣкъ – богоподобный въ глазахъ окружающихъ его людей, свѣтоносный и свѣтозарный – самъ лишь въ степени превосходной испытываетъ то, съ чего началъ онъ свой путь восхожденія: нарочитое сознаніе «окаяннаго» своего недостоинства...
Все выше сказанное характеризуетъ своеобразіе общеобязательного христіанскаго подвига, въ православномъ его пониманіи. Идеалъ совершенства – одинъ для всѣхъ, и нѣтъ разныхъ типовъ благочестія для «святыхъ» и «несвятыхъ». «Святой» – такой-же, какъ и всѣ, грѣшный человѣкъ, и онъ только съ особенной силой ошущаетъ это и потому-то и способенъ оказывается побороть живущій въ немъ грѣхъ. Но съ другой стороны – каждый христіанинъ, чтобы быть подлинно таковымъ, долженъ быть въ какой-то мѣрѣ общникомъ церковной святыни.
Пребывать въ Церкви значитъ: святиться Ея святостью. Возможность эта открыта каждому Ея члену: достаточно съ чистымъ и послушливымъ сердцемъ слѣдовать ритму церковной жизни, предаваясь Ея святому руководству.
«Что же дѣлать? Бѣжать всѣмъ въ пустыню?» – спрашиваетъ епископъ Никаноръ [Бровковичъ] въ проповѣди, посвященной св. Сергію Радонежскому, а въ связи съ житіемъ этого святого угодника и общей темѣ святости, достигаемой разными путями и въ разныхъ званіяхъ. «Нѣтъ, – отвѣтствуетъ апостолъ Павелъ, – но каждый поступай такъ, какъ Богъ ему опредѣлилъ, и каждый, какъ Господь призвалъ. – Такъ святой апостолъ не только заповѣдуетъ, но и повелѣваетъ по всѣмъ церквамъ. – Въ какомъ званіи кто призванъ, братіе, въ томъ каждый и оставайся предъ Богомъ. Я вамъ сказываю, братіе, время жизни коротко, такъ что и радующіеся должны быть, как нерадующіеся; и покупающіе, какъ непокупающіе; и пользующіеся міром симъ, как непользующіеся. Преходитъ бо образъ міра сего (1 Кор. 7, 17-31). Аминь»[4].
Въ формѣ отвлеченной эту же мысль давно высказалъ такой вдохновенный и пламенный послѣдователь аскезы и поэтъ ея, какъ св. Григорій Богословъ. По его ученію каждая добродѣтель являетъ «особливый путь къ спасенію и несомнѣнно приводитъ къ одной какой-либо изъ вѣчныхъ и блаженныхъ обителей... Посему, пусть одинъ исполняетъ сію добродѣтель, другой – другую, иной – многія, а кто нибудь, если возможно и всѣ; только да шествуетъ каждый безостановочно, да стремится впередъ и слѣдуетъ неуклонно по стопамъ того добраго руководителя, который прямо направляетъ стезю его, и тѣснымъ, узкимъ путемъ, сквозь узкія врата (Мѳ. 7, 14) выводитъ на широту блаженства небеснаго».
Горе тѣмъ, кто прямой, непосредственной задачей своего поведенія поставилъ обрѣтенье вѣнца святости! Горе тѣмъ, кто способенъ восчувствовать себя даже и до конца «вѣрнымъ», твердо укрѣпившимся въ своей «вѣрности»!
Устремленіе къ святости подучаетъ законное выраженіе въ томъ прошеніи молитвы Господней, которое гласитъ: «да святится имя Твое».
Пока мы здѣсь, на землѣ, въ Церкви святится имя Господне. Только Церковь живетъ въ Вѣчности, и она одна озабочена нашей судьбой въ Вѣчности. Міръ во злѣ лежитъ и устранить это зло не въ задачахъ и не въ возможностяхъ Церкви. Задача Церкви: окормлять свою паству, помогая ей бороться со зломъ и въ этой борьбѣ спасать свои души. Въ чемъ эта помощь? Въ сіяніи святости церковной, которая одна въ мірѣ есть нѣчто абсолютное и которая, по неизслѣдимой милости Господней, не только въ самой Церкви сіяетъ, но и способна проникать наши скорби и радости, нищету и богатство, семью и бытъ, общество и государство, науку и искусство, все то «нейтральное», что способно стать и «добромъ» и «зломъ». Церковь въ своей святости свѣтится сквозь міръ и зоветъ насъ святиться ея святостью.
Очень различной можетъ быть степень проникновенія Церкви въ явленія «нейтральныя»: въ вѣка первохристіанства Церковь жила особо отъ «міра»! Не так-ли должно быть и въ вѣка «послѣдихъ» христіанъ? Умѣстно напомнить здѣсь слѣдующія слова митрополита Филарета:
«Когда Божественный даръ Духа окажется намъ рѣдкимъ явленіемъ; не заключимъ изъ сего, что онъ не для всѣхъ. Онъ для всѣхъ, какъ скоро всѣ для него. Если не примѣчаютъ болѣе слѣдовъ Его; то или имѣютъ очи, и не видят; или въ самомъ дѣлѣ вопросъ: егда пріидетъ Сынъ человѣческій, обращетъ ли вѣру на земли (Лук. XVIII. 8)? – приближается къ разрѣшенію, и самый міръ находится при посдѣднемъ издыханіи. Вселенная знаетъ, что случилось съ нею тогда, когда рекъ Богъ: не имать Духъ мой пребывати въ человѣцехъ сихъ во вѣкъ, зане суть плоть (Быт. VI. 3.) Тогда не только беззаконный родъ человѣческій, но и тварь, повинушаяся суетѣ неволею потребилась мстительными волнами. Еще подобное прещеніе, и наступитъ огненный потопъ суда послѣдняго»[5]!
Священникъ Кириллъ Зайцевъ. Къ познанію Православія. Ч. 1. Шанхай 1948. С. 196-217.
[1] Письмо от 27 января 1839 г. къ А. Н. Муравьеву. // Письма митрополита Московскаго Филарета къ А. Н. М. (1832-1867). Кіевъ 1869. С. 112. – ред.
[2] Архіепископъ Ніконъ, Мои дневники. Выпускъ VI. 1915. (Изъ Троицкаго Слова, № 251-300). № 270. Смертельный грѣхъ европейской исторіи. Сергіевъ Посадъ 1915. C. 77-78. – ред.
[3] Кіево-печерской лавры іеросхимонахъ Парѳеній (Краснопѣвцевъ) – духовникъ Высокопреосвященнаго Филарета (Амфитеатрова), митрополита Кіевскаго. – ред.
[4] Сказано въ 1877 г. // Поученія, бесѣды, рѣчи, воззванія и посланія Никанора, архіепископа Херсонскаго и Одесскаго. Т. 4. Спб. 1890. С. 395. – ред.
[5] Слово въ день Пятдесятницы, сказано въ 1811 году. // Сочиненія Филарета, митрополита Московскаго и Коломенскаго. Слова и рѣчи. Томъ I. 1803-1821. М. 1873. С. 8. – ред.