Игуменія Екатерина (Ефимовская) – Монастырь и христіанскій аскетизмъ.
Болѣе двадцати лѣтъ тому назадъ въ статьѣ, напечатанной въ журналѣ «Русь»[1], издававшемся покойнымъ Ив. Серг. Аксаковымъ, я впервые заговорила о монастырѣ, какъ учрежденіи, наиболѣе примѣнимомъ для выполненіи задачи народнаго образованія, начертанной С. А. Рачинскимъ. Въ передовой статьѣ того же номера редакторъ замѣтилъ, что высказанная мною мысль можетъ со временемъ получить широкое примѣненіе. Кромѣ того, я указала на первые предвѣстники возникающаго среди русской образованной молодежи новаго направленія, долженствующаго снова обратить монастырь въ великую просвѣтительную силу. Моя мысль уже теперь получила нѣкоторую реализацію. Но оказывается, что для ея осуществленія необходимо основать новыя обители. Старые монастыри упорно отвергаютъ дѣятельное монашество, какъ вредное новшество. Малое стадо молодыхъ піонеровъ встрѣчено иными недовѣрчиво, иными даже враждебно. И чтобы доказать ложность такого взгляда, защитнику дѣятельнаго монашества приходится опровергать не только враговъ монастыря, но и друзей, такъ какъ, къ сожалѣнію, небольшое число образованныхъ его сторонниковъ, за рѣдкими исключеніями, видитъ весь смыслъ его въ узкомъ аскетизмѣ.
Вопросъ объ аскетизмѣ и его значеніи въ христіанствѣ часто обсуждается въ обществѣ и рѣдко основательно. Большею частью и враги, и сторонники аскетизма равно ошибочно судятъ о немъ. Враги относятся къ нему презрительно, считая его абсурдомъ и забывая, что онъ существуетъ и въ теоріи, и на практикѣ съ тѣхъ поръ, какъ существуютъ какія бы то ни было религіи и философскія ученія, и что, по меньшей мѣрѣ, неразумно относиться такъ легкомысленно и поверхностно къ явленію, столь присущему человѣческому духу и при томъ въ его высокихъ и свѣтлыхъ проявленіяхъ. Съ другой стороны, ревнители аскетизма, признавая въ немъ заслугу in se, этимъ самымъ вводятъ въ соблазнъ людей противоположнаго лагеря и усугубляютъ ихъ враждебное отношеніе къ нему.
Не касаясь проявленій аскетизма въ языческомъ мірѣ, разсмотримъ его только по отношенію къ христіанству, такъ какъ въ этомъ смыслѣ онъ только и возбуждаетъ толки, противорѣча, повидимому, такой религіи, которая говоритъ: «милости хочу, а не жертвы», – «иго Мое благо и бремя Мое легко», – «не то, что въ уста, а то, что изъ устъ, оскверняетъ человѣка», и проч.
Аскетизмъ христіанскій выразился наиболѣе рѣзко въ монашествѣ, и то, что мы говоримъ о противникахъ и сторонникахъ аскетизма, служитъ характеристикою для двухъ современныхъ направленій общественнаго мнѣнія относительно монастырей и монашества. Чтобы разобраться въ этомъ старинномъ спорѣ, нужно хотя вкратцѣ опредѣлить что такое монашество, каково было прежде и какимъ стало теперь.
Какъ извѣстно, въ первые вѣка христіанства монашескія корпораціи образовались изъ людей, бѣжавшихъ частью отъ гоненій, частью отъ тяжкихъ для нихъ условій жизни среди общества, погрязшаго въ роскоши, развратѣ, преступленіи, насиліи, – общества, на которое повліять словомъ или примѣромъ казалось для нихъ невозможнымъ. Оставляя позади себя, за стѣнами монастыря или за предѣлами пустыни, грѣховный міръ, истинный монахъ продолжалъ болѣть о немъ и, не имѣя силъ служить ему, молился о немъ, плача въ то же время о собственномъ грѣшномъ безсиліи. Это душевное состояніе прекрасно выражено въ одномъ стихотвореніи Хомякова. Поэтъ говоритъ Богу:
Какъ часто, безсильемъ томимый,
Съ тяжелой, гнетущей тоской
Молилъ Тебя дать имъ пророка
Съ горячей и крѣпкой душой;
Молилъ Тебя въ часъ полуночи
Пророку дать силу рѣчей,
Да міръ огласитъ онъ далеко
Глаголами правды Твоей.
Молилъ Тебя съ плачемъ и стономъ,
Во прахѣ простертъ предъ Тобой,
Дать міру и уши, и сердце
Для слушанья рѣчи святой
Итакъ, повторяю, монахъ-отшельникъ въ молитвѣ сохранялъ связь съ оставленнымъ имъ міромъ. Онъ молился о спасеніи угнетенныхъ и скорбящихъ, о прощеніи и обращеніи угнетающихъ и оскорбляющихъ. Мало того, скорбь души его просила подвиговъ. Молясь за голодныхъ, холодныхъ, труждающихся, онъ добровольно дѣлилъ ихъ участь. «Вземъ крестъ», монахъ добровольно слѣдовалъ за Христомъ, пріобщаясь, насколько было у него силъ, страданіямъ своего Учителя. Девизомъ своимъ онъ бралъ слова апостола: «азъ язвы Господа моего Іисуса на тѣлѣ моемъ ношу»[2], и помнилъ, что не за Себя страдалъ Христосъ, а за весь міръ. Постоянное общеніе съ Богомъ, источникомъ любви, не оставалось, не могло пройти безслѣдно. Божественная любовь проникала въ его сердце, пробуждала въ немъ небывалую силу. И мы знаемъ, что молитвы первыхъ христіанъ-подвижниковъ не остались безплодны. Никогда, живя въ міру, не могли бы они такъ на него вліять, такъ пробуждать его къ духовной жизни. Только созерцаніе ихъ удивительнаго отреченія отъ всего, что привыкли люди считать за благо, могло пробуждать сознаніе, что есть еще другая, высшая жизнь, что плотскія наслажденія, для которыхъ люди готовы были на всѣ преступленія, не исчерпываютъ всего, даннаго на землѣ людямъ, блаженства.
Намъ ли не помянуть добрымъ словомъ монашество, создавшее великій духъ и религіозную мощь Россіи? Вспомнимъ великихъ свѣтилъ нашей Церкви; не изъ пустынь ли и монастырей выходили они оглашать изумленный міръ смѣлыми глаголами правды?
Но развѣ міръ и теперь не нуждается въ этихъ глаголахъ? Да, нуждается и мучительно жаждетъ ихъ. Но уже не отъ монастырей чаетъ онъ ихъ услышать.
Почему же такъ?
Монастырь есть одно изъ явленій народной жизни, на которомъ, можетъ быть, наиболѣе тяжело и гибельно отозвалась суровая петровская реформа. Мощная рука грознаго реформатора порвала духовное единство всѣхъ сословій русскаго народа. Интеллигенція страны, долженствующая вести массу по пути усовершенствованія, но способная исполнять эту миссію лишь постольку, поскольку она сохраняетъ неизмѣнную солидарность съ этой массой, являясь осуществленіемъ идеаловъ, коренящихся въ народномъ сознаніи, – эта интеллигенція стала чужда народу и, роковою силою идя все дальше и дальше по ложному пути, оказалась отторгнутою отъ народной жизни и отъ жизни Церкви, между тѣмъ какъ народъ остался въ ней. Остался въ Церкви и монастырь. Но лишенный прежнихъ умственныхъ силъ, чуждый научному движенію цивилизованнаго міра, онъ не имѣлъ уже возможности продолжать свою просвѣтительную миссію.
Если отъ этого разобщенія пострадалъ монастырь, то еще болѣе пострадало русское общество. Свою жажду истины возмнило оно удовлетворить западною наукою. Отъ нея стало требовать отвѣтовъ. Но западная наука, не освѣщенная незаходимымъ сіяніемъ религіозной истины, изъ столѣтія въ столѣтіе порождаетъ и хоронитъ смѣняющія одна другую философскія системы, возникающія на зыбкой почвѣ индивидуальной фантазіи. И въ концѣ XIX столѣтія философская мысль все еще стоитъ на той самой точкѣ своего развитія, на которой она находилась у Пилата въ ту минуту, когда предсталъ предъ нимъ Христосъ: «Что есть истина?» – мучительно вопрошаетъ она.
Горько думать, что десятки поколѣній русскихъ образованныхъ людей уныло питались подаяніемъ этой скудной духовной пищи Запада, забывъ, что въ нашихъ рукахъ есть «истинное брашно» и что стоимъ мы у источника «воды живой». Западный раціонализмъ такъ въѣлся въ насъ, такъ понизилъ нашъ умственный уровень, что мы утратили способность охватить духовнымъ взоромъ христіанскую идею во всемъ ея объемѣ. Громадное большинство даже и не подозрѣваетъ, что христіанское ученіе, обращенное католицизмомъ въ схоластику, а протестантствомъ въ этику, для православной мысли есть вполнѣ выработанная философская система, которая можетъ не удовлетворить только того, кто ее не знаетъ.
До сихъ поръ представители нашей ученой прессы серьезно толкуютъ о невозможности примирить науку съ христіанствомъ. Когда престарѣлый Гегель въ грустномъ раздумьѣ сознался, что чего-то не хватаетъ въ его филосифіи (es fehlt etwas in meiner Philosophie), ни самъ онъ и никто иной не понялъ, что это недостающее нѣчто былъ именно Христосъ, т.е. Богочеловѣкъ, Который есть единственный ключъ къ уразумѣнію смысла мірозданія и міровой жизни.
Такова ограниченность западной мысли.
Но божественная философская система, именуемая ученіемъ Православной Церкви, выработанная и изложенная на семи вселенскихъ соборахъ, развивается и уясняется все далѣе и далѣе богословскою наукою, для которой, по многимъ причинамъ, лучшая, а можетъ быть и единственная сфера процвѣтанія – монастырь.
Такъ было прежде, но не то мы видимъ теперь.
Съ того дня, какъ приказомъ Петра Великаго запрещено было монаху держать въ своей келліи чернильницу, богословская наука покинула монастырь. Сферой ея процвѣтанія сдѣлались духовныя академіи, которыя суть ничто иное, какъ богословскіе факультеты, ничего общаго съ монастыремъ не имѣющіе, ибо они, наравнѣ съ прочими казенными учебными заведеніями, пользуются всѣми служебными правами и преимуществами, исканіе коихъ служитъ главнымъ, а большею частью даже единственнымъ стимуломъ для учащихся въ нихъ. Исключенія рѣдки. Если мы и въ свѣтскихъ воспитательныхъ учрежденіяхъ съ грустью видимъ этотъ элементъ, гибельно дѣйствующій на развитіе науки, которая дается только истиннымъ своимъ поклонникамъ, ищущимъ въ служеніи ей только ее самое, сколько же печальнѣе такое отношеніе учащихся къ наукамъ богословскимъ!
Въ древности монастырь былъ портикомъ, куда въ глубокомъ смиреніи, трезвеніи и молитвѣ возлюбившіе Христа приходили искать высшей мудрости Богопознанія. Правда, изъ духовныхъ академій выходятъ по временамъ монахи. Но, окончивъ курсъ наукъ, они сразу выступаютъ на поприще административной дѣятельности, какъ завѣдующіе духовно-учебными заведеніями или какъ представители высшей церковной іерархіи, – въ томъ и другомъ случаѣ, къ сожалѣнію, со всѣми правами и преимуществами, повышеніями и наградами, которыми обставлена всякая гражданская служебная карьера. Несомнѣнно, что изъ этого, если можно такъ выразиться, свѣтскаго монашества вышло немало замѣчательныхъ умовъ и дѣятелей, людей высокой жизни и истинно христіанскаго духа. Но это только единицы, которыхъ нравственный характеръ и міровоззрѣніе выработались, благодаря различнымъ случайнымъ обстоятельствамъ. Съ монастырской жизнью они, большею частію, вовсе незнакомы и никогда не проходили ея властной, незамѣнимой школы. Да въ настоящее время ея, собственно говоря, и нѣтъ въ томъ смыслѣ, въ какомъ мы ее понимаемъ, ибо нѣтъ у насъ корпоративнаго образованнаго монашества. Оскудѣніе въ этомъ отношеніи такъ велико, что есть множество монастырей, и мужскихъ и женскихъ, гдѣ настоятельствуютъ люди малограмотные и даже вовсе безграмотные.
Почему же не поступаютъ въ монастыри образованные люди? Потому что имъ тамъ дѣлать нечего.
Такъ думаетъ общество, такъ, къ сожалѣнію, пока есть и на самомъ дѣлѣ. Мертвая рутина, давящая и гнетущая своею безсмыслицею, – вотъ то впечатлѣніе, какое выноситъ образованный человѣкъ изъ опыта монастырской жизни. Мертвая буква замѣнила живой христіанскій духъ. О любви христіанской нѣтъ и воспоминанія.
Естественно поэтому, что въ настоящее время среди образованнаго общества составилось понятіе о монастырѣ, какъ объ учрежденіи, отжившемъ свой вѣкъ и продолжающемъ свое механическое существованіе лишь благодаря массѣ лицъ изъ простонародья, гонимыхъ нищетою и тяжелой трудовою жизнью, которые ищутъ въ немъ тихаго убѣжища и матеріальнаго обезпеченія: между тѣмъ какъ то же простонародье, подъ вліяніемъ невѣжественнаго мистицизма, несетъ свои гроши на поддержку этого безполезнаго, а по мнѣнію многихъ, даже вреднаго учрежденія. Разсматривая современныя данныя, трудно бываетъ опровергнуть такое мнѣніе.
Надо однако помнить, что всякое явленіе въ общественной жизни имѣетъ двѣ стороны: идею и ея выраженіе. Поверхностный наблюдатель склоненъ судить о первой по послѣднему. Но такое сужденіе можетъ быть крайне ошибочно. Какъ враги, такъ и сторонники монастырей утверждаютъ, что ихъ современное состояніе есть единственно возможная норма. Разница только въ томъ, что первые считаютъ необходимымъ уничтожить монастыри, какъ безполезныя учрежденія, а вторые говорятъ, что ихъ нужно поддержать, ничего отъ нихъ другого не требуя, кромѣ современнаго ихъ значенія. Дѣятельность монашества не признаютъ ни тѣ, ни другіе.
Первые говорятъ: «развѣ нельзя служить человѣчеству, не заковываясь въ узкую рамку монашескихъ уставовъ? Не удобнѣе ли посвятить себя этой дѣятельности, оставаясь свободнымъ? Монахъ, если онъ не обманщикъ и фарисей, своимъ образомъ жизни, прямо противорѣчащимъ всѣмъ научнымъ правиламъ гигіены, медленно умираетъ на землѣ, лишая себя всего, дабы получить сугубую награду въ другой жизни. Гдѣ же ему быть общественнымъ дѣятелемъ, когда ему предписано проводить время въ постѣ и молитвѣ?»
Съ другой стороны, сторонники «стараго монашества», – такъ мы обозначимъ монашество петровскаго періода, застывшее и старчески безжизненное, въ отличіе отъ монашества древняго, полнаго живого зиждительнаго духа, и прямого его преемника, молодого монашества, возникшаго въ царствованіе Александра III, – сторонника стараго монашества, являясь поборниками якобы «отеческихъ уставовъ», говорятъ, что монахъ не общественный дѣятель, ибо истинное монашество есть монашество созерцательное. По ихъ мнѣнію, монахъ долженъ чуждаться всякаго столкновенія съ внѣшнимъ міромъ и думать только о спасеніи души своей, достигаемомъ умерщвленіемъ плоти, постомъ и молитвой.
То и другое мнѣніе крайне односторонне и свидѣтельствуютъ о полномъ непониманіи не только монашества, но даже христіанства, и объ отсутствіи основательнаго знакомства съ писаніями святыхъ Отцовъ, на которыхъ ссылаются ревнители «отеческихъ уставовъ».
Мы, наоборотъ, утвержаемъ, что правильно понятое монашество не только представляетъ, какъ мы говорили выше, наилучшую сферу для развитія богословской мысли, но есть, несомнѣнно, та именно форма жизни, которая можетъ наиболѣе приспособить человѣка къ общественной дѣятельности во всѣхъ ея отрасляхъ, гдѣ нуженъ безкорыстный, самоотверженный трудъ. Школа, начиная съ низшей и кончая высшей, больница, пріютъ, богадѣльня, тюрьма, – все это истинное поприще монашескаго труда. Мучительный и грозный вопросъ о преступникѣ и его общественныхъ правахъ только тогда и будетъ рѣшенъ въ удовлетворительномъ христіанскомъ духѣ, когда тюрьма перейдетъ всецѣло въ руки монаха, т.е. вѣрнаго и смиреннаго раба Того, Кто все падшее человѣчество заключилъ въ безпредѣльной глубинѣ Божественной любви Своей.
Такой трудъ мы считаемъ не только вполнѣ совмѣстнымъ съ выполненіемъ установленныхъ св. Отцами монашескихъ обѣтовъ, но даже безусловно необходимымъ. Мы убѣждены, что отсутствіе такой дѣятельности составляетъ главную причину низкаго нравственнаго уровня громадной массы нашихъ монастырей.
При постриженіи, монахъ даетъ три обѣта: цѣломудріе, нестяжаніе и послушаніе. Средствами къ достиженію этихъ добродѣтелей указываются постъ, молитва и трудъ. И лучшаго условія для воспитанія общественнаго дѣятеля нельзя предложить. Монашескій аскетизмъ вовсе не есть узаконенное медленное самоубійство, какъ думаютъ многіе; напротивъ, это – школа, въ которой растетъ и крѣпнетъ духъ и созидается непреклонная воля. Кто побѣдилъ себя, тому ничто не страшно. Вспомнимъ древнюю исторію. Народы сильны, пока жизнь ихъ груба и воздержна. Съ появленіемъ роскоши государство слабѣетъ, расшатывается и скоро становится добычею – новаго, еще не испорченнаго внѣшней цивилизаціей, народа. Не были ли знаменитыя спартанскія школы школами самаго суроваго аскетизма?
Скажутъ, можетъ быть, что спартанскій аскетизмъ укрѣплялъ организмъ, а монашескій его истощаетъ. Намъ обыкновенно ставятъ на видъ строгость монашескихъ уставовъ, обязательныхъ для каждаго монаха и гибельно дѣйствующихъ на слабый и истощенный трудами организмъ. Напрасно такъ думаютъ. Строгіе уставы пощенія и бдѣнія, составленные въ тѣ отдаленныя времена, когда плоть человѣческая, по избытку своихъ жизненныхъ силъ и страстныхъ порывовъ, нуждалась для своего обузданія въ соотвѣтственномъ режимѣ, смягчаются для слабыхъ и немощныхъ. Строжайшій изъ Отцовъ-аскетовъ, Іоаннъ Лѣствичникъ, больныхъ и слабыхъ освобождаетъ отъ постовъ совершенно. Но не надо забывать, что монаху приходится и теперь бороться со страстями и поневолѣ иногда прибѣгать къ нѣкоторому ослабленію плоти. Зачѣмъ же эта борьба? – спросятъ васъ. Не сказано ли въ Писаніи: «создавый человѣка мужа и жену создалъ ихъ»?
Да, но свобода выбора отъ насъ не отнята. Многимъ кажется тягостно бремя семейной жизни, по самому складу характера или вслѣдствіе взгляда на міръ и на судьбу человѣка на землѣ. Прочтите сцену Гамлета съ Офеліей (III актъ, сцена I). «Иди, иди въ монастырь», говорилъ онъ ей. «Для чего будешь ты производить на свѣтъ такихъ несчастныхъ какъ я?»
Стремленіе къ безбрачію вытекаетъ прямо изъ сознанія, что «міръ во злѣ лежитъ», по словамъ апостола, или, выражаясь литературно, оно присуще недугующимъ «міровою скорбію». Если мы пересмотримъ всю художественную литературу послѣдняго столѣтія, мы убѣдимся, что эта міровая скорбь есть основной элементъ психической жизни ея героевъ. Начиная съ Донъ-Жуана, Манфреда, Фауста, Гамлета и кончая нашими русскими героями Онѣгинымъ, Печоринымъ, Лаврецкимъ, Рудинымъ и проч. и проч., – всѣ они – разновидности типа такого человѣка, у котораго умственное развитіе ведетъ за собою охлажденіе къ жизни и равнодушіе къ ней, доходящее, сообразно съ силою натуры и глубины ума, то до простой насмѣшки надо всѣмъ, то до полнаго отвращенія отъ жизни и жажды самоуничтоженія. Элементъ этотъ, впрочемъ, существуетъ съ того времени, какъ работаетъ человѣческая мысль, и лучше всего выразился въ индійской нирванѣ и въ изреченіи Екклесіаста: «вся суета и суета всяческая».
Но возвращаемся къ разсмотрѣнію монашескихъ обѣтовъ. Возлагая на монаха обѣты цѣломудрія, нестяжанія и послушанія, Церковь отъ него требуетъ: во-первыхъ, не только отреченія отъ всякихъ плотскихъ наслажденій, но даже и отъ освященныхъ ею чистыхъ семейныхъ радостей; во-вторыхъ, – отреченія отъ всѣхъ мірскихъ благъ, и въ-третьихъ, – готовности во всякое время смиренно и радостно покориться ей и совершенно отречься отъ своей грѣховной воли.
Мы сейчасъ видѣли, что отреченіе отъ брачной жизни является послѣдствіемъ сознанія, что міръ во злѣ лежитъ. Въ отреченіи отъ мірскихъ благъ и утѣхъ видятъ обыкновенно насиліе надъ собою и плодъ борьбы, которой въ дѣйствительности нѣтъ для настоящаго монаха. Сторонниками стараго монашества эта мнимая борьба даже возведена въ принципъ. Но, повторяю, это есть лишь ошибка и великое недоразумѣніе. Подъ вліяніемъ восточныхъ религій оно вкралось въ христіанство и стало причиной многихъ печальныхъ явленій, – ошибокъ съ одной стороны и нареканій съ другой.
Въ дѣйствительности, презрѣніе къ мірскимъ благамъ есть результатъ не борьбы, а духовнаго развитія, философской мысли и эстетической утонченности. Просвѣщенный высшимъ пониманіемъ, умъ не можетъ уже плѣняться пустыми забавами толпы; скучны и безцвѣтны кажутся онѣ ему. Будетъ ли слушать съ удовольствіемъ Офенбаха или салонную музыку тотъ, кто воспиталъ свой вкусъ на Бетховенѣ и Моцартѣ? Еще труднѣе удовлетворится тотъ, кто вдумчиво вслушался въ дивныя мелодіи нашихъ церковныхъ пѣснопѣній. Удовлетворится ли картинкою «genre» тотъ, кто, глядя на Мадонны Мурильо и Рафаэля, чувствуетъ, что, какъ ни прекрасны эти созданія, онѣ все же еще далеки отъ красоты, которую постигаетъ онъ духовнымъ созерцаніемъ? Не говоря уже о комедіи, – но какая драма можетъ удовлетворить того, предъ чьимъ умственнымъ взоромъ непрестанно встаетъ міровая драма Голгоѳы?
Намъ могутъ замѣтить, что наши опредѣленія исключаютъ простонародье изъ избраннаго стада дѣятельнаго монашества.
Нѣтъ. Очерченный нами путь психическаго развитія монаха не есть единственный. Во всѣхъ классахъ русскаго народа есть люди, съ юныхъ лѣтъ избранные Провидѣніемъ, по своей природѣ чуждые міру и неудержимо стремящіеся къ иноческой жизни. Ихъ, конечно, немного. Изъ громаднаго контингента лицъ изъ народа, поступающихъ въ монастыри, только самая незначительная часть идетъ по призванію. И замѣчательно, что эти истинно монашескія натуры, попадая въ монастыри стараго типа, либо портятся, впадая въ гордость и фарисейство, либо уходятъ изъ монастыря, не удовлетворенныя имъ, и остальную жизнь свою проводятъ въ странничествѣ. Но въ молодомъ монашествѣ, направленные и руководимые истинно христіанскими стремленіями, эти люди изъ народа становятся неоцѣненными дѣятелями, самоотверженно отдающими себя на служеніе страждущему человѣчеству.
Ученіе объ отреченіи отъ своей воли, т.е. о послушаніи, въ старыхъ монастыряхъ обратилось уже въ административное орудіе и способъ къ облегченію безмятежнаго властвованія надъ многочисленной корпораціей, съ которой безъ этого управиться было бы невозможно.
Въ дѣйствительности, принципъ послушанія или отреченія отъ своей грѣховной воли есть прямая противоположность эгоизма и получаетъ глубокій смыслъ у всякаго, кто хоть немного, но искренно занимался самонаблюденіемъ, задумывался надъ внутренними движеніями души своей.
Въ заключеніе мы скажемъ тѣмъ, кто возстаетъ противъ суровыхъ монашескихъ обѣтовъ, что посвятить жизнь свою Богу для истиннаго монаха вовсе не значитъ отречься отъ самого себя. Можно ли сказать, что невѣста отрекается отъ себя, когда отдается возлюбленному жениху? Наоборотъ, тутъ-то и начинается для нея настоящая жизнь. Она не насиліе творить надъ собою. Вольной волею отдается она ему, потому что въ немъ для нея вся жизнь, въ немъ видитъ она всю красоту, всю полноту совершенства.
Вникните въ наши, исполненныя красотъ, молитвословія, и вы поймете, почему Церковь называетъ себя невѣстою, а Христа Женихомъ.
Защитникамъ же односторонняго аскетизма скажемъ, что нужно отбросить весь мракъ буддійскихъ воззрѣній, вкравшихся въ наше религіозное міросозерцаніе. Христосъ сказалъ: «милости хочу, а не жертвы», а изъ Него дѣлаютъ какого-то Молоха, требующаго человѣческихъ жертвъ, между тѣмъ какъ Онъ хочетъ отъ насъ только любви.
Они забываютъ, что монахъ есть прежде всего христіанинъ и потому не можетъ во имя спасенія своей души считать себя освобожденнымъ отъ тѣхъ завѣтовъ Христа, которые указаны намъ, какъ единственный путь спасенія. Намъ сказано: «вѣра безъ дѣлъ мертва», и жалокъ тотъ монахъ, который способенъ забыть эти слова.
Выше мы говорили о томъ періодѣ въ жизни монашества, когда общественный строй языческаго міра дѣлалъ всякое прямое воздѣйствіе на него невозможнымъ. Но міръ нечувственною стопою идетъ впередъ, все въ немъ должно двигаться и непремѣнно видоизмѣняться. И если въ христіанскомъ обществѣ духъ, стремленія, цѣли должны оставаться однѣ и тѣ же, то формы, пути и способы могутъ и должны сообразоваться съ требованіями вѣка. Горе тѣмъ учрежденіямъ, которыя этимъ пренебрегаютъ. Самъ Господь укорялъ тѣхъ, кто не хотѣлъ уразумѣть «знаменія времени». Не отстаивать нужно безжизненное монашество, а, напротивъ, горько о томъ сожалѣть, что въ теченіе столь долгаго времени наши монастыри застыли въ глубокомъ нравственномъ снѣ и изъ свѣтилъ міру и руководителей стали учрежденіемъ, ему чуждымъ и даже презрѣннымъ.
Но мрачный петровскій періодъ пришелъ къ концу. Другой царственный исполинъ, ставъ силою своей вѣры воплощеніемъ народныхъ идеаловъ, мощною рукой снова соединилъ разорванную цѣпь. Со скорбнаго дня его кончины много говорилось о немъ, много разъ повторялось, что онъ понялъ идею своего народа, увѣровалъ въ него и, сильный этой вѣрой, заставилъ изумленную Европу смириться передъ еще столь недавно презираемой ею Россіей. Но никто не назвалъ эту народную идею, эти народные идеалы ихъ настоящимъ именемъ. Православною Церковью, т.е. единою истинною Церковью, воспитанъ русскій народъ. Идеалами, святыми завѣтами великихъ угодниковъ своихъ живетъ онъ. И Александръ III жилъ въ Церкви. Ея то несокрушимую силу почувствовали преклонившіеся предъ нимъ народы, ту силу, «юже врата адовы не одолѣютъ». Его царствованіе, пробудившее снова къ церковной жизни интеллигентныя силы Россіи, вызвало и монастыри на новый путь дѣятельности.
За послѣднія годы въ средѣ нашего образованнаго общества, послѣ долгаго періода отрицанія и скептицизма, въ умственномъ направленіи совершился переворотъ. Среди учащейся молодежи опять стали на очередь духовные интересы, вопросы религіозные и богословскіе. Направленіе религіозное, и при томъ именно церковно-православное, начинаетъ брать перевѣсъ. Сѣмена, нѣкогда посѣянныя малочисленнымъ и гонимымъ кружкомъ славянофиловъ, съ Хомяковымъ во главѣ, неожиданно взошли пышной жатвой, подавшей духовную пищу тысячамъ алчущихъ истины душъ и умовъ. Самъ собою возникъ и сталъ на очереди вопросъ о монашествѣ, какъ несомнѣнно крупномъ и важномъ явленіи въ церковной жизни Россіи.
Принимая извѣстныя условія и формы, дорогія намъ, какъ завѣтъ возлюбленныхъ народомъ угодниковъ и свѣтилъ Православной Церкви, монашество надѣется снова сослужить службу русскому народу, пробуждающемуся къ сознательной жизни и жаждущему духовнаго просвѣщенія, того истиннаго просвѣщенія, которое можетъ дать только Церковь. Цѣль современнаго лучшаго монашества – служить народу, быть его наставникомъ и руководителемъ.
Выше мы уже объяснили, что монастырскій уставъ, освященный Церковью, не только не мѣшаетъ дѣятельности, а напротивъ, приспособляетъ къ труду вѣрнаго сына Церкви, воспитаннаго и руководимаго ею. Не сказалъ ли Христосъ апостоламъ Своимъ: «Азъ взяхъ вы отъ міра» и «се посылаю васъ въ міръ»? Потому-то было такъ властно слово ихъ въ мірѣ, что «не отъ міра» были они.
Таковъ долженъ быть и преемникъ ихъ, истинный монахъ. Равнодушный къ земнымъ благамъ, онъ недоступенъ корысти, этой страшной общественной гидрѣ, сдавливающей въ своихъ холодныхъ объятіяхъ всякое человѣколюбивое стремленіе. Не связанный семейными обязанностями, пріученный монашеской дисциплиной къ суровой, воздержной жизни, монахъ всегда готовъ на подвигъ самоотверженія, который можетъ показаться не подъ силу мірянину. Самый дѣятельный изъ апостоловъ, апостолъ языковъ, сказалъ ученикамъ своимъ, созидателямъ Церкви: «непрестанно молитеся». И можетъ ли монахъ-дѣятель позабыть этотъ завѣтъ, зная, что «аще не Господь созиждетъ домъ, всуе трудишася зиждущій»? Монастырь воспиталъ въ немъ смиренное сознаніе своей немощи, вмѣстѣ съ радостной вѣрой, что, трудясь о Господѣ, становишься орудіемъ Того, Чья сила «въ немощи совершается».
Надо помнить, что Церковь есть установленіе Божественное. И если что намъ въ ея узаконеніяхъ порою кажется несообразнымъ и безсмысленнымъ, то убѣдимся, что вся вина тутъ въ нашемъ близорукомъ и самомнящемъ непониманіи. Въ божественномъ домостроительствѣ нѣтъ произвола и нѣтъ ничего случайнаго. Всякій законъ и всякая заповѣдь суть лишь указанія прямого пути къ достиженію конечной цѣли мірозданія, – утвержденія на землѣ Царства Божія, т.е. полнаго воплощенія Божественной идеи въ видимой формѣ, созданной для красоты, истины и безсмертія.
«Православный Вѣстникъ» (изд. Канадской епархіи РПЦЗ). № 68/69 (Сент./Окт.) 1993 г.
[1] «Русь», 1894 г., № 11, Нѣсколько словъ о монастыряхъ по поводу народнаго образованія.
[2] Эти слова изображаются на парамандѣ, возлагаемомъ на монаха при постриженіи.
От Ред.: Первоначально опубликовано въ журналѣ «Церковный Вѣстникъ» 1904 г., а затемъ выпущено отдѣльной брошюрой (Спб. 1904.).
