Н. Бобров – Несокрушимость православной веры на русской земле.
И. Глазунов - Легенда о граде Китеже (1990)
"Народ, который среди своих неописуемых долголетних страданий, среди окружающей его лжи, насилия и неправды, среди скорбного зрелища разрушенных храмов и поруганных алтарей сумел сохранить нерастленным внутренний храм своей души... этот народ жив и не может умереть, пока он хранит веру в Воскресение Христово".
(Митрополит Анастасий).
Вот что, в ночь с 26 на 27 октября 1844 года, в Саровской Пустыни, было написано Мотовиловым:
«Однажды был я в великой скорби, помышляя, что будет далее с нашей Православной Церковью, если современное нам зло будет все более и более размножаться, и, будучи убежден, что Церковь наша в крайнем бедствии, как от приумножающегося разврата по плоти, так равно, если только не многим более, от нечестия по душе чрез рассеиваемые повсюду новейшими лжемудрователями безбожные толки, я весьма желал знать, что мн скажет о том батюшка о. Серафим.
Распространившись подробно беседою о святом пророке Илии, он сказал мне между прочим:
«Илья Фесвитянин, жалуясь Господу на Израиль, будто весь он преклонил колена Ваалу, говорил в молитве, что уж только один он, Илия, остался верен Господу, но уже и его душу ищут изъять... Так что же, батюшка, отвечал ему на это Господь? — Седмь тысящ мужей оставих во Израиле, иже не преклониша колен Ваалу... Так, если во Израильском царстве, отпадшем от Иудейского, верного Богу царства, и пришедшем в совершенное развращение, оставалось еще седмь тысящ мужей, верных Господу, то что скажем о России? Мню я, что во Израильском царстве было тогда не более трех миллионов человек. А у нас, батюшка, в России сколько теперь?
Я отвечал: около шестидесяти миллионов.
И он продолжал:
«В двадцать раз больше. Суди же сам, сколько теперь у нас обретается верных Богу! Так-то, батюшка, так-то, ихже предуведе, сих и предъизбра; ихже предъизбра, сих и предустави, сих и блюдет, сих и прославит. Так о чем же унывать-то нам? С нами Бог! Надеющиеся на Господа, яко гора Сион, не подвижится в век живый во Иерусалиме. Горы окрест его, и Господь окрест людей Своих, Господь сохранит тя, Господь покров твой на руку десную твою. Господь сохранит вхождение твое и исхождение твое отныне и до века. Во дни солнце не ожжет тебе, ниже луна нощию».
И, когда я спросил его, что значит это, к чему говорит он мне о том, — «К тому, ответствовал батюшка о. Серафим, — что таким-то образом хранит Господь, яко зеницу ока Своего, людей Своих, то есть православных христиан, любящих Его, и всем сердцем, и всею мыслию и словом, и делом, день и нощь служащих Ему. А таковы — хранящие всецело все уставы, догматы и предания нашей Восточной Церкви Вселенской и устнами исповедающие благочестие ею преданное, и на деле во всех случаях жизни, творящие по святым заповедям Господа нашего Иисуса Христа» .
В подтверждение же того, что еще много на земле Русской осталось верных Господу нашему Иисусу Христу православных и благочестиво живущих, батюшка о. Серафим сказывал некогда одному знакомому моему, то ли о. Гурию, бывшему гостиннику Саровскому, то ли о. Симеону, хозяину Маслищенского двора, — что однажды, бывши в духе, видел он всю землю русскую, и была она исполнена и как бы покрыта дымом молитв верующих, молящихся ко Господу...» («Душеполезный Собеседник». Издание Афонского русского Пантелеймонова монастыря. Август, 1905 г. С. Нилус.)
***
В один из воскресных дней, Господь сподобил меня молиться в нашей «зарубежной лавре» — Св.-Троицкой обители, что в г. Джорданвилле штата Нью- Йорк, и там, в конце Божественной литургии, пришлось услышать архипастырское поучение. Преосвященный проповедник, основываясь на словах Господа нашего Иисуса Христа и на учении Святых Отцов Церкви, наглядно показывал, что достойным благодати может быть каждый человек, при непременном условии: искренно верить в Источник этой божественной Благодати.
Когда я выслушал до конца это исключительно ревностное, строго богословское поучение, я мысленно перенесся «туда» — на мою далекую Родину, в пределы дорогой мне России.
Святая Русь!... В чьем сердце русском от этих двух слов не защемит, в чьем сознании, в сокровенных тайниках, не воскреснет в какой-то миг святое прошлое, пусть младенчески наивное, но свое, русское? Как живые, чередой проходят перед глазами картинки былого прошлого ...
Вот знакомый церковный благовест, призывный ...
"Приди ты, немощный,
Приди ты, радостный,
Звонят ко всенощной,
К молитве благостной...
И звон смиряющий
Всем в душу просится,
Окрест сзывающий
В полях разносится!"
…………………..
(И. Аксаков).
Случалось, что удар колокола отвлекал человека от дурного, заставлял отказаться от злых мыслей и нередко спасал от преступлений. Случалось, что колокол вызывал в душе раскаяние в содеянном, и грешный, под воздействием этого чувства, хотел искупить и замолить свой грех ... Надеясь, что звуки колокола скорее донесут его молитву, он щедро жертвовал на церковный колокол и... Русь, на своем обширном необъятии, была «увешана» колоколами!!!
В богослужебных книгах Православной Церкви есть особый чин освящения колоколов, и в одной из молитв этого чина говорится, что «Господ наш не точию умными и одушевленными созданиями своими, но и бездушными преславная творит и чудодействует» — и этим ясно подтверждается о божественной благодатной силе колокольного звона ... Веками он зовет к соединению в молитве.
Кто бы, где бы и чем бы, в момент первого удара колокола, занят ни был, — снимают головные уборы и набожно осеняют себя широким крестным знамением. Работу спешат приостановить. Ни грязь, ни снег, ни дождь, — не служат препятствием посетить храм Божий и помолиться в нем...
Кто из русских православных людей не помнит на Руси своих приходских храмов, благолепно украшенных и многолетиями намоленных, будь то величественный в городе Собор, иль скромная на селе церковка?
Кто не пережил из нас своего детства, а, многие, и годы зрелости в полной умиротворенности и безмятежной радости, прислушиваясь к священным песням своей святой матери — Церкви... сладце почивая сознанием... веру не испытуя. . . вкушая блаженство веры полной, несомненной ...
Кто не помнит раннее «крещенское» утро — морозно трескучее?
Дома тепло, уютно ... Еще темно ... Но, вот, несется благовест — зовет к заутрени. В миг отлетает сон.
До сна ли в «крещенское» утро с его «Иорданью» на реке, в полуверсте, а в иных местах и дальше от церкви протекающей, теперь могучим льдом скованной?
Еще «звонят», а храм уже переполнен — празднично убран и приукрашен...
Торжественно проходит богослужение ... захватывает праздничный тропарь. Рождается с изумительной ясностью событие далекой давности.
Вот река Иордан... на берегу Иоанн Креститель и погруженный в воды Иорданские Господь наш Иисус Христос. Разверзлись небеса... Дух Божий, в «виде голубине», ниспускается на Него, и глас с небес, глаголющий: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение» ...
В молитвенных переживаниях быстро проходит время, незаметно заканчивается Литургия, готовится шествие на «Иордань»...
По праздничному, как-то особенно, гремит колокольный перезвон. Из храма выносятся святыни, берутся на руки особо почетными людьми — стариками, за ними, в сверкающем серебром облачении, идет старичок батюшка, и... кругом народ — уйма народа: женщины, дети, подростки и старцы — все, кто могут двигаться и, кроме женщин, все без головных уборов... несмотря на трескучий мороз — «крещенский» ...
Беспрерывно разливается всенародное, тысячеголосое: «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи...»
Вот и заветная «Иордань», ледяной часовней увенчанная, мириадами разноцветных блесток сверкающая ...
Отчетливо звучат на морозе молитвенные возгласы батюшки. С благоговением внимает православный люд Евангельскому повествованию о крещении во Иордане Господа Иисуса Христа.
Искрящимися бриллиантами ниспадают капли крещенской воды с золотого креста, троекратно в ледяную прорубь погружаемого, и гулом разносится по заснеженным просторам вековечное, из года в год молитвенно воспоминаемое на всем необъятном протяжении православного Русского Государства «Во Иордане крещающуся Тебе, Господи...»
А, когда раздаются слова тропаря: «...и Дух в виде голубине», — в высь взметаются голуби белые и стайкой реют над «Иорданью» сверкающей — над восьмиконечным крестом, у ледяной часовни, на льду высеченным... крещенской водой заполненным...
И черпает бесконечной вереницей православный люд крещенскую воду ту из углублений креста Иорданского, и разносит бесценную святыню по домам своим, и всю жизнь хранит ее в заветных бутылочках, в исключительных случаях только ею пользуясь... Эх ты, Русь Святая, православная! Разве можно забыть тебя, неповторимую, многострадальную, ныне безбожными цепями нарочито скованную!...
А, наша... «масленица»? Широкая русская «масленица», со всенародным «бесшабашным» разгулом, в формах такого богатырского чревонеистовства, что не бывшие свидетели тому, вряд ли способны воспринять ушедшую действительность, как реально бывшее, а не фантастическое, легендарное. И что же?
«Достаточно было», вспоминает о. архимандрит Константин, «раздаться первому звуку великопостного колокола, зовущего в храм Божий в прощеное воскресение, как, во мгновение ока, язычески-богатырский разгул ублажения чрева сменялся столь же духовно-богатырским подвигом самообуздания плоти. Со столов исчезали яства и пития, замирали и умолкали звуки песен, прятались пестрые уборы и украшения, не слышно было громкой речи, менялась самая походка людей. Все устремлялись в храм Божий — и там начиналось всеобщее умиленно-покаянное «прощание», в котором царь и поданный, раб и вельможа, богач и нищий чувствовали себя равноправными друг перед другом и перед Богом и с одинаковой чистотой и возвышенностью сердца просили об отпущении ими нанесенных обид и оскорблений и сами отпускали причиненные им скорби.
«С этого момента вступал в свои права Великий Пост...» («Оглашеннии, изыдите» свящ. К. Зайцева).
А наши... «Рождественские святки»?
Морозный тихий, тихий вечер... Земля одета белоснежным саваном — приоделась, приукрасилась. Небо искрится мириадами звезд. Только что закончилось торжественное богослужение... «Дева днесь Пресущественнаго раждает... — »
С сознанием святости события, все спешат под родной кров, в среду семьи.
Стол уже накрыт — по необычайному... на первом плане традиционная «кутья» ... В святом углу тихо теплится лампадка... Мы, дети, присмирели — все шутки и забавы в сторону. Сегодня строжайший пост ... сочельник — святой вечер.
С утра никто ничего не ел, до появления на «небочке» первой звездочки, которая много сотен лет назад возвестила миру о рождении Богомладенца и привела волхвов к Вифлеемским яслям. Мы, дети, об этом уже знаем и глубоко верим, что каждый год в этот Святой Вечер «загорается» на «небочке» именно эта звездочка — Вифлеемская. . .
Под вечер только и слышно в доме: «не появилась ли еще заветная звездочка?»
Наконец, все в сборе, и «звездочка» появилась... краткая молитва и ... «святая вечеря» началась...
Вдруг под окном раздается звонкое, многоголосое: «святой вечер, добрый вечер, добрым людям на здоровье, на веселье ... », то детвора, чередуясь группами, до поздней ночи своими детскими напевами еще более усугубляет необычность этого дивного Святого Вечера... Воздух напоен разноголосым эхом детских голосов — «христославщиков». ... Поистине, Вселенная торжествует! Засыпаешь в каком-то дивном состоянии — завтра великий праздник Рождества Христова!
Все это — в прошлом... Все это — былое. Не сумел удержаться русский народ, в большинстве своем, на духовной высоте своих боголюбивых предков. Не сумел он сохранить доставшееся ему бесценное духовное достояние. Поверил он посулам диавола. Соблазнился. Оторвался от Бога и решил без Него, при помощи диавольской, переделать мир по-своему. Человек «вкусил запретный плод» и жестоко наказан Богом.
Утеряна наша Родина — Святая Русь. Разрушены святые обители. Сбиты храмовые кресты, разбиты в куски многозвучные колокола. Расхищено, поколениями собираемое, церковное достояние. Сравнены с землей величественные храмы. Замучены и умерщвлены пастыри и архипастыри, отвергшие посулы диавольские и... на месте, некогда святом, воцарилась «мерзость запустения». Случайно уцелевшее — поругано и осквернено. Купленное ценой предательства призрачное «благополучие», рассеялось, с клеймом Иуды Искариота, в раскол, иль в непосредственное служение ди аволу.
***
На фоне этой страшной действительности, ярко вырисовываются светлые образы истинных столпов, богатырей духа, бескомпромиссных, крепких, стойких. Тех, кто умели поддержать колеблющихся, давать энергию изнемогающим, поднимать падающих, обессиленных, сдерживать, обличая, неустойчивых и, пренебрегая личным благополучием, способствовать всем... жить своей родной жизнью, насыщая ее содержанием исконным ...
26 лет прожить в так называемом «пролетарском государстве», испытать на себе самые извращенные виды издевательств, глумление над личностью и быть бессильным каким- либо способом отстаивать свое поругаемое «я», требует колоссального напряжения всех нравственных сил.
Весь трагизм такого положения никогда не смогут понять все те, кто лично не пережил всех прелестей «государственного правопорядка» в стране «победившего социализма».
Оставленный всем «цивилизованным миром» на произвол, захваченный буквально со всех сторон в железные тиски, не видя ни с какой стороны просвета, православный русский народ, по традиции своих предков, в храме Божием, у Престола Всевышнего стремился найти себе защиту и обрести покой. Здесь мы находили силу к преодолению всех житейских невзгод, и здесь же мы обретали надежду на спасение.
«Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии и Аз упокою вы» ... Когда же поведут предавать вас, не заботьтесь наперед, что вам говорить и не обдумывайте. Но, что дано будет вам, то и говорите: ибо не вы будете говорить, но Дух Святый».
Эти, не один раз произносимые священнослужителями в Храме Божием слова, до сего времени, как призывный набат, звучат у меня в ушах и были тогда «там» той подкрепляющей силой, которая одна давала надежду на спасение и вливала неодолимую энергию противостоять всем сатанинским натискам пыток и издевательств.
Мы пережили страшные годы гонения на Православную Церковь, но мы, православные, были и свидетелями Ее славного торжества «в духе и истине».
Долгое время настоятелем Кафедрального Собора в одном из городов страдалицы России был, блаженной памяти, митрофорный протоиерей о. Алексей Л — в. Академик по образованию, исключительно талантливый проповедник, он был тем истинным добрым пастырем, который в годы лихолетья до конца своей жизни оставался верным Православной Церкви — «Тихоновской», и своей стойкостью и бескомпромиссностью был тем авторитетом, вокруг которого концентрировалась вся масса православного люда.
Появление «обновленчества» и переход отдельных священнослужителей в эту, богоборцами порожденную, «ориентацию», о. Алексей разсматривал, как действие промысла Божия. Как добрый хороший хозяин-садовник старается очистить дерево от ненужных ему сухих веток, безобразящих дерево и ему вредящих, так и в данном случае, поучал он, идет очищение, рукой Державного Пастыреначальника, Церкви святой от всего случайного, ненужного и, подчас, вредного. Благодарить Господа Бога за Его к нам Святую Милость и умолять Его до конца очистить нас от всякой скверны, — настойчиво призывал он свой многочисленный православный приход. Так именно и воспринимались нами, верующими, переходы «духовенства» в лоно обновленческой «церкви».
Как можно забыть поступок-порыв о. Алексея Т — ва, только что вернувшегося из каторжной ссылки и возбудившего через месяц перед «властями» ходатайство об обратном отправлении его в Соловки, где, пояснил он в своем слове к пастве, он ближе чувствовал себя к Богу, чем «здесь, на свободе, в атмосфере зла и предательства».
«Волками в овечьей шкуре» называл он весь сонм обновленческих «деятелей» и, еще задолго до их появления, предсказал предстоящие большие искушения для верующих со стороны лжепастырей, лжеучителей, лжеепископов.
Какой незабываемой на всю жизнь, захватывающей все существо, картиной, было шествие по улицам города на пролетарский «суд» сонма городского духовенства в рясах, с крестами на груди, предшествуемого правящим, блаженной памяти, Высокопреосвященнейшим Архиепископом Арсением, в окружении чекистов с винтовками на-перевес.
Можно ли забыть выступление этого духовенства на самом «суде», перед лицом смерти, их стойкость с сознанием своего достоинства, их твердую уверенность в себе — истинных служителей Святого Алтаря!
С затаенным дыханием слушал заполненный до отказа зао громаднаго театра последние слова «подсудимых», и лишь временами гробовую тишину нарушали отрывистые всхлипывания через силу удерживаемых рыданий, то и дело раздававшиеся в разных концах: осиротевшая паства невыразимо страдала за поругаемых своих пастырей.
Вот одно, особенно запомнившееся мне, выступление одного из этих «преступников»:
«... Проснувшись сегодня рано в своей тюремной камере и обратив свой взор на железную решетку окна ,я мысленно представил себе Голгофу и тот тернистый путь, которым шел Он, безропотно переносивший все насмешки, побои и издевательства толпы. Он, единственная «вина» которого была призыв: любить друг друга и прощать друг другу...
«Сегодняшний путь от тюрьмы до помещения суда мне представился дорогой на Голгофу.
«Отчетливо слышу: «Распни, распни Его...»
«Я с радостью иду на этот путь. С верой в Распятого и безропотно приму все, что пошлет мне Господь...»
Так говорил молодой еще священник Свято-Никольской церкви, воспитанник духовной Академии, о. Владимир Ф — в, получивший по «суду» 5-ть лет ссылки...
Вот перед глазами встает столь характерная своей особой осанкой фигура Высокопреосвященнейшего Архиепископа Арсения. Он обращается к «суду» с просьбой о милости: отпустить на свободу всех подчиненных ему пастырей, с готовностью взять на себя «вину» всех и за всех понести наказание, по совокупности.
Смертный приговор был ответом «суда» этому достойнейшему православному архипастырю-исповеднику.
Впоследствии смертный приговор был заменен ему, в порядке кассационной жалобы, 15 годами ссылки.
Много лет спустя мне пришлось присутствовать на первой Божественной Литургии, совершаемой Владыкой Арсением, только что вернувшимся из ссылки. Та же величественная осанка, но далеко не тот же цвет его волос и очень заметное нервное подергивание головы. Его путь, от входа в храм до Царских врат был усыпан живыми цветами... все рвались к нему, чтобы только коснуться края мантии его. Радость встречи паствы после долголетней разлуки с любимым, высокочтимым, теперь измученным, архипастырем, была настолько искренней, что редко можно было встретить глаза, не наполненные слезами радости. Слез этих не замечали и не скрывали ...
Не долго прожил на «свободе» владыка Арсений... Запрещенный в служении Церкви, он тихо скончался, после тяжкой болезни —- наследия советских издевательств, в кругу близких и преданных ему людей.
Не забыть и последнего правящего епархией Высокопреосвященнейшего Архиепископа Серафима.
Чрезвычайно требовательный к себе и к подчиненной ему пастве, Архиеп. Серафим отличался той удивительной прямотой и безбоязненностью, которые «там» были редкостными, ибо прямо опасными.
Он был той светлой зарницей, которая, ярко блеснув, как бы во всей неподдельной красоте осветила всю благодатную полноту православного богослужения и на всю жизнь — до могилы запечатлела в сердцах верующих благодарную память о безвременно ушедшем очередном священномученике.
Пасхальная ночь... Накануне, по всем предприятиям и учреждениям вывешены объявления, оповещающие об устраиваемых в ночь с субботы на Воскресение вечеринках с музыкой, танцами до утра и с обильным бесплатным буфетом.
Кафедральный Собор — громадина, вмещающая не одну тысячу богомольцев, заполнен до отказа. Службу совершает с сонмом духовенства Преосвященный Серафим. На рассвете обширнейшая предсоборная площадь запружена вышедшими из храма молящимися. Кругом предрассветная тишина. По тротуарам группами и в одиночку возвращаются домой участники вечеринок. Масса народа на площади, в неурочный час, привлекает их внимание. На тротуарах образуются толпы любопытных ...
Вот из ограды Собора, среди расступающегося народа, медленно продвигается фаэтон с Владыкой. Въехав в середину толпы, влад. Серафим встает во весь рост и, благословляя на четыре стороны, громким голосом возвещает: «Христос Воскресе! Христос Воскресе!» А ему в отвѣтъ громоподобное громогласие: «Воистину Воскресе! Воистину Воскресе!»
Так, не страшась последствий, владыка Серафим выполнял свое высокое назначение архипастыря, давая наглядный урок пасомым безбоязненного исповедания своей православной веры.
Не долго, после этого, пришлось быть нам в напряженном ожидании ... несчастия.
Архиепископ Серафим, как и его славные предшественники, в одну из зимних ночей был арестован, просидел некоторое время в подвале НКВД и был сослан на тяжкие физические работы ...
Это — лишь несколько ярко запомнившихся примеров твердого стояния на своем святом посту русского православного духовенства. И, если какая-то незначительная часть духовных лиц, «страха ради иудейска», официально отказывалась от своего сана, или переходила в модернизированный «живоцерковно-обновленческий лагерь», то тем ценней для религиозного сознания верующих были те поистине столпы и светильники, которые до конца своих дней не шли ни на какие компромиссы и даже в «мелочах» строго хранили внешний облик русского православного пастыря.
Мне вспоминаются беседы в длинные вечера двадцатого года в одном из темных подвалов ЧК с одним из православных миссионеров. Коснувшись вопроса о роли священнослужителей в деле религиознаго воспитания вверенной им паствы, мой собеседник основывал на безчисленных примерах из своей миссионерской практики такой вывод: священник должен быть подобен свету электрической лампочки, освещая всех и все вокруг себя своим ровным немигающим светом, и этот свет, как свет маяка, должен служить руководством православному христианину в его пути по бурным волнам житейского моря ...
И вотъ тогда-то, в подвале ЧК, в моем сознании впервые и зародился образ истинных пастырей, в годы гонения на Церковь, явно обозначавшихся в образе духовных «маяков».
***
Как живой, встает в моей памяти один из многих тогда «там», пастырь добрый, батюшка о. Николай. Приход его был за городом, в густо заселенном рабочем поселке, на обширной площади которого красовался златоглавый храм во имя преподобного Серафима Саровского. За много лет совместной жизни, приход и батюшка слились: горе прихода было личным горем батюшки, торжество церкви — духовной радостью для всех. Люди жили мирно ... Одно поколение сменялось другим, нерушимо храня заветы отцов. О. Николай знал не только по имени всех своих прихожан, от старого до малого, но от него не были скрыты самые затаенные стороны их личной жизни. Всех он отечески любил, о каждом заботился, все для него были равно дороги, как подлинному отцу — родные дети.
Ни передъ кем он не заискивал и никому, кроме Бога, не угождал. Непокорных обличал, юных сдерживал и наставлял, старцев готовил к переходу в мир иной. И приход, как родного отца, любил и почитал его и нес к нему ... свои радости и горечи. Шли годы, менялись времена, а с ними менялились и людские отношения. Рождались «новые» взгляды на жизнь. Батюшка о. Николай был несокрушим, — все проходило мимо, не касаясь его.
Набежавшая затхлая волна коммунистической скверны не смогла уже смыть из православных русских душ Серафимовского прихода добрых семян, засеянных истинным пастырем: корни были крепки, всходы стали тучны.
Обходя как-то с «пасхальной молитвой» своих прихожан, о. Николай заметил в одной семье отсутствие, среди всех... старшего сына. Старики, угадав его мысли, были смущены, а на его вопрос «где Ваня?», понурив головы, молчали. .. О. Николай все понял. Не начиная молитву, принялся он обходить с крестом в руках издавна знакомые ему комнаты, взывая: «Ваня, где ты?.. Выходи... не бойся. Это я — батюшка твой. Что ты, креста боишься?.. Выходи, не бойся...»
И Ваня, рослый 27-летний парень, не выдержал. Рыдая, он выскочил из-за двери, бросился в объятия своего любимого батюшки, прильнул к его груди и, по-детски всхлипывая, слушал его слова, знакомые с раннего детства — полные отеческой любви и ласки назидания...
То был день «переломный» в жизни Вани. О. Николай, своим отеческим участием, вернул Церкви и родителям ... «блуднаго сына». То, что безсильны были сделать отец с матерью, сделал пастырь добрый — батюшка.
Наставничество составляло основу пастырской деятельности о. Николая. Ни одной церковной службы не проходило, чтобы он не поучал. Не для того, чтобы «блеснуть» своим красноречием и показать «непросвещенным» свое... «превосходство». Он знал дорожку к сердцам своих духовных чад и умел по ней ходить. Доступным языком, он говорил не только о том, что составляетъ основу богослужения, но и о всем, что является ценностью и сущностью православия. И в Серафимовском приходе строго выполнялись, «не за страх, а за совесть», все основные требования Церкви. Там не увидишь небрежно жестикулирующих правой рукой наподобие крестного знамения. Там знали, как и что нужно говорить на исповеди и как готовить себя к принятию Св. Даров. Там не было попытки «говение» в Великий Пост ограничить... «исповедью» за несколько минут до принятия Св. Таин. Мать не смела поднести .к чаше со Св. Дарами младенца предварительно накормленным. Там знали, как нужно стоять в церкви за богослужением: в голову там не приходила мысль разговаривать, а смеялись лишь «дурачки» полуумные, среди нищих, на паперти. Строго почитались церковные праздники, а еще строже посты. Никому не приходила там мысль на эту тему «философствовать», ибо все понимали, что быть членом православной Церкви — значит быть послушливым сыном Ее, с полным и безоговорочным подчинением Ее святому руководству. Всякое же нарушение воспринималось как грех. Насаждение боязни греха было предметом неусыпной заботы о. Николая — и в храме, и при случайных встречах, и при нарочитых посещениях прихожан на дому.
Помнится, подходит однажды, по окончании Божественной Литургии, незнакомая богомолка и просит-умоляет быть крестным отцом ее ребенка — о. Николай, дескать, уже двоих «крестных», взятых со стороны, не допустил — «символа веры» не знают. Уговорили — грех, мол, отказываться. Прихожу. О. Николай в епитрахили, при «купели», заставил прочитать по памяти «символ веры». Читая, в одном месте ошибся — замечание получил, но, пусть и с оговоркой, но к обязанностям «крестного» допущен был.
Серафимовский приход был тверд в своем стоянии за исконное Русское Православие. Никакие живоцерковники, никакие обновленцы и прочие церковные отщепенцы-«модернисты» не могли свалить этот гранит.
Но вот пришло время, и позвал к себе Господь батюшку. Осиротели без пастыря овцы, всеми оставленные и всюду гонимые. Но верность Родной Церкви сохранили и не оставили заветов своего духовнаго отца— нигде и никогда, несмотря ни на что. И когда по чуждым странам рассеялись, — не пренебрегли своим церковным бытом. И не пленила их чужая жизнь.
***
Это были годы страшной «церковной бури», разразившейся над нашей страдалицей Родиной. То было началом разгула врагов Православной Церкви внутри Церкви. То было время насильственного захвата церковными отщепенцами — «живцами-обновленцами» — православных храмов, при содействии органов ЧК — НКВД, измены и предательства, «страха ради иудейска», среди неустойчивых, слабых духом.
Все дни памятного осеннего месяца стояли пасмурными и неприветливыми. Клубы грязных, синевато-дымчатых, облаков сгущались над городом, захватывали в свои объятия золотые кресты и купола храмов, как бы намереваясь скрыть их от дерзновенной руки богохульника-человека, переливались и ленились, будто предостерегая и грозя. Создавалась видимость вновь надвигающагося чего-то страшного, неотвратимого. Почти беспрерывно, день и ночь, моросил дождь. Сама природа видимо «возмущалась» предстоящим кощунством...
Уже с раннего утра тысячные толпы «никольчан», «соборян» и из других приходов запрудили все прилегающие к Свято-Николаевскому храму улочки и переулки, чтобы проститься с ним навсегда.
Усиленные наряды милиции охраняли все входы церковной ограды. Громада людей с напряжением ожидала приближающейся развязки...
Вот на паперти показался многолетний труженик церковный — «староста». За ним, в окружении чекистов, бунтарь — «обновленец» в рясе и с наперсным крестом на груди.
Толпу пронизал какъ бы ток. Она дрогнула, всколыхнулась и стихийно рванулась вперед — к церковной ограде. Послышался плач, «причитания» и выкрики со всех сторон: «Староста, не открывайте церковь! Не отдавайте им ключи! Церковь наша!»...
Староста заметно колебался, то заглядывая в замочную скважину, то роясь в карманах... Да и что, собственно, мог он, немощный старец, предпринять пред лицом чекистов? Не впервые уже отбирались силой храмы у верующих, чтобы, чрез посредство «обновленцев», поступить в руки «власти» для разрушения изъ-за «нерентабельности эксплуатации»: народ не ходит — не «нуждается» знать в нем и... налоги не оплачиваются. :.
Минуты проходят в томительном ожидании развязки.
Вдруг «стафоста» быстро повернулся к народу, взмахнул рукой — и в толпу полетели ключи от храма. Эффект необычайный; кругом все замерло. Лишь издали доносился еще плачъ и почти отовсюду — отрывистые слова молитвы: «Святителю Отче Николае, ... помилуй ... спаси ... помоги ... ».
На настойчиво-угрожающие требования «представителей власти» вернуть ключи, народ отвечал гробовым молчанием... и стал расходиться... На несколько часов Никольский храм был спасен, а главное: возьмут его богоборцы с «обновленцами» в порядке экспроприации — со взломом замка, но не из рук верующих!
***
Страшное то было время. Время, о котором теперь здесь, за двумя океанами, без дрожи не вспомнишь, а, вспоминая, сомневаешься: да было ли это в самом деле? Не был ли то сон — страшный сон?
Стою в Соборе, на своем обычном месте. Собор, как всегда, переполнен молящимися. Божественную службу совершает Преосвященный Серафим ... Молитвенное настроение приподнято ... Чудесно поет мощный архиерейский хор под управлением талантливейшего регента-композитора о. Михаила Ст-го.
«Под Твою милость» — к самому, кажется, небу несется песнь — молитва Пресвятой Богородице.
Владыка, с сонмом городского духовенства, медленно идет к середине величественного храма ...
Глубокая тишина... Временами слышны лишь глубокие тяжелые вздохи.
«Едина чистая, благословенная, Пресвятая Богородице, спаси нас!»
Сегодня особое богослужение... Сегодня особая молитва... Сегодня особо повышенное религиозное настроение молящихся. Решается судьба Собора — того величественного Собора, который почти сто лет возвышается, как небесный маяк, над многолюдным городом ... Судьба Собора кафедрального. Собора, когда-то богатейшего, впитавшего в себя, вместе со слезами и горем людским, богатейшие дары, богатейшие приношения людские — за осушенные здесь слезы.
Взываетъ он сейчас всем своим величием ко всенародной молитве к Пречистой Богородице, небесной своей Покровительнице о — своем спасении!
Страшен гнев Господень... Разрушен был величественный храм Иерусалимский... камня на камне не осталось от него.
Собор наш еще стоит, хотя рухнули уже, в развалинах лежат, его славные братья: разбита скромная Никольская церковь, и лишь груда кирпичнаго щебня осталась от этого, когда-то дышавшего уютом и покое древнихъ времен, городского храма. Повержена в прах красавица Успенская церковь, и приступлено уже к уничтожению благолепных храмов во имя .иконы Казанской Божией Матери и Покрова Пресвятой Богородицы...
Визжат пилы, гремят топоры, стонет, вздрагивает земля под тяжестью падающих каменных глыб, — остатков массивных колонн, капитальных стен и узорчатых карнизов...
Собор еще стоит, хотя давно уже умолкли его многозвучные колокола, хотя святотатственная рука сорвала с его святынь .драгоценные ризы и разграбила сокровищницу Святого Алтаря.
Сегодня совершается моление о спасении Собора.
Местная «власть» вымогает большие деньги: «государственный налог». Церковная касса опустошена совершенно, все разграблено, все выкрадено ... «государством» воров и разбойников.
Последняя надежда на Бога.
«Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа», начал свое слово Владыка, осеняя себя широким крестным знамением...
Заметно он волнуется, но быстро овладел собой, и смелые слова его, не растерянности, бессилия и беспомощности, послышались:
«Деды и отцы наши создавали это величие... Наступила година страшных испытаний... С Божией помощью отстоим... все отдадим, но отстоим, спасем ...
«Помолимся Царице Небесной, нашей Покровительнице ... »
Владыка, все духовенство и масса молящихся на коленях...
«Под Твою милость прибегаем, Богородице Дево ... Молений наших не презри ... но от бед избави нас... Едина чистая и Благословенная ... Пресвятая Богородице спаси нас» ...
Вряд ли где с такой верой и искренностью молился кто из нас, как молились в этот памятный вечер «соборяне»!
Верилось всем существом, что эту молитву Царица Небесная слышит безусловно ...
Сборщики пожертовований медленно продвигаются по рядам, часто останавливаются, чтобы освободить переполненные до краев тарелки в корзины, следуемые за ними в руках мальчиков — алтарных прислужников.
Поздно вечером приходим домой... Настроение приподнятое под впечатлением пережитого.
Все, за исключением старшего брата, в сборе.
Волнуемся... Уже поздняя ночь, а его нет. Он — председатель хозяйственной комиссии Собора ...
Наконец, является — уставший, разбитый и... невероятно радостный: успех сбора превзошел все ожидания. Много помогли безымянные, завернутые в бумажки, пакетики, с серьгами золотыми ... брошками ... кольцами — среди советских бумажных рублей на самом дне корзин.
На этот раз Собор был спасен, сравнительно надолго.
***
«Тамъ, где люди ищут Бога, где народный вопль, идущий из глубины души, непрестанно несется ввысь к самому небу со слезной мольбой о помощи, о заступничестве, о спасении — Христос не замедлит явиться... Он не оставит втуне мольбу с искренной верой к Нему прибегающих ...».
«Там, где нужда, голод, скорбь, болезнь и страдание, где сама смерть — постоянная спутница страдальцев ... там и Бог...».
«Русский народ переживает ныне величайшие страдания ... его исконная вера в Бога и в Пречистую Его Матерь... испытывается в горниле невероятных мук, пред ужасом которых бледнеет все до сих пор известное человечеству...».
«И нет ничего удивительного или неожиданного в том, если от беглецов из России нередко приходится слышать повести о таких чудесных явлениях, о которых в здешнем мире — внешнего благополучия и полного изобилия — не помышляют; которых не знают и ... не стремятся знать — в этом нет нужды...».
Так, примерно, говорили духовные лица, выслушивая мои простенькие рассказы о таких явлениях, которых Милостивый Господь сподобил наш дом незадолго до нашего ухода в странствование и о которых мне бы хотелось поделиться со своими соотечественниками: с одними, чтобы пробудить в них начавшие тускнеть дорогие воспоминания; с другими, — чтоб напомнить забытую ими их Родину — Святую Русь; с остальными, — чтоб знали, что вера в Бога русских людей «там», не взирая на все ухищрения диавола, не поколеблена... жива. Сама Царица Небесная их в этой святой вере поддерживает и укрепляет... Сонм святых Угодников Божиих в Земле Российской просиявших не оставляют втуне мольбы с верой к ним обращающихся .
***
Поздний летний вечер. Только что прошедший дождь заметно охладил накаленный за день камень и асфальт города. Чувствовалась приятная, все освежающая, прохлада. Тишина наступила изумительная. Небо осветилось мириадами ярко светящихся точек.
Двери наши раскрыты настежь. Неожиданно, в дверях показался незнакомец... молодой, высокий... улыбающийся застенчивой улыбкой. В руках небольшой кусочек «картона» со стекающими с него на пол грязными каплями. Коротко представляется и сразу же: «я уже знаю от своих, что люди вы — религіозные, возьмите вот эту иконку и сохраните ее, я ее поднял по пути к вам в дождевой лужице недалеко от Вашего дома».
Сказал и, не смущаясь, положил «картон» на стол...
В этотъ тихий, прохладный, действительно, чудесный вечер, услышали мы много страшного, жуткого, невероятного — от человека, на себе все это испытавшего. Так много, что, казалось, в комнате с открытой дверью — не хватало воздуха. Душно было и страшно.
«Незнакомец» — родственник моего сослуживца-инженера Л — ва... Совсем недавно, его, «опасного» для «власти» «преступника», после длительного заточения, освободили из дома пыток в Москве, на Лубянке, и он приехал к своим родственникам на отдых...
... Много лет я знал инженера Л —ва: работали в одной комнате, сидели рядом, много и о многом говорили... шутили, но тем церковно-религиозных не касались. Часто встречались в Соборе и стояли там почти рядом... у колонны, и старались друг друга не... «узнавать» — были «там» чужими. Бог знает, казалось нам, что у каждого на уме — «чужая душа потемки», да и время слишком окаянное: сын предает отца, жена — мужа...
Только, спустя год, впервые сказал он мне: «на днях приезжает брат жены — глубоко верующий. Хотелось бы, чтоб вы встретились, как единомышленники...».
«Лед тронулся», и с тех пор доверие друг к другу установилось полное.
Итак: в чем же было «преступление» пришедшего гостя? Его, воспитанного с детства в религиозной семье, до глубины души оскорбляла грубая антирелигиозная ложь.
Уже на школьной скамье, а, позже, и в среде студенчества, он видел, какое невероятное зло способна эта аморальная коммунистическая проповедь сделать с человеком...
И вот он, молодой, полный сил и энергии, убежденный в своей правде, пренебрегает опасными последствиями, выступает в защиту веры православной, на защиту нравственных устоев.
Первая репрессия — лишение его, по окончании института, .диплома инженера-электрика, — не охлаждает его энергии.
Святое Евангелие, карманнаго формата, — постоянный его спутник.
Друзья и родственники умоляют его быть осторожным. Он обещает, но от борьбы со злом не отказывается.
В результате очередной беседы, в обеденный перерыв, с группой рабочих на религиозную тему, его вызывают в соответствующее учреждение, обыскивают, обнаруживают в кармане «вещественное доказательство» соделанного «преступления», арестуют и, после бесконечных путешествий по этапам — Москва и «дом» на Лубянке с мучительными долгочасовыми допросами, избиениями и прочими варварскими приемами, применяющимися в коммунистических застенках.
Господь, как верит Сережа (так звали нашего гостя), дал ему физическую силу и крепость духа перенести все эти испытания и вывел его невредимым из этого ада — еще более укрепленным в своей правде... Расстались мы с Сережей так же просто, как и встретились...
Очистив от остатков «дождевой лужицы» оставленную нам Сережей икону, мы, к своему удивлению, не обнаружили на ней... никакого изображения. Решили за ночь дать ей высохнуть, чтобы тщательно осмотреть ее днем. На следующий день результат осмотра оказался тот же, если не считать появившегося еле заметного вверху контура неопределенного очертания. Мы были в недоумении: иконка это, или лишь картон, служивший подкладкой под икону?
В комнате, рядом с иконами в дорогих рамах и окладах, помещать «серый картон» без какого бы то ни было изображения, мы не решались — а вдруг это не икона? Хранить ее в ящике стола или в шкафу считали, если это икона - грехом. Решено было поместить ее в полутемном коридоре, а оттуда, через несколько месяцев, перенесли, без каких бы то ни было признаков внешнего изменения, в небольшую изолированную комнату, недоступную для постороннего глаза.
Прошло лето. Прошла и зима... К наступающим праздникам Святой Пасхи, как это заведено на нашей Родине, была предпринята генеральная уборка всей квартиры.
Когда вошли в «ту» комнату, глазам представился Образ Пречистой Богоматери в красной мантии с короной на челе, держащей в левой руке Богомладенца, также с короной, причем, в обеих руках Богоматери было по цветку лилии. В левой руке Богомладенца — скипетр, а в правой — держава. В верхних, левом и правом, углах — ангелы на облаках с развернутыми в руках свитками.
Это изображение, появившееся на «картоне», было настолько отчетливым, а сами краски, особенно, на красной мантии Богородицы — были так свежи, что нас невольно объял трепет.
Были объяты таким же святым трепетом и все, кто видел до этого «картон» без всякого изображения, а теперь — отчетливый лик Царицы Небесной с Богомладенцем на руках.
За последние годы «там», много страшного пронеслось над головой. Все было брошено — оставлено «там» на произвол. Оставлены были в святых углах и иконы в драгоценных ризах. Но эта скромная икона на сером картоне, поднятом из «дождевой лужицы», «там», на Родине, как последнее чудесное благословение свыше — всегда с нами.
Прошло много лет, как этот Святой Образ у нас, и ни от кого не могли мы узнать имени этого Св. Образа — ни «там», ни в скитаниях.
В день празднования памяти преподобного Иова Почаевского мы молились в Св.-Троицком монастыре (Джорданвилль, штат Н. Й.). Вечернее, строго монастырское богослужение закончилось далеко за полночь. Остаток ночи пришлось провести в одной из келлий. И вот в ней то, в святом углу, я увидел подобный нашему... Образ Царицы Небесной с Младенцем Иисусом на руках. Образ «Неувядаемый Цвет» ...
То, что мы стремились узнать в продолжении долгого времени еще «там», в далекой России, нам открыто было здесь, на чужбине... на кусочке Родины — в дорогой русскому православному сердцу Свято-Троицкой Обители.
«Радуйся, Мати Божия, Цвете Неувядаемый» ...
***
Стояла страшная зима рокового 1919 года. Страшная не столько своей лютостью, сколько роковым поворотом событий, отдавшим уже измученную мать-Родину на поругание коммунизму.
Подходила к развязке героическая, но непосильная борьба лучших сынов России.
В доме остались старики... Вся молодежь отступала. Добрались до Новороссийска, когда отходил уже последний транспорт. Итак, брошены, как и многие десятки тысяч, на произвол.
Арест, подвалы ЧК, на волосок от смерти, и — чудесное освобождение и возвращение домой.
Вхожу в знакомую с детства комнату и, обращая свой взор к образу Святителя Иоасафа Белгородского, осеняю себя крестным знамением. Взор несколько задерживается на Святом Образеэ
Почему нет стекла?
Почему глубокая черная пробоина в левом боку накладной ризы? Обращаюсь с этими вопросами к старушке-матери.
И вот что поведала она мне.
Приблизительно через неделю после занятия города «красными», ночью раздался стук в дверь. На вопрос, кто стучит, послышалось требование открыть и впустить военных на ночлег.
В комнату вваливается гурьба в 11 человек грязных полуоборванных солдат — «краса и гордость» коммунизма.
Бабка, готовь что-нибудь поесть! — было первое приветствие новоприбывших.
Насытившись и согревшись, «гости» начали «философствовать».
Для чего висит икона?
Неужели ты все еще веришь в несуществующего Бога?
Мать спокойно отвечает, что икона, висящая на стене — далеко от пола, никому не мешает, и поэтому ее следует оставить в покое.
Тогда один из «философов», особенно развязный, под смех своих товарищей, берет винтовку и, направляя штык в икону, заявляет матери:
— Что Бога нет, я докажу тебе на деле. С твоим Богом я сделаю все, что захочу, а Он мне не сделает ничего. На, смотри!
Раздался звон разбитого стекла и характерный звук пробитого дерева... Толпа захлебывается смехом... Герой «торжествует».
Мать, пораженная кощунством, устремляет глаза к Образу Святителя и горячо молит: «Господи, покажи богохульнику, что Ты есть!».
Молча собирает она с полу разбитое стекло и молча уходит в свою комнату. Здесь, у фамильной иконы «Спаса Нерукотворенного», она дала полную волю Своим слезам. Здесь, при мигающем свете лампады, она изливала Богу свои горечь и скорбь за поруганную Святыню.
Рано утром — военная тревога. Постояльцы, быстро собравшись, уходят.
У матери — вздох облегчения.
Дни тянутся. Ночи — особенно тревожные. Фронт от города совсем близко — явственно слышны орудийная стрельба и треск пулеметов.
И вот в одну из ночей вновь раздался настойчивый стук в дверь.
Тот же вопрос и тот же, какъ и тогда, ответ: открывай ... пусти ночевать. На этотъ раз — группа 8 человек. Мать с тревогой присматривается к каждому, страшась встретить кого-либо из «знакомых».
Среди сидящих за столом ее внимание привлек молодой паренек в накинутой на плечи шинели. Он не принимал участия в разговоре своих товарищей. Низко опустив голову, он, казалось, был занят только своими мыслями: у каждого — свои заботы, свои переживания…
Мать, пожелав «тихим» пришельцам покойной ночи — ушла к себе.
Вдруг слышит осторожный стук в дверь и ... в комнату входит «солдатик» с шинелью на плечах!?
Бабушка, ты меня не узнаешь?
Нет, я тебя не знаю, а кто ты такой?
Присмотрись, бабушка, получше, тогда узнаешь.
Мать пристально всматривается, но ... не узнает.
— Я — тот, который был уже раньше здесь. Тот, который доказывал тебе, что Бога нет, тот, кто разбил твою икону... Я был глупым, и Богъ наказал меня.
Мать не верила своим ушам.
Смотри ...
Перед ее глазами была протянута правая рука с забинтованным «обрубком» вместо кисти.
Со словами: «— Не верь, бабка, кто будет говорить тебе, что Бога нет... Он есть и ... наказывает, кто подымает на Него свою руку», — вышел из комнаты такъ же тихо, как и вошел.
Рано утром их уже не было — мать не слыхала, когда они ушли.
Разсказывая этот случай, мать со слезами на глазах, говорила мне: —Ну, подумай: разве это не чудо? Я просила Господа Бога вразумить богохульника. И Бог услышал мою горячую молитву. Он прислал этого богохульника ко мне... не всех тех, а только ... этого ... одного. И, как бы сказал, — твоя молитва Мною услышана, смотри, что он получил...
Бог, запомни, поругаем не бывает.
Этими словами закончила мать разсказ свой о чуде въ нашем доме.
И вотъ теперь, много лет спустя, далеко, далеко от своей Родины, от своего родительского крова, я вспомнил рассказ своей матери. Мы, промыслом Божиим выведенные из истинного ада на земле, принесшие сюда, в чужие нам страны, горечь и скорбь своего народа за поруганные храмы Божии, веру православную, — не может быть здесь безучастными к продолжающимся нечеловеческим страданиям наших братьев.
И, если по искреннему, из самых недр души идущему, молитвенному воплю одной Господь вразумил и обратил одного богохульника, то какое великое чудо может совершить Он, по искренней, слезной молитве всех нас, «странников бездомных», об одном и том же:
Господи, спаси Россию. Вразуми, верни к Себе народ русский, исконно-православный.
Избави, Господи, страну нашу Российскую от сатанинской: власти... Порази святым гневом Твоим дерзновенно поднявших руку на Святое Имя Твое!..
Услыши, Господн, молитву нашу слезную, идущую из глубины. души!
***
Жива святая Русь под игом советчины и не переделать ее на свой лад сатане, в образе зверя красного. Пятьдесят лет напрягает он сатанинскую силу и, надрываясь, с Богом борется, чтобы вытравить из народных русских душ веру православную. Пустая затея! Пусть разрушены святыни православные и на месте их зияет мерзость запустения: в недрах душ зажглась вера в Бога и горит там ярким пламенем... Стоит несокрушимо Русь святая, православная — дом Пресвятой Богородицы — под охраной чудотворного образа Ее — Державной Иконы Божьей Матери.
I.
Скверная была тогда «там» осень. Дождливая, пасмурная, сырая. Все, казалось, насквозь промокшим. Кругом — ни души. Сыро и нудно. Свет уличных фонарей бессилен пробить нависший мрак.
С беспрерывным звоном, чтобы на кого в темноте не наскочить, еле-еле двигается трамвай, почти не останавливаясь: некого брать, да и сходить некому... в вагоне было всего человек пять.
Справа от меня, чуть-чуть позади, сидел старенький о. Василий — памятный всему городу безбоязненный защитник Православия. Как всегда и везде, в рясе и с крестом на груди.
Едем молча ... Время тянется долго — невыносимо.
Вдруг, остановка, о. Василий поднялся, направляясь к выходу. Мальчик лет 12-ти навстречу: «Батюшка, благословите!»
О. Василий, от «необычности» поступка в «публичном» месте, видимо, растерялся. Торопливо кладет руку на голову ребенка и скороговоркой: «Бог тебя, детка, благословит... Богъ тебя благословит», старается пройти к выходу. Мальчик, сложив ладони накрест, настаивает: «Батюшка, благословите!» О. Василий, видя настойчивость малыша, снимает шляпу, и, со словами: «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа», благословляет набожно склоненную детскую головку. Мальчик удовлетворенно целует руку батюшки и спокойно усаживается на свое место.
О. Василий поспешно выходит, а мы едем дальше.
В вагоне тишина. Вдруг, откуда-то сзади донеслось придушенное, искуственно наигранное, съ вибрирующей ноткой злого раздражения:
— Слушай, мальчик! Что ту подошел к попу под благословение, хотя и беда, но не так уже большая... а, вот, что ты поцеловал ему руку, это скверно... Руки у него, как и у всех нас, грязные... ты можешь заразиться... заболеть, а там и умереть... Кто тебя этому научил? ..
Я смотрел на мальчика. Хотелось вступиться. Но малыш ответил за себя сам. Не отрывая глаз от окна, он спокойно сказал:
«Вы говорите неправду... У батюшки всегда чистые руки. Батюшка служит в Церкви, а там ничего грязного нет... Он ничего в свои руки грязного не берет. Бабушке я больше верю. Она всегда говорит правду...».
Замолчал «наставник»...
Трамвай безпрерывно звонил и скрипел...
Вдруг малыш поднялся и, напряженно вглядываясь в темноту окна, истово три раза перекрестился ...
Проехали еще несколько минут. Малыш опять, истово крестясь, смотрел в окно.
Когда то же самое повторил он в третий раз, из того-же полумрачнаго угла вагона тот же голос произнес:
«Ну, брат, перехватил! Что перекрестился в первый раз — понятно. Там — Покровская Церковь. Перекрестился второй раз — понятно. Там Софиевская Церковь. Но вот, почему ты перекрестился в третий раз — непонятно. Здесь ты явно пере-кланялся!»
Мальчик даже головы не повернул к говорящему. Чувствовался вызов всем. Нельзя было не вступиться за ребенка. Молчание нарушила старушка, простенько, но опрятно одетая, с седыми прядями, выбивающимися из-под черного платка. Хорошее старенькое, все в морщинах, лицо — русское «бабушкино» лицо. С сознанием своей правоты, она назидательно проговорила, не глядя в «мрачный» угол:
«И не стыдно трогать мальчика? Он маленький, а вы такой большой, и без всякого понятия. Ну, что вы к нему пристаете со своими — почему да почему? Он делает правильно, а вы, если ничего не знаете, так и не трогайте его. Сейчас мы проехали Кладбищенскую Церковь, вот он и перекрестился. А вы: почему да почему»...
Больше я уже не слышал. Мне нужно было выходить. Кто была старушка — не знаю. Может быть, то и была та бабушка, которая «всему этому» выучила мальчика, а, может быть, просто благочестивая русская женщина, которыми держался и, верится, до сего дня держится церковный уклад жизни в благочестивых русских семьях.... «там», на Родине, несмотря ни на что.
Прошло с тех пор не так уж много лет...
В далекой ссылке погиб старенький о. Василий. Вряд ли жива и бабушка. Славный русский мальчик, если Бог его сохранил, — теперь уже взрослый. И, где бы он ни был — не изменит заветам родной бабушки, которая... «говорит правду».
II.
Я знал его давно, еще тогда, когда иначе как Митька никто его не называл.'Грязный, неряшливый, беспечный, всегда готовый разразиться нехорошим озорным смехом, он являл собою отталкивающий тип «патрийного активиста».
Был жуткий 1920 год — начало формирования из народных «низов» нового типа «государственных людей» — с вытравленной совестью, с убитым человеческим достоинством. Вот к этому времени и относится начальная стадия партийной карьеры Митьки. В качестве предводителя бригады «добровольцев», он был готов, по зову «любимой» партии, на любой грязный поступок.
С диким остервенением разрушался гранит и мрамор исторических монументальных памятников, с разбойническими присвистом и улюлюканием сбрасывались церковные колокола, с диавольским глумлением спиливались и низвергались наземь на куполах кресты. Все это безпощадно ломалось, разбивалось и уничтожалось — «сатана свой правил бал»...
Митька «прославился»... выслужился и вполне по-коммунистически оформился...
Бежали дни, а, за ними, месяцы и годы...
Власть «укреплялась» — страна разрушалась. Нарождался отвратительный «советский бедлам», исчезали все признаки нормальной государственности... Скрылся с глаз, сделав свое окаянное дело, и Митька.
И, вдруг, — встреча неожиданная — на улице.
Не прежний, неряшливый, озорной Митька стоял предо мною, а в добротном костюме и с новым портфелем — атрибутом советского «вельможи»... Димитрий Иванович. По воле партии — «инженер» и по предписанию ее — «директор» Института. Ответственный работник — с улучшенным питанием, с привиллегированным снабжением и с прочими житейскими «благами» партийных сановников — предел советского «благополучия» и предмет вожделения прочих «Ванек» и «Петек» — кандидатов в «министры», «дипломаты» и «военачальники».
Жить бы, казалось, Димитрию Ивановичу да поживать в награду за «труды» свои, но случилось непредвиденное. Заболел Димитрий Иванович и заболел серьезно — в больницу слег. Покоя не находил и тяжко страдал. И это не день и не два, а долгие месяцы. Ничто ему не помогало, ничто не облегчало его страданий: ни исключительный уход, ни лучшие врачи, ни заботы партии. Операция еще больше обострила его страдания. Думалось — не будет конца всем мучениям, и нет уже никаких средств их облегчить. Так думалось его близким.
Произошло то, чего никто не ожидал.
Больной попросил жену свою, — женщину религиозную — пригласить к нему во что бы то ни стало ... священника. Неосуществимым представлялось бедной женщине исполнение желания больного ... Шутка сказать: богоборческая власть, советская больница, коммунистическая скверна, и в этом омуте... священник!
Но всюду есть Люди, с большой буквы, — нашлись они и здесь.
И... священник был. Больной молился, исповедовался, причастился. Впервые, за много дней болезни, спокойно уснул. Уже не чувствовал тяжких страданий и был вполне спокоен. Поздно вечером, разставаясь с женой, он говорил ей: «Теперь иди домой. Не волнуйся... я чувствую полное облегчение. Впервые за всю жизнь я... счастлив вполне. Иди, а я... усну».
Со счастливой улыбкой инженер Димитрий Иванович уснул навсегда. Улыбка эта сохранилась и тогда, когда молился у гроба его тот же священник... ранним утром уже на квартире его.
Так свидетельствовала самым близким жена покойного...
А о. Борис, сосед мой по квартире, спокойно мне сказал:
«А какой-же был здесь риск с моей стороны?... Ведь со мной же были Святые Дары... крепкая вера — моя и больного. Чего же было страшиться?
«Не впервые мне бывать у кающихся безбожников в тяжкие минуты их жизни, но этот, один из многих, особенно ярко напомнил мне ... «разбойника благоразумного ...»
III.
Долго бродил я, захваченный вихрем войны, по безкрайним дорогам и весям «немецкой» Черниговщины. Выбившись из сил, «осел», даже близко к цели своей не приблизившись.
Поселился я в небольшой семье у Петровича. Стороной предупредили меня люди добрые: не говорить с Петровичем лишняео — не ровен, мол, час; время неустойчивое.
Жил я в комнате-каморке — независимо от хозяев. Встречались вечерами. На скамеечке, у плетня, вспоминали прошлое — беспросветно страшное, советско-сталинское.
Слишком памятно было скверное, чтоб удержаться и не высказаться. Шло время. Наступали Пасхальные дни. Чем ближе они приближались, тем больнее щемило сердце от непривычного одиночества ... без пасхальной заутрени.
В субботу, под Пасху, работу закончили раньше и быстро все разошлись ... Остался один. Взгрустнулось ...
Только в сумерки вышел. Нигде ни души — все село, как бы, вымерло ...
Когда стемнело — в окно постучали: известие принесли неожиданно-радостное,.
«Священника из города привезли. Служба ночью будет Божья... пасхальная...»
Ушли вскоре, чтоб других оповестить, как в далекой древности о Воскресшем Спасителе оповещалось, из уст в уста передавалось. Так живо тогда все это вспомнилось в просторной и чистой избе, только что выбеленной и заботливо прибранной для Пасхальной Заутрени.
Кого только здесь, в эту святую ночь, не было!
Душно было, тесно было ... давили и жали, но все стояли до конца и молились, впервые за много страшных лет молились. И в избѣе и на дворе, у раскрытых окон и дверей, стояли стеной — всем селом... напряженно слушали и истово молились.
Только на рассвете разошлись по всем направлениям, с узелками освященных куличей и разной снеди «пасхальной».
Радость и веселие всеобщее, неподдельное, искреннее: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!..»
Праздников Праздник и Торжество из торжеств! ...
В «каморке» опять взгрустнулось. Один. Никого близких. Вспомнился былой пасхальный стол, разноцветные яички, пасхи... высокие, стройные, ароматные, разукрашенные .. .вся семья вокруг... И вот впервые — один...
Осторожный стук в дверь. Открываю и... не верю глазам! «Коммунист» Петрович с блюдом, а на блюде разукрашенная пасха и разноцветные яйца вокруг!... «Христос Воскресе!» — приветствует он меня, а сам широко улыбается... Не двигался я ... А когда прошло — не выдержал ... прослезился. Крепко обнял его и... трижды «похристосовался» — по-русскому, по-православному.
Долго потом сидели в «каморке» моей, о многом говорили. Много открыл онъ мне сокровенного, в глубине сердца затаеннего, скорбного ... И понял я его, сердцем понял. И от всей души простил — изстрадавшегося ...
Сколько же таких вот «Петровичей» по беспредельным Российским просторам разбросано ... всеми брошенных ... Самим себе предоставленных! Своим умом, как умеют и могут, спасающихся от безпощадного красного зверя ... Скрывающихся, до поры до времени маскирующихся?
Закрыта навсегда, казалось, была жуткая пещера погребальная, камнем тяжелым завалена и печатью для верности припечатана. Навсегда, думалось, тогда маловерам, замурована в ней правда Божия. Но прошли Богом данные сроки. Мгновение — и отвален камень «от дверей гроба». Христос Воскрес! Вот и здесь, в этом глухом селе. Все казалось конченым, красным безбожием пронизанным, пятиконечной звездой отмеченным. Миг — и исчезло наносное, православному народу русскому чуждое. И воспрянул народ, вспомнив старое, близкое, в глубине сердец до поры — сокрытое.
Пусть не дал еще Господь России вечной радости... Не заслужили, знать, еще — до конца не вымолили.
Не урок ли то колеблющимся, в силу Божию не веующим?
Прийдут сроки ... Воскреснет Русь святая православная, в миг воскреснет ...
Только бы вера в Божию Силу была крепкая, покаянием очищенная и слезами омытая.
Переходя от села к селу... приближался я уже к Киеву... На последнем пункте отдыха узнал с вечера, что с утра народ пойдет за 7-мь верст в село соседнее — помолиться, впервые после ухода советчиков, — там единственно сохранилась, чудом, церковь Божия.
Утромъ, на зорьке, двинулись в путь... как истые паломники — с пением псалмов и молитв ... Церковь чудная, каменная и обширная, но от советской грязи еще не очищенная. Молились у стен ее, среди густой зелени... иконы, кресты и хоругви на руках держали.
Не забыть той Божественной Литургии, думается, до гробовой доски.
Служил преклонных уже лет батюшка — при советчикахъ скрываясь, в колхозе плотничал... издалека сюда прибыл.
За псаломщика был местный тракторист с приятным тенором, чудом сохранившийся.
Церковный хор — весь народ... без регента. А, как пели!
И все это, под спудом мерзкой советчины сохранившееся, в глубине сердец скрытое...
Нечто стародавнее и здесь живо вспомнилось ...
Жива Русь Святая — Дом Пресвятой Богородицы!
IV.
Из всех дней, проведенных нами почти год на лошадях, этот памятный зимний день был особенно труден. Впереди — открытая степь, без конца и края — путь в неизвестность; позади — идущий по пятам кровожадный «красный зверь» — зловещая действительность; кругом — пронизывающий до костей леденящий ветер и все заволакивающая снежная вьюга. Не видно ни зги и... ни одной живой души. Снег забивает глаза — ослепляет. Но — не страшно; страшное — позади, только бы уйти, или...
... День этот — канун Сочельника... Скорее бы добраться до теплого уголка и отогреться ...
После, казалось, безконечных блужданий по заснеженному бездорожью, поздней ночью подъехали мы к селу Сивороги Каменец-Подольской губ. — бездомники, как и многие тысячи спасавшихся в ту страшную зиму от преследования сталинских опричников, чужие в родной стране. Вскоре мы уже наслаждались теплым уютом, и остаток ночи, до поздняго утра, спали беспробудным мертвецким сном.
Днем от старосты села получили «рождественский подароъ» — продукты на праздники, а вечером — в сочельник, приглашение от радушного хозяина квартиры разделить с его семьей «святую вечерю» — кутью.
И тогда подумалось: вот она Россия-матушка, всюду и везде все та же, во всей своей беспредельной необъятности! Где, в какой стране другой, встретишь подобное, наше чисто-русское, нигде не повторимое и ни с чем не сравнимое... Двадацать шесть летъкрасные изверги, пулей в затылок, выбивали из русского народа старые прародительскіи обычаи и благочестивые традиции, неразрывной нитью связанные с исконной русской святоотеческой верой православной, и столько же времени чекистскими приемами вдалбивали в уцелевшие от пули головы антирелигиозную социалистическую пошлость, несложная «премудрость» которой сводилась к издевательствам, насмешкам и глумлению над святая святых души русского человека...
... Большая свежевыбеленная комната нарядно убрана... В святом углу, под покровом искусно, «под крестик», вышитого полотенца, несколько старинных икон родовых и большущая перед ними горящая лампада ... Нарядно и торжественно ... Так, обычно, в этот святой вечер было всюду на Руси и — сохранилось вот теперь. .
На минутку сели, а когда все собрались, молиться встали — истово читал молитву старший в семье — преклонных лет старец. Читая молитву, перекрестил он деревянной ложкой кутью, перекрестился широким русским крестом самъ перекрестились и мы, и «святая вечеря» началась...
Спазмы схватывали горло. Слезы ручьем бежали из глаз.
"Если спросят меня, что такое Россия?
Я не сразу отвечу на зтот вопрос...
Разве можно сказать, что такое Россия?
Что такое далекая наша земля? ..
Это — в зимниъ просторах метели сѣдые,
Это — в недуге страшном Отчизна моя...
Это... это — там, где я рос...".
Женщины, не в силах сдерживаться, разрыдались...
Вспомнилось совсем недавнее: покинутый дом, святой вечер — с детских лет и до последнего года... торжественно-таинственный, напряженное ожидание появления на небе первой звездочки...«вифлеемской», торжественное богослужение в переполненных молящимися храмах, «святая вечеря» в кругу близких родных, непременные «христославщики» и ... «на земли мир, в человецех благоволение»...
И, вот, пронесся страшный «смерч», надвинулась зловещая, жуткая, все подавляющая «громада» и ... прахом пошел «мир», а среди людей изчезло «благоволение».
На грани последнего «прости» — безграничная степь, снежная метель, заснеженное бездорожье, зимняя стужа, случайное, среди снежных сугробов, село Сивороги и слезы, горькие слезы, облегчающие, но не смывающие беспредельную грусть об утерянном и украденном, об изломанном и разбитом... неповторимом былом.
Сочельник 1943 года был за всю нашу жизнь первым сочельником вне дома и последним на родной нашей Русской Земле.
***
Зарубежье ... Рождественское Богослужение только что закончилось... Идут взаимныепоздравления. Говорю соседу- Донцу: «вот мы празднуем, а как-то наши «там»? Где они в этот Великій День молятся?...
Слезы закапали у старика... «Горе, — говорит, — там великое — не приведи Господи... Написала дочь, пришлите, папаша, хоть какую ни есть молитвочку — детей не по чему учить. В большие праздники нарочито, супостаты, заставляют работать. Календарей православных нет — в голове праздники держим, а посты по пальцам высчитываем... Послал я ей в письме листок от молитвенника — не получила, пишет, ни письма, ни молитвы... Два раза пытался так — ничего не вышло. Спасибо, станичник один надоумил... Написал я письмо, а в средине, между веякой всячиной, молитву от руки ей написал — получила, пишет, и рада радешенька.Таким манером я ей несколько молитв препроводил. Пишет, что на Дону, по станицам нет ни одной церкви Божией — все уничтожили, супостаты, а вот, веру им уничтожить не удалось и не удастся — наши люди на Дону крепкие, живут только тем, что имеется из «Божьего Писания» по домам. Разве это правители, разве зто государство?», закончил казак, вытирая градом льющиеся слезы...
***
Немецкий профессор Христиан Кодьмбах, обратился к своим соотечественникам с призывом... «Молитесь за Россию». («Православная Русь» №1 за 1961 год).
«... Россия — это пасхальная страна», пишет немец, «даже сегодня, когда религия и церковь являются гонимыми безбожной властью.
Во время немецкой оккупации в прошедшую войну, мы, немецкие солдаты, с искренним душевным волнением убеждались, насколько православная церковь является... церковью Пасхи и Христова Воскресения.
Я никогда не забуду пасхальную заутреню в оккупационной зоне в 1942 году. По приказу военных властей, ночная служба пасхальной заутрени была переложена на первые часы рассвета. Верующий православный люд усердно постился перед Великим Праздником. Многие так слабели от поста, что с трудом поднимались на гору, на которой стояла церковь. Народ расположился вокруг храма, и на чистых платах были разложены пасхальные яства, ждавшие своего освящения. Горели бесчисленные свечи. В самом храме толпа народа колыхалась, как море. Грянул хор мощным торжествующим аккордом. Я чувствовал себя не на месте в моей серой солдатской форме ...
Я мало, что понял из литургии, но одно не смогу никогда забыть. Внезапно храм опустел. Предводимые хором и священником, верующие несколько раз под пение «Христос Воскресе» обошли храм. Символически храм превратился в гроб Господень, и мы, стоящие снаружи, были ищущими его женами-мироносицами. Священник постучал снаружи в закрытыя двери храма и изнутри раздался голос: «Кого вы ищете? Его здесь нет. Он Воскрес». Навеки мне в память врезался восторг, охвативший православный народ в этот момент. Люди обнимали друг друга с радостными слезами на глазах, и усталые, изможденные люди шептали в каком-то восторженным экстазе: «Христос Воскрес, Христос Воскрес! Воистину Воскрес!».
В этот момент и почувствовал, что я — больше не немец и не неродной брат. Мы все были братья во Христе...
Я больше никогда не смогу встречать праздник Пасхи, не думая при этом о России, и я глубоко верю, что Россия, превратившаяся, по воле Бога, в гроб Господень, будет и местом Его Воскресения ...
Один немецкий солдат, переживший такую же духовную радость в России, как и я, попавший потом в плен и вернувшийся оттуда полным любви к России и русскому народу, оставил мне бесхитростное стихотворение. В переводе на русский язык, оно говорит:
«Святая Русь русского народа! Где ты, что с тобою стало? Что с тобой сделали? Умер Христос в России. Умерла в России христианская церковь. Но умерла ли в России вера и стремление к Богу? Разве могут вера и стремление к Богу умереть в таком глубоко верующем народе, в таком молитвенном народе, как русский народ, который так верит с таким смирением, который проявляет терпимость к другим, как ни один другой христианский народ в мирѣ? Нет, вера и стремление к Богу не умерли в России. И христианская Церковь в ней не умерла, и не умер в ней Христос».
***
Преемник Блаженнейшего митрополита Анастасия, Высокопреосвященнейший Филарет, Первоиерарх Русской Православной Зарубежной Церкви, следуя примеру своих предшественников, обратился в декабре 1966 года со специальным своим посланием к «ГОНИМЫМ И ПРЕСЛЕДУЕМЫМ — БРАТЬЯМ НАШИМ В РОССИИ», в котором, свидетельствуя, что —
«Мы ... слышим вас, дорогие и во Христе горячо любимые братья и сестры, о ваших страданиях, о вашей вере и о той непобедимой вашей твердости в исповедании, перед которыми безссильны оказываются усилия врагов, вот уже полвека тщетно пытающихся искоренить святую веру из ваших душ... » — открыто, во всеуслышание, объявляет им:
«Мы — свободная часть Русской Церкви, вынужденная покинуть Родину еще в 1920 году... духовно всегда были с вами; мы никогда не переставали с любовью следит за вашей священной борьбой с безбожием, и любящему сердцу нашему открывался весь ужас вашего положения ...
«Мы горячо молимся за вас, дорогие братья и сестры, во всех наших храмах, за каждым богослужением... Мы стараемся распространить, как можно шире все то, что узнаем о вашей тяжелой жизни и гонении на веру. Мы боремся с лживой пропагандой о том, что, якобы, на нашей Родине нет гонений на веру, что ... якобы, верующие сами, по своей воле, закрывают церкви и оскверняют свои святыни. Мы раскрываем перед свободным миром козни врагов церкви и лжебратий ... На вас лежит священный, но и тягчайший крест исповедничества, на нас... свидетельствовать неустанно о вашем подвиге, сострадать ему, радоваться ему.
Мы преклоняемся перед ним, мы благоговейно лобызаем тот крест, который вы несете, и мы, как нашу славу и похвалу, свидетельствуем нашу общность с вами, исповедниками веры Христовой на Русской земле...
Помните, что не может быть сговора Христа с князем мира сего, Света со Мраком, не может существовать свободно и официально Церковь Христова под властью Велиара...
Чудом прошла Россия путь своей истории. Веруем, что чудом возродится она к своей исторической жизни, если не угасла вера в душе русского народа...».
Н. Бобров.
«Православный Путь» за 1968 г. С. 71-102.
