Новосвмуч. Андрей (кн. Ухтомский), архиеп. Уфимский – Национальное обособление христианских народов и историческая задача Церкви.
.jpg)
Es mag immer sein: dass die despotisirenden (in der Ausiibung fehlenden) Moralisten wider die Staatsklugheit (durch iibereilt genonunene oder angepriesene Massregein) mannigfaltig verstossen, so muss sie doch die Erfahrung, bei diesem ihrem Verstoss wide (Kant, «Zum ewigen Frieden»)
1.
Оправдать какое-нибудь естественное явление в жизни народов с точки зрения христианской этики и осудить его же, как противоречащее историческим видам христианской церкви, – этого нельзя сделать, не внося в самое существо церкви – учреждения Божественного – внутреннего разлада между теорией (этикой) и практикой (историко-политическими видами) – порока, свойственного учреждениям «мира сего». Поэтому, если известное явление оправдывается христианской этикой, нам нет нужды спрашивать еще, не противоречит ли оно, однако, исторической задаче церкви. И наоборот, чтобы решить, не противоречит ли известное явление исторической задаче церкви, надо знать только, оправдывается ли оно христианской этикой.
Это – общий принцип христианской политики.
Таким образом, если бы, например, христианская этика не нашла ничего противного себе в естественном явлении национального самоутверждения народов, если бы она оправдала явление национального самоутверждения, то тем самым христианская церковь приняла бы и все политические следствия отсюда: стремление народов к сохранению своего национального характера, обособление их во имя этого сохранения и т. д. Итак, в разрешении вопроса, – не противоречит ли обособление христианских народов во имя сохранения национального характера задаче церкви – призывать человечество к высшему единению под главенством Христа, как единого пастыря единого стада, — нам нет нужды прибегать к трудным дипломатическим соображениям[1]; есть точка зрения, которая, раз будучи принята, с беспримерной легкостью рассекает все узлы политических хитросплетений: это – точка зрения христианской этики.
Наш вопрос, таким образом, сводится к тому, может ли быть оправдано с христианской этической точки зрения обособление христианских народов во имя сохранения национального характера: или – короче: естественное явление национального самоутверждения народов оправдывается ли с точки зрения христианской этики?
2.
Как относится христианская этика к естественному факту духовной жизни народов,— национальному самоутверждению?
Что она не относится к нему с безусловным отрицанием, – это очевидно уже из того, что поставленный нами вопрос действительно занимал многих христианских мыслителей, как серьезная теоретическая проблема. Когда христианская этика ставит практическое основоположение: «будьте целы, как голуби», она, очевидно, имеет в виду такие явления жизни, относительно которых для христианина не может быть принципиального сомнения, – добры они или злы, согласны ли с голубиной непорочностью, или ее нарушают.
Но если в данном случае принципиальное сомнение налицо, если, как показал опыт, люди высокого нравственного сознания допускали поставленный нами вопрос, как вопрос, то это прямой признак, с одной стороны, того, что с точки зрения христианской этики нравственное достоинство непосредственного патриотического вдохновения Жанны д'Арк или Сусанина не подлежит никакому сомнению; с другой же – того, что для мыслящего человечества основоположение «будьте целы, как голуби» должно всецело основываться на другом – «и мудры, как змеи». Наш вопрос, разрешающийся так просто для непосредственного вдохновения патриота, должен представить трудную проблему для христианского политика. Последний понимает, что, если христианская этика ни оправдывает, ни осуждает категорически национального самоутверждения народов, то потому, что для нее вообще вне человека нет ни зла, ни добра в собственном смысле. Истинное седалище добра и зла – внутри человека, в его сердце. «Исходящее из уст – из сердца исходит; это оскверняет человека, ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления: это оскверняет человека» (Мф. 15, 18. 19 20). Вне человека может быть лишь добро относительное и зло относительное: добро, – насколько окружающие человека условия способствуют развитию в нем добра, сдерживая зло, – и зло, насколько они не сдерживают его злых наклонностей, угнетая, таким образом, добрые.
Итак, дело христианского политика, имеющего целью создание условий, наиболее благоприятных для нравственного преуспеяния народов, состоит 1) в оценке явления национального самоутверждения, как условия, с которым неизбежно сталкивается духовная жизнь народов, и 2) в выработке наиболее выгодного отношения к этому условию – во имя их нравственного преуспеяния.
3.
В данном случае можно вовсе не останавливаться на разборе принципиального отрицания национального самоутверждения, ибо, несомненно (как это мы видели в предыдущем параграфе), что собственно с точки зрения христианской этики такого отрицания быть не может.
С точки зрения христианской этики можно отрицать национальное самоутверждение лишь методически. Именно так его отрицает христианская аскетика.
Существуют такие связи человека с обществом, которые определяются необходимо его нравственными обязанностями. Но существуют и такие, которые, не противореча нравственному закону, в то же время не служат необходимыми следствиями нравственных обязанностей человека.
Что касается первых, то, с точки зрения нравственного закона, человек обязан осуществлять их. Осуществлять вторые он лишь имеет нравственное право[2]. Разница между тем и другим есть разница интересов – всеобще-морального и личного.
Подвижники нравственного самоусовершенствования, боявшиеся намека на эгоистическое побуждение, всегда склонны были забывать и практически отрицать (игнорировать) свои права, имея в виду исключительно одни свои нравственные обязанности. В глазах таких подвижников преследование прав является если не противоречием, то помехой в стремлении к этическому совершенствованию, чем-то, во всяком случае, излишним. Такое отношение к правам классически формулировано свт. Василием Великим в его ответе, Модесту, префекту императора Валента. На угрозы отнятием имущества и изгнанием он говорил: «нельзя отнять имущества у того, кто ничего не имеет, разве только ты (т. е. Модест) пожелаешь взять эти изношенные одежды и несколько книг, составляющих все мое достояние. Изгнание? Для меня не может быть изгнания. Я не привязан ни к какому месту. Страна, в которой я живу, принадлежит мне, и всякая страна, в которую я могу быть заброшен, также будет моею или, скорее, Божиею, и я буду в ней чужим и странником...» Таков же смысл учения о непротивлении злому (Мф. 5, 39. 40. 41). «И то уже весьма унизительно для вас, - писал ап. Павел своим коринфским ученикам, - что вы имеете тяжбы между собою. Для чего бы вам лучше не оставаться обиженными? для чего бы вам лучше не терпеть лишения?» (1 Кор. 6, 7)
Не наложив категорического запрещения на национальное самоутверждение, христианство дало своим последователям право оставаться сынами своих наций. Но кто всецело поглощен идеей своей прямой нравственной обязанности, тому просто тягостно заниматься чем-либо посторонним; таким образом, национальное самоутверждение, как нечто, не составляющее прямой обязанности христианина (следовательно, как нечто постороннее относительно этой последней), фактически им отрицается.
Так как это методическое отрицание имеет практическое и убедительное своею наглядностью основание, то против него и нельзя возражать. Надо заметить лишь, что на нем нельзя остановиться, как на окончательной оценке, с христианско-этической точки зрения интересующего нас явления, – и это в виду не менее практического и убедительного основания: не все христиане – непременно аскеты, и ни от кого из них никто не в праве требовать отказа от нравственного права быть сыном своего отечества (своей нации).
Аскет своим практическим отрицанием национального самоутверждения не колеблет его, как естественного факта, но лишь исключает себя из среды, имеющей его своим условием. Таким образом, национальное самоутверждение было бы в конце, поколеблено методическим отрицанием лишь тогда, если бы все христиане, вслед за аскетами, исключили себя когда-нибудь из этой среды. Но 1) ожидать этого – значит иметь дело с утопией и 2) христианство не пришло разрушать, но спасать и утверждать.
Если бы все люди и всегда были столь же погружены в усвоение и осуществление этических обязанностей, как первые христиане и последующие христианские аскеты, то, подобно тем, они не нуждались бы ни в каком другом определении своей деятельности и своих отношений между собою, получив раз на всегда определение общей цели своей деятельности, – в христианско-этических обязанностях. Тогда на земле осуществилось бы «царство Божие», в котором не было бы ни борьбы, ни спора о правах, и отдельные народы не имели бы нужды в оборонительной государственной организации; и тогда, пожалуй, и национальное самоутверждение потеряло бы свой raison ď êtrе.
Но в действительности мы видим не то. Человечество не дошло еще до того возраста, когда ему, в лице всякого отдельного человека, будет понятна идея «царства Божия». До сих пор проповедь этических обязанностей для большинства составляет теорию, – или непонятную, или ненужную, или неисполнимую. Большинству нужно определение прав. Итак, до сих пор человечеству необходимо положительное законодательство, жандармерия и оборонительная государственная организация.
Были времена, когда церковь брала на себя выполнение этой необходимости. Тогда она расширяла свое каноническое право настолько, чтобы оно могло охватить все стороны государственной организации[3], она по необходимости заводила духовную жандармерию, духовную армию, духовного палача и т. п. – Церковь становилась государством.
Однако история скоро доказала, что церковь в этом случае вторгалась в чуждую ей сферу. Во всяком случае, приняв на себя миссию «всемирной монархии», она подвергалась и судьбе этих монархий: международное государственное единство, гарантируемое внешним объединяющим началом, – церковно-государственной властью, – очевидно искусственно, и потому очень ненадежно; народы доказывали его несостоятельность, вырываясь рано или поздно из-под внешней опеки государства-церкви к самостоятельной государственной жизни[4]. При этом история воочию подтвердила то, что можно предполагать уже а рrіоrі: лишь самоутверждение народа на основании национального сознания является естественным и потому надежным носителем государственного единства.
Поэтому до тех пор, пока человечество будет нуждаться в положительном государственном законодательстве, – следовательно, в государственной организации, – национальное сознание и национальное самоутверждение будет важным и неизбежным фактором в истории.
Поэтому христианская политика должна, во всяком случае, относиться к нему, как к факту, которого не следует отрицать, но на основе которого надо строить.
4.
Великие народы древнего Востока, – халдеи, народы Ассиро-Вавилонии, мидяне, персы, знаменитые в истории своими громадными движениями, – представляются нам лишенными национального единства; они грандиозны не духом, который их объединял и покорял им окрестные племена, они поражают нас главным образом, как какие-то стихийные, случайные для нашего понимания сгущения людей, стихийно неожиданно затоплявшие все вокруг себя. Единственным человеческим началом, двигавшим этими силами, была, по-видимому, стихийная же, не знающая границ божественная воля «великого царя», пред величием которой все народы, племена и языки трепетали и страшились ее; кого хотел, великий царь убивал, и кого хотел – оставлял в живых, кого хотел – возвышал, и кого хотел, унижал (Дан. 5, 19).
Национальное единство предполагает собою уже нечто высшее, это есть уже идея, одушевляющая собрание людей. Естественно, что в те времена, явившись у народа, не оторвавшегося от «лона природы», живущего живыми ощущениями действительности, такая идея была религиозною.
Библейская история есть история встречи такой идеи с бунтующейся стихией древнего восточного человечества, история многовековой, иногда беспощадной, борьбы этой стихии с национально-религиозными чаяниями Израиля.
Великие мужи Израиля – сила его – несли из глубины времен сознание какого-то высшего духовного содержания в недрах своего народа, своей национальной души. Откровение, посетившее древнего Авраама – еврея, жившего у дубравы Мамре, – откровение о его великом призвании, никогда с тех пор не покидало его потомства, даруя ему силу не падать под тягостными ударами своей исторической судьбы, являясь для них «путеводным облаком при зное дня в пустыне и светом огня во всю ночь» (Пс. 77, 14). Израиль забывал великие трудности путешествия через «пустыню» царств звериных древнего востока, увлеченный и влекомый идеей, которая ощущалась ему в душе его нации. «Я всегда с тобой, – говорил он „Сильному Иакова”, – ты держишь меня за правую руку; ты руководишь меня советом твоим и потом примешь меня в славу... изнемогает плоть моя и сердце мое: Бог – твердыня сердца моего и часть моя во век». (Пс. 72, 23-26).
И маленькая нация, об имени которой не могло быть речи пред всемирными великанами, с которыми она встречалась, имела силу говорить миру о «Боге богов», «как Он является с Сиона, который есть верх красоты, как Он грядет не в безмолвии: пред ним огнь поедающий, вокруг него сильная буря... и Он идет судить землю» (Пс. 49, 1-3; 97, 9)!
Маленькая нация, на «хребте которой орали оратаи, проводили длинные борозды свои» могущественнейшие народы мира (ІІс. 123, 3) – не только не исчезла с «земли живых», но еще осмеливалась верить и говорить своим поработителям, что, по видению пророка Даниила, они над всем владычествующие (золото, серебро) и все сокрушающие (медь, железо), исчезнут, «сделаются как прах на летних гумнах, и ветер унесет их, и следа не останется от них» (Дан. 2, 35), тогда как Израиль будет жить во век, «во век будет тверд, как луна» (ІІс. 88, 38).
Сила этой нации была в том, что «Сильный Иакова» возвестил ей слово Свое и суды Свои: не сделал Он того никакому другому народу, и судов Его они не знают» (Пс. 147, 9).
Библейская история есть история великой победы духа над плотию («камень оторвался от горы без содействия рук, ударил в истукан... и разбил его»), «царства сына человеческого» над «царством звериным», идеи над бесформенной силой. – И идея эта была национальная.
Национальная идея была тою силою, которая одна оказалась способною вынести человечество из древне-восточной стихии, и которая создала самобытную великую культуру Израиля[5].
Христианство, в глазах еврея, явилось ответом на его чаяние: «и пойдут многие народы и скажут: придите, и взойдем на гору Господню, в дом Бога Иаковлева, и научит Он нас Своим путям и будем ходить по стезям Его; ибо от Сиона выйдет закон, и слово Господне – из Иерусалима» (Ис. 2, 3). Оно имело началом своим ненарушаемый им факт, что «спасение от Иудеев» (Ин. 4, 22). И лишь с великой скорбью оно отступило от родного себе по плоти дома Израилева, которому бесспорно принадлежит «усыновление и слава, и заветы и законоположение, и богослужение и обетования» (Рим. 9, 1-4). Своею прямою, существенною связью с чаяниями Израиля, связью, которую оно не обинуясь подтверждает, христианство исторически (фактически) оправдало национальное самоутверждение последнего и, в этом случае, оправдало не как неизбежное и потому терпимое явление, но как положительную культурно-историческую силу[6].
Не может быть сомнения, что национальное самоутверждение, проснувшееся после средних веков у новых народов, явилось также положительною силою. Новая история наглядно показала, что истинная культура, – наука, искусство и нравственное преуспеяние общества – укореняется и развивается вместе с освобождением наций из-под внешнего гнета, вместе с подъемом в них свободного национального самоутверждения[7]. Европейские национальности тогда действительно узнали Христово учение, когда оно передано им было на их собственных языках; и оно тогда истинно укоренилось в душах этих национальностей, когда каждая из них выставила национальных подвижников христианства.
5.
Всякое практическое отрицание национального самоутверждения реальным основанием своим имеет факт, что с этим явлением жизни народов сопряжено много зла[8]. Сам по себе этот факт, конечно, не говорил еще ничего особенного. Всякий знает, что не существует такого явления в мире, где человек не мог бы проявить свою злую волю, и не проявил бы ее. Но когда христианского политика уверяют, что с таким-то явлением международной жизни сопряжено много зла, у него естественно является попытка – решить затруднение простейшим способом: нельзя ли вовсе «вырвать соблазняющее око», – нельзя ли совсем уклониться от соприкосновения с этим явлением (аскетическое решение вопроса, – см. § 3). Если же явление таково (как в данном случае), что поневоле приходится с ним считаться (ср. конец § 3), то обязанность христианина-политика будет состоять в освобождении этого явления от зла. Надо решить вопрос относительно национального самоутверждения именно в этом смысле, тем более, что само по себе оно представляет очень важную положительную культурно-историческую силу (ср. § 4).
Существует еще общее теоретическое затруднение в соглашении понятия национального самоутверждения с понятием чистой нравственной деятельности. Несомненно, лучшею и простейшею теоретической формулой всякой нравственной деятельности является начало Канта: «поступай так, чтобы каждое побуждение твоей воли могло быть всегда принципом всеобщего законодательства». Но не подлежит сомнению и то, что последнею целью, идеалом христианской политики является все-таки всеобщее единство людей. К этому должен стремиться, и это должен иметь всегда в виду всякий истинный христианин.
Итак, всякая, даже самая «честная», политика на титлах национального самоутверждения, по-видимому, неизбежно отступает от этого правила и, таким образом, не удовлетворяет основной формуле нравственной деятельности. – Во имя национального самоутверждения часто логически необходимы, напр. война, или какие-нибудь «реторсии» и «репрессалии»: неизбежна экономическая борьба, наконец, вообще необходим авторитет силы, – этот синоним несправедливости. И все эти и подобные действия, оправдываемые с точки зрения национального самоутверждения своею необходимостью, с нравственной точки зрения без сомнения не могут быть сами по себе выставлены образцами для всеобщего подражания.
Итак, понятие национального самоутверждения не согласуется с понятием истинно нравственной деятельности[9].
Мы приведем здесь замечательное по конкретности и своеобразному изяществу своей формулировки разрешение этого теоретического затруднения, данное Кантом в его понятии «разрешающего закона», Erlaubnissgesetg, lех реrmissiva.
Обыкновенно под «разрешением» в правовой сфере понимают отступление от предполагаемого им положительного «запрещающего» закона; – т. е. полагают, что положительный закон существует сам по себе, а разрешение (Erlaubniss) становится около него, как его исключение. Разрешение в этом смысле есть настоящее «отступление от принципа» и поэтому привносится к закону, конечно уже не в силу принципа, но случайно, ощупью, смотря по обстоятельствам. Но в таком случае lех рermissiva был бы уже не lех, но прямым противоречием, какъ понятию права, так и понятию принципа вообще. Это было бы узаконением беззакония.
На самом деле lех реrmissivа, как lех, есть не нечто постороннее относительно положительного («запрещающего») закона, но сам положительный закон – в конкретном применении к внешним условиям. Закон вообще есть не неподвижное определение, но формула (подобная математической), применение которой к данным внешним обстоятельствам определяется чрез внесение в нее этих обстоятельств, как условий. Таким образом, lex рermissiva, как одна из форм конкретного применения закона, вытекает непосредственно из формулы положительного («запрещающего») закона, чрез внесение в нее определенных конкретных условий, и, в этом смысле, он есть не отступление от принципа, но его осуществление в данных условиях. Без такого понимания положительного закона, – добавляет Кант, – так называемый jus сеrtum всегда останется не более, как благочестивым пожеланием[10]. Так, например, война есть несомненное зло, и в прямых видах всякого христианина – ее исчезновение из мира (это принцип): но, если военные действия становятся необходимыми для общего блага, напр. для урегулирования беззаконных действий какого-нибудь народа (война испацев и франков с маврами, война Донского с Мамаем и т. п.), то в этих условиях, как оправдываемая ими, она допустима no lех реrmissiva.
Надо заметить вообще, что всякое применение положительного закона к конкретным условиям оправдывается с нравственно-христианской точки зрения – лишь по lех реrmissiva. Судящий и карающий закон является справедливым лишь во имя будущего, которое он имеет в виду. Помимо этого будущего всякое осуждение и наказание злодеяния не имеет оправдания, и есть бессмысленное и безнравственное прибавление нового зла к старому[11]. Когда же осуждение и наказание осмысливаются будущим, которое они имеют в виду, следовательно, во имя нравственного закона, – они являются конкретным, фактическим осуществлением справедливости.
Но точно также война, экономическая борьба, пользование авторитетом силы и т. п., а следовательно, и понятие национального самоутверждения вообще, – не противоречат будущему, т. е. общему нравственно-христианскому принципу, – насколько имеют его в виду, и насколько обстоятельства оправдывают их необходимость (во имя lех реrmissiva).
Здесь теоретическое, принципиальное оправдание национального самоутверждения со всеми связанными с ним вещами дает новую силу принципу практической деятельности. Истинный принцип практической деятельности состоит в следующем: не ломать то, чего не умеешь заменить лучшим, не забывая, разумеется, что замена худшего лучшим есть то, к чему естественно стремиться. Христианская церковь отнюдь не требует обезнароживания, как не требует обезличения. Но, как она побуждает отдельного человека – нравственно обновить свою личную жизнь, так она ставит в обязанность и наций – обновить свою национальную жизнь.
Были времена, когда люди, избивая и грабя друг друга, не видели в этом ничего неподобающего. – Потом, при пробуждении правового сознания, явилось первое судебное учреждение, – так называемый «суд Божий»: кто победит, – тот и прав. Но нравственное сознание общества, наконец, осудило этот странный прием: теперь мы имеем, вместо так называемого «суда Божия», честный, истинно человеческий суд присяжных. – Вместе с подъемом нравственного сознания в каждой отдельной личности, общественный строй становится все более и более согласным с понятиями нравственности.
Были времена, когда сильнейшая нация считала своим неотъемлемым правом – покорить слабейшую. Теперь, когда сильнейшая давит слабейшую, – она сознает, по крайней мере, что это несправедливо. Понятие права в международных отношениях мало-помалу укореняется. К сожалению, до сих пор главным судебным учреждением между народами является «Божий суд», – наша война[12]. Мы видим, что нравственное сознание общества начинает понимать негодность этого судебного приема: но когда-то еще это понимание перейдет в отрешение раз на всегда от насилия в международных отношениях?!.... До тех пор – дело каждой нации и каждого государства – подъем своего нравственного сознания, очищение его во имя христианских идеалов, – одним словом – рассечение политических хитросплетений, с которыми сталкивают нас обстоятельства, – при помощи нелицеприятного принципа христианской этики.
Надо помнить, что восхваление своего народа, стремление к благу своего народа во имя объективных принципов уже содержит в себе зерно объективной, международной нравственности, международного братства; национальный подъем во имя всеобщих идеалов есть общее дело[13]. Тут залог вместе национального преуспеяния и будущего единства народов.
Но горе той нации, которая будет восхвалять свое и стремиться к благу своего – «во что бы то ни стало». К ней относятся слова Христа: «Се оставляется вам дом ваш пуст» (Лк. 13, 35).
Кн. А. Ухтомский
«Богословский вестниrк» 1899. Т. 2. № 6. С. 194-208.
[1] Как это пришлось бы, например, сделать при решении вопроса, – обособление ирландцев во имя сохранения национального характера не противоречит ли исторической задаче Англии.
[2] Понятия «обязанности» и «права», в сущности, соотносительны. Одно неизбежно предполагает другое. Но, тем не менее, мыслимы два рода законодательства. В законодательстве первого рода определяются лишь обязанности, в законодательстве второго – исключительно права. Первое – есть наше внутреннее, собственно этическое законодательство, и были времена, когда люди им довольствовались: «не было между ними никого нуждающегося: ибо все, которые владели землями или домами, продавая их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов; и каждому давалось, в чем кто имел нужду. Так, Иосия, у которого была своя земля, продав ее, принес деньги и положил к ногам апостолов» (Деян. 4, 84-87) Второе – так называемое положительное законодательство, – делается необходимым, когда люди теряют смысл идеи нравственной обязанности, когда, следовательно, становится нужным определение их прав.
[3] Таково было de facto каноническое право римской церкви в средние века, а в некоторых странах и в новейшее время (напр, в Испании).
[4] Как известно, одним из первых проявлений реформации была борьба народов против государственной власти римской курии Политика Филиппа Красивого во Франции, Людовика Баварского в Германии и Эдуарда ІІІ в Англии (политика, которую можно считать первым открытым шагом к реформе) имела именно это направление – Замечательные произведения: «Монархия» Данта, «Защитник мира» Марсилия Падуанского и Жана де Жандена, а также «Восемь вопросов о папской власти» Оккама, являющиеся также несомненными предвестниками реформы, начинают эту борьбу в литературе.
[5] Уже в псалмах национальное сознание Израиля достигло такой нравственной высоты, что изображение перипетии жизни нации с полным правом может быть взято символом перипетий, переживаемых нравственным сознанием личности: нравственная коллизия личности свободно переходит у еврейских поэтов в коллизию нации.
[6] Однако существует образ мнений, согласно которому национальное самоутверждение, явившись несомненно положительною силою в древнем Израиле (в Ветхом Завете), тем не менее не является уже таковою в собственно христианском мир (в Новом Завете); иными словами, – на том основании, что христианство оправдало национальное самоутверждение, как положительную силу в Ветхом Завете, – нельзя заключать, что оно (самоутверждение) является таковою же силой и у современных христианских народов. Там, в Ветхом Завете, – говорят нам, – у Провидения была особая цель, во имя которой национальное сознание Израиля и являлось положительной силой. Только эта цель оправдывала его, как такую силу. Теперь, когда домостроительство совершено, национальное самоутверждение уже не может явиться положительною силою.
Вместо возражения этой псевдо-богословской теории надо напомнить, что она приписывает Провидению принцип: „цель оправдывает средство" Несомненно, что то, что могло явиться нравственно-положительной силой в древнем Израиле, может снова явиться ею и во всякий другой момент мировой истории.
[7] В деле общечеловеческого преуспеяния национальная дифференциация общества является положительной силой – по меньшей мере, – как осуществление принципа разделения труда.
«Когда я припоминаю себе, – говорил Рудольф Вирхов на съезде естествоиспытателей в Ганновере (его речь – 20 сентября) в 1865 г. – когда я припоминаю себе, каким образом возникло то, что мы теперь называем наукою о природе, то я нахожу, что оно возникло, главным образом, с той минуты, когда у отдельных великих семейств европейских народов явились своеобразные направления, исследования и кружки самостоятельных мужей, формулировавших свое отношение к воззрению на природу на основании особенностей существа самих народов. В той мере, как формы учености становились национальными, а ученое знание более растворялось во всеобщем знании нации, – что знание становилось не только более практичным и плодотворным для благосостояния народа, для богатства государств, но и приобретало все большее влияние и на всеобщее мышление, а это мышление, в свою очередь, тем плодотворнее действовало на исследование ученых, чем сильнее было это влияние».
[8] Это зло в самой общей форме можно назвать «национализмом», (национальным эгоизмом) – Что национализм является болезнью нации – это очевидно. Он влечет за собою национализацию идеалов, национализацию этики, «я имею нравственные обязанности по отношению к моей нации, но у меня их нет по отношению ко всякой другой». В глазах «национальной христианской этики» (sic), как тому имеются мнoгиe примеры, может показаться позволительным совершенно непозволительное с общей этико-религиозной точки зрения. Таким образом, дело христианства, самая сущность христианской политики падает, и мы имеем пред собой старое международное беззаконие «царств звериных», – оправдываемое для каждого народа своим национальным культом.
[9] Тут «два интереса, противоположные для отвлеченной мысли» (В. Соловьев). «Состояние обособления многих соседних, независимых между собою государств – само по себе есть уже состояние войны» (Кант).
[10] Kant, „Zum ewigen Frieden“, ein philosoph Entwurt von Imm. Kant: 1 Abschnitt, Anmerkung. Пo изд. Pеклама, Ss. 10, 11.
[11] Vgl Sсhopenhaner, Samm Werke, Bd 1, S. 452 (Reclams Autlage).
[12] С принципом: unusquisque tantum juris habet, quantum potentia valet.
[13] Таково было национальное дело Израиля, и в этом – начало его плодотворности: у него не было идеалов, скрытых от других народов, или недоступных для них: «Для чего язычникам говорить: где Бог их? Бог наш – на небесах и на земле» (Пс. 113, 10-11).
