Іерей – Пастырское смиреніе и кротость.
Смиреніе, по опредѣленію Іоанна Лѣствичника, есть «Царица добродѣтелей» (Лѣств. степ. 25, ст. 5). Оно состоитъ въ отрицаніи нашего эгоистическаго, «я», которымъ кичится ветхій человѣкъ, «тлѣющій въ похотяхъ прелѣстныхъ»; въ отрицаніи всѣхъ своихъ дѣйствительныхъ достоинствъ, заслугъ, совершенствъ и признаніи духовно-нравственной нищеты и ничтожества. «Когда сія добродѣтелей царица, – говоритъ Лѣствичникъ, – болѣе и болѣе въ душѣ нашей станетъ преуспѣвать духовнымъ возрастомъ, тогда мы всѣ чинимыя нами благія дѣла за ничто, или еще какъ бы за непотребное нѣчто вмѣняемъ, мняще на всякъ день паче прилагати къ бремени своему не вѣдомымъ для насъ расточеніемъ: о богатствѣ же проходящихъ въ насъ Божественныхъ дарованій зазираемъ себе, почитая оныя за усугубленіе и приложеніе большей намъ муки, яко не по достоинству ихъ пріемлюще» (Лѣств. степ. 25, стих. 5).
Смиреніе имѣетъ источникомъ своимъ сознаніе человѣкомъ своей грѣховности предъ Богомъ, своего полнаго ничтожества, въ силу котораго человѣкъ, самъ по себѣ, не только ничего добраго не можетъ сдѣлать, но не можетъ даже и помыслить о добромъ (Іоан. 15, 5). Безъ смиренія, по словамъ святит. Тихона Задонскаго, «тщетно приближеніе и приступъ къ Богу»; а по слову Лѣствичника, «безъ смиренія никто въ небесный чертогъ не внидетъ» (степ. 25, стих. 52). – Такъ важно въ христіанской жизни смиреніе. Смиреніе есть именно «царица добродѣтелей», безъ которой не можетъ быть у человѣка никакихъ добродѣтелей, угодныхъ Богу. Это – начало, основаніе, средина и конецъ всѣхъ христіанскихъ добродѣтелей. Смиреніемъ оцѣниваются Богомъ всѣ христіанскія добродѣтели. «Если гордость нѣкоторыхъ изъ ангеловъ въ бѣсовъ претворила, – говоритъ Лѣствичникъ, – то, поистинѣ, смиреніе изъ бѣсовъ ангелами содѣлати можетъ» (степ. 25, стих. 27).
Но въ то же время смиреніе не есть уничтоженіе своей личности; напротивъ, оно есть возстановленіе истинной, дѣйствительной личности въ тотъ видъ, въ какомъ она должна быть. Смиреніе есть уничтоженіе ложной, фальшивой личности «ветхаго человѣка», попраніе эгоистическаго, самолюбиваго, горделиваго, грѣховнаго «я», къ чему и долженъ стремиться каждый человѣкъ, желающій быть настоящимъ человѣкомъ – христіаниномъ, чающимъ жизни вѣчной.
Кротость есть родная сестра смиренія и безъ послѣдней не мыслима. Какъ сестры, онѣ идутъ рука объ руку и растутъ и развиваются почти совмѣстно, хотя смиреніе нѣсколько предупреждаетъ кротость въ развитіи, какъ старшая сестра младшую. По опредѣленію Лѣствичника, «кротость есть непреложное ума устроеніе, какъ въ чести, такъ и въ безчестіяхъ одинаковымъ образомъ пребывающее. Кротость есть превыше моря ярости лежащій камень, который всѣ ударяющіяся объ него волны отражаетъ; но самъ отнюдь никакого не претерпѣваетъ колебанія» (степ. 24, стих. 2, 4). Высочайшій примѣръ и образецъ кротости явилъ всѣмъ намъ Христосъ Спаситель. «Се, Отрокъ Мой, – говорилъ Богъ Отецъ устами пророка Исаіи, – Котораго Я избралъ; Возлюбленный Мой, къ Которому благоволитъ душа Моя. Положу духъ Мой на Него, и возвѣститъ народамъ судъ. Не воспрекословитъ, ни возопіетъ, и никто не услышитъ на улицахъ голоса Его. Трости надломленной не переломитъ, и льна курящагося не угаситъ» (Матѳ. 12, 18-20; Исаіи 42, 1-4). На судѣ у первосвященниковъ и у Пилата Его истязали, смѣялись и ругались надъ нимъ, били по ланитамъ, на голову надѣвали терновый вѣнецъ, били по ней тростью, въ насмѣшку одѣвали Его въ багряницу, становились на колѣни и съ злорадствомъ восклицали: «радуйся, Царь Іудейскій»; плевали Ему въ лицо, безжалостно бичевали Его. Спаситель же на все это не только «не отверзалъ устъ Своихъ», но еще молился со креста за Своихъ мучителей и распинателей: «Отче! прости имъ; ибо не знаютъ, что дѣлаютъ» (Лук. 23, 34).
Человѣку съ эгоистическими понятіями такое поведеніе Богочеловѣка не понятно: «душевный (ветхій) человѣкъ не принимаетъ того, что отъ Духа Божія, потому что онъ почитаетъ сіе безуміемъ; и не можетъ разумѣть, потому что о семъ надобно судить духовно (а не по плотскимъ мудрованіямъ ветхаго человѣка). Но духовный (новый человѣкъ) судитъ о всемъ, а о немъ судить никто не можетъ. Ибо кто позналъ умъ Господень, чтобы могъ судитъ его? А мы имѣемъ умъ Христовъ» (1 Кор. 2, 14-16). Такъ говоритъ апостолъ. Кто имѣетъ умъ Христовъ, тотъ тѣмъ умомъ и живетъ, и размышляетъ, и понимаетъ земную жизнь совершенно не такъ, какъ понимаетъ ее тотъ, кто не имѣетъ въ себѣ ума Христова.
Ветхій человѣкъ не терпитъ малѣйшихъ оскорбленій. Эгоистическое «я» возмущается при самой ничтожной непріятности. Оно мечетъ громы и молніи противъ всякаго оскорбителя. Оно разражается проклятіями не только противъ дѣйствительныхъ, но и противъ мнимыхъ враговъ. Гнѣвливость ветхаго человѣка не знаетъ границъ и предѣловъ. Напротивъ, кротость говоритъ: «не гнѣвайся ни на кого, какъ бы кто тебя ни оскорбилъ; тогда и вовнѣ не будешь выражать своей ярости, такъ какъ въ душѣ у тебя ея нѣтъ». Если не будетъ у человѣка внутренняго гнѣва, онъ никому не будетъ отвѣчать оскорбленіемъ за оскорбленіе, никому не скажетъ обиднаго слова, никого не оскорбитъ. Когда враги его будутъ гнать и злословить, онъ будетъ молчать и предавать все Богу, «яко Онъ все слышитъ и знаетъ; и достойно ли, или не достойно отъ нихъ гоненія и поношенія страждетъ, Ему явно есть» (Св. Тих. Зад.).
Чѣмъ выше и многосложнѣе лежащія на человѣкѣ обязанности, тѣмъ большихъ требуютъ отъ него духовно нравственныхъ силъ для вопющенія существенно важныхъ и настоятельно необходимыхъ въ жизни смиренія и кротости. Человѣкъ, не несущій никакихъ постороннихъ обязанностей, живетъ обыкновенно только своею личною жизнію. Человѣкъ же, несущій тѣ или иныя обязанности, долженъ имѣть и особыя силы къ ихъ выполненію. На пастырѣ Церкви лежатъ самыя высокія обязанности, обусловливаемыя пастырскимъ служеніемъ, и потому отъ него требуются для выполненія обязанностей его служенія высшія, противъ другихъ, духовно нравственныя силы. Внимательный къ самому себѣ пастырь сознаетъ это, и въ то же время не находитъ въ себѣ этихъ силъ. Онъ есть молитвенникъ и предстатель предъ Богомъ не за себя только, но и за своихъ пасомыхъ; но у него, нерѣдко противъ его воли, является въ душѣ такая тупость и безчувствіе, что онъ не можетъ стяжать себѣ духа молитвы, чтобы съ полнымъ усердіемъ помолиться даже за себя самого. Онъ есть наставникъ и руководитель пасомыхъ въ вѣрѣ и духовно-нравственной жизни; но онъ въ себѣ самомъ видитъ один немощи, слабости, проступки, грѣхи – вообще несоотвѣтствія своей жизни и дѣятельности съ требованіями христіанскаго нравственнаго закона; и оттого у него нерѣдко является равнодушіе и къ духовно-нравственному состоянію пасомыхъ. Во имя сознанія этого несоотвѣтствія своей духовно-нравственной жизни съ требованіями христіанскаго нравственнаго закона, онъ не можетъ не осуждать себя; а самоосужденіе приводитъ его къ большему смиренію, чѣмъ какое должно быть у каждаго человѣка.
Все это иначе и быть не можетъ. Гордость и превозношеніе не свойственны пастырю по идеѣ пастырскаго служенія. Пастырь, по примѣру «Пастыреначальника и Совершителя вѣры» Господа Іисуса, долженъ быть «кротокъ и смиренъ сердцемъ». Но онъ долженъ остерегаться смиренія преувеличеннаго, ложнаго, которое въ дѣлѣ пастырства можетъ приводить къ нежелательнымъ послѣдствіямъ. «Предстоятель (пастырь), – говоритъ Лѣствичникъ, – не долженъ всегда смиряться безразсудно предъ подчиненными, ниже возвышать себе несмысленно, но да подражаетъ въ семъ апостолу Павлу, въ обоихъ ходившу» (Слово къ пастырю 8, стих. 2). Пастыря оскорбили, сдѣлали ему зло, оклеветали его, и т. п. Пусть, во имя смиренія, онъ не возмущается духомъ, не гнѣвается, не помнитъ зла, не мститъ оскорбителямъ, не укоряетъ ихъ, не злословитъ, – все это не достойно истиннаго пастыря. Пусть онъ, по своему смиренію и кротости и во имя любви христіанской, все прощаетъ своимъ личнымъ врагамъ – и не только прощаетъ, но и молится за нихъ. Пусть онъ расположитъ свое сердце къ полному незлобію, чтобы можно было нелицемѣрно сказать: «Господь да проститъ всѣхъ моихъ враговъ и оскорбителей и избавитъ ихъ отъ наказанія за грѣхъ; такъ какъ я самъ ежеминутно безконечно болѣе оскорбляю Господа Бога своими грѣхами и всею своею жизнію, которая есть не что иное, какъ непрерывная цѣпь грѣховъ. Я – неблагодарный рабъ предъ Нимъ, потому что за всѣ Его благодѣянія плачу ежеминутнымъ оскорбленіемъ Его святости. И Онъ, не смотря на это, не только терпитъ и не наказываетъ меня, по еще и благодѣтельствуетъ мнѣ». Если когда бываетъ и нужно сказать слово оскорбителю, то должно сказать кротко, безъ укора, съ назиданіемъ, ради вразумленія, съ цѣлію привести оскорбителя къ раскаянію. Пастырь въ особенности долженъ воздерживаться отъ гнѣва и укоризны тогда, когда при исповѣди кто-либо сознается ему, что заочно его бранилъ, злословилъ, клеветалъ на него и т. д. Онъ не долженъ при этомъ входить въ подробности и разспрашивать, гдѣ, когда и при какомъ случаѣ это было, а, какъ бы не обращая на слова кающагося вниманія, сказать ему: «Господь проститъ»; иначе кающихся можно пріучить къ скрытности, которой при исповѣди, понятно, отнюдь не должно быть.
«Нѣтъ въ смиренномудріи, – по словамъ Лѣствичника, – ни слѣда непависти, ни вида прекословія, ни вины непокорства, развѣ только гдѣ бываетъ слово о вѣрѣ» (степ. 25, стих. 10). Итакъ, смиреніе, въ особенности пастырское, должно имѣть границы. По смиренію, пастырь долженъ терпѣливо переносить всѣ личныя оскорбленія; но когда оскорбленіе коснется вѣры и нравственности христіанской, тутъ смиреніе, во имя котораго пастырь сталъ бы во всякомъ другомъ случаѣ молчать, окажется излишнимъ. Пастырь на этотъ разъ не только не долженъ снисходительно молчать, напротивъ, долженъ съ властною твердостью, хотя все же безъ укоризны, возстать противъ оскорбителей, возвысить свой голосъ и заградить имъ уста. «Есть много непокорныхъ, пустослововъ и обманщиковъ, – говоритъ св. ап. Павелъ Титу, – ....каковымъ должно заграждать уста; они развращаютъ цѣлые домы, уча, чему не должно» (Тит. 1, 10-11); «согрѣшающихъ, – говоритъ тотъ же св. апостолъ Тимоѳею, – обличай предъ всѣми, чтобъ и прочіе страхъ имѣли» (1 Тим. 5, 20); «проповѣдуй слово, настой во время и не во время, обличай, запрещай, увѣщавай со всякимъ долготерпѣніемъ и назиданіемъ» (2 Тим. 4, 2).
Но иной пастырь, сознавая свои немощи, недостатки, несоотвѣтствіе своей жизни съ требованіями христіанскаго нравственнаго закона, по смиренію, можетъ сказать самому себѣ: «Я – рабъ неключимый, – мнѣ ли пасти паству? мнѣ ли обличать согрѣшающихъ? мнѣ ли заграждать уста непокорнымъ? Меня, какъ раба непотребнаго, самого нужно пасти жезломъ желѣзнымъ. Какъ буду научать я пасомыхъ усердной постоянной молитвѣ, когда нерѣдко у меня самого не бываетъ духа молитвы? Какъ буду выяснять другимъ истинную любовь къ Богу и ближнимъ, когда самъ я въ своемъ сердцѣ не ощущаю этой любви? Какъ буду научать смиренію, когда въ моемъ сердцѣ возстаетъ временами буря гнѣва? Какъ буду научать терпѣнію, когда самъ я временами бываю не терпѣливъ? Какъ буду научать безстрастію, когда самого меня обуреваютъ страсти?» – Все это такъ; но сознаніе своего недостоинства не должно отвлекать пастыря отъ возложеннаго на него дѣла. «Я видѣлъ, – говоритъ Лѣствичникъ, – что по нѣкоторой нуждѣ страстные начальствовали надъ безстрастными» (Слов. къ паст. 8, стих. 4). Если такъ бываетъ въ жизни, то, стало быть, сознаніе пастыремъ своихъ духовно-нравственныхъ недуговъ не должно заграждать его устъ и связывать его слова. Напротивъ, при сознаніи своихъ немощей и духовно-нравственныхъ болѣзней, пастырю въ особенности нужно поучать пасомыхъ, потому что происходящее отъ этого сознанія смиреніе освободитъ его отъ гордости и превозношенія, совершенно неумѣстныхъ въ пастырѣ-проповѣдникѣ и учителѣ. Смиренное слово его всегда будетъ растворено любовію и должнымъ снисхожденіемъ къ поучаемымъ и скорѣе будетъ воспринято ими, чѣмъ слово, проникнутое гордостью, превозношеніемъ и надменностыо. Смиренный пастырь, сознающій свои немощи, какъ должно сознаетъ немощи и другихъ, и потому можетъ лучше врачевать ихъ, чѣмъ пастырь гордый и превозносящійся своими мнимыми или дѣйствительными достоинствами и несознающій за собою никакихъ недостатковъ. Первый всегда бываетъ въ своемъ словѣ кротокъ, любвеобиленъ, второй – высокомѣренъ и жестокосердъ. Не ангеловъ поставилъ Господь въ Церкви Своей «апостолами, пророками, евангелистами, пастырями и учителями къ совершенію святыхъ, на дѣло служенія, для созиданія Тѣла Христова» (Еф. 4, 11-12), а человѣковъ, облеченныхъ плотію. Не ангеламъ поручилъ Онъ дѣло проповѣданія слова Божія, а слабымъ, немощнымъ, грѣшнымъ человѣкамъ. Потому-то св. ап. Павелъ, не смотря на то, что признавалъ себя немощнымъ и считалъ первымъ грѣшникомъ, благовѣствованіе слова Божія поставлялъ необходимою своею обязанностью и говорилъ: «горе миѣ, если не благовѣствую» (1 Кор. 9, 16). «Опечаливай недугующаго до времени, – говоритъ Лѣствичникъ, – да не закоснѣетъ въ своемъ недугѣ и да не умретъ отъ проклятаго молчанія» (Слов. къ паст. 6, стих. 2). «Да мещетъ онъ (пастырь) угрозительвымъ словомъ, якоже нѣкіимъ каменіемъ на овецъ, отъ стада отстающихъ» (слов. къ паст. 1, ст. 9). У иныхъ пастырей является застѣнчивость и стыдливость при обличеніи и даже только при наставленіи, наученіи, усовѣщиваніи другихъ; имъ Лѣствичникъ даетъ такое наставленіе: «говоря къ братіи, усвояй себѣ словами тѣ согрѣшенія, которыя тебѣ обличать должно въ томъ или другомъ изъ нихъ, и такимъ образомъ свободенъ будешь отъ неумѣстной стыдливости» (Слов. къ паст. 6, стих. 1). Пусть пастырь, поучая другихъ, учитъ, наставляетъ, вразумляетъ, обличаетъ, даже бичуетъ самого себя. Это будетъ вполнѣ достойно смиренія.
«Не прилично учителямъ отъ преписаиій другихъ преподавать свою науку, – говоритъ Лѣствичникъ, – и живописцамъ только съ чужихъ рисунковъ свои изображать» (Слов. къ паст. 1, стих. 5). Это значить, что пастырю вмѣняется въ недостатокъ, когда онъ говоритъ слово не свое, а заимствованное отъ другихъ; когда онъ въ словѣ высказываетъ не свои личные опыты духовно-нравственной жизни, а опытъ другихъ. Но, по словамъ того же Лѣствичника, тотъ только «не требуетъ другихъ книгъ, кто непосредственно пріялъ отъ Бога книгу (духовную силу) духовнаго разума, перстомъ Божіимъ, т. е. дѣйствомъ вышняго осѣненія во умѣ его начертаваемую» (Слов. къ паст. 1, стих. 4). Обыкновенному-же смертному какъ можно пріобрѣсти такой необыкновенный даръ? и какъ, по неимѣнію этого дара, обойтись безъ книгъ? Если у пастыря нѣтъ личныхъ духовно-нравственныхъ опытовъ, то ему, конечно, нисколько не предосудительно, чтобы быть учительнымъ, пользоваться опытами другихъ и прилагать къ себѣ, вводя ихъ въ свое сознаніе. Каждому пастырю хотя теоретически болѣе или менѣе извѣстны истины христіанской православной вѣры и нравственности: пусть онъ подѣлится съ пасомыми этими своими познаніями; если же чего не знаетъ, то имѣетъ возможность узнать изъ книгъ Свящ. Писанія, изъ святоотеческихъ твореній и т. п.; было бы только стремленіе къ познанію христіанскихъ истинъ и къ пріобрѣтенію христіанскаго благочестія.
Іерей.
«Руководство для сельскихъ пастырей». 1900. Т. 2. № 21. С. 49-57.
