Архіепископъ Борисъ (Соколовъ) – Пастырское наставленіе по словамъ «О священствѣ» Іоанна Златоуста († 407 г.).
Св. Іоаннъ Златоустъ былъ достойнѣйшимъ носителемъ, пастырскаго настроенія. Предварительно удалившись отъ міра, онъ въ молитвахъ и подвигахъ воспиталъ себя въ духѣ Христовой вѣры и испытывалъ такое состояніе, что забывалъ о своемъ «я» и жилъ исключительно любовью ко Христу Спасителю и ближнимъ. Подвигъ аскетизма приближаетъ людей къ Богу, – съ одной стороны, и къ ближнимъ, ишущимъ Бога, съ другой[1]. Чрезъ уединеніе, вниманіе къ себѣ и духовное трезвеніе, при помощи благодати Божіей, Іоаннъ Златоустъ пріобрѣлъ способность глубочайшаго пониманія человѣческой души, а любовь къ ближнимъ сдѣлала его лучшимъ нравственнымъ руководителемъ и духовнымъ врачемъ современнаго ему общества. Будучи пастыремъ душъ, Іоаннъ Златоустъ былъ глубочайшимъ психологомъ. Посему пастырю, воспитанному въ семинаріи, къ сожалѣнію, только на теоретическихъ руководствахъ къ пастырскому служенію, особенно нужно обращаться къ прилежнѣйшему, всестороннему изученію твореній величайшаго отца церкви по отношенію вообще къ ихъ психологическому содержанію. Не возможно исчислить тѣ восторженныя похвалы, которыми изучавшіе его творенія, прославляли вселенскаго учителя. «Люблю, говоритъ св. Дмитрій Ростовскій, одну старую книгу за то, что въ ней написаны слѣдующія слова: Павловы уста – Христовы уста, Златоустовы уста – Христовы и Павловы уста».
Обращаемъ вниманіе въ данное время на самое главное для пастыря церкви знаменитое сочиненіе св. Іоанна Златоуста «О священствѣ», стараясь установить мысли святителя относительно того, въ чемъ заключается сущность пастырскаго настроенія, изъ какихъ моментовъ оно слагается, каковъ источникъ его происхожденія, какія предварительныя условія требуются для того, чтобы благодатное озареніе Святаго Духа могло быть принято достойнымъ образомъ, и что нужно для поддержанія пастырской настроенности, дарованной пастырю въ таинствѣ священства. За важность предмета говорятъ внутреннія свойства самого сочиненія. По словамъ Исидора Пелусіота, св. Іоаннъ сочинилъ эту книгу такъ тонко и сжато, что всѣ и священствующіе по Богу, и исправляющіе обязанность священства нерадиво, находятъ въ ней и свои преуспѣянія, и свои преткновенія»[2]. По собственному признанію св. Іоанна Златоуста, «слова о священствѣ для каждаго пастыря могутъ послужить не малымъ руководствомъ въ самомъ прохожденіи должности (сл. III), потому что тутъ пастырь церкви узнаетъ, каковъ онъ и каковымъ долженъ быть[3].
Настроеніе составляетъ вообще то состояніе, которое возникаетъ въ нашемъ сердцѣ изъ совокупности многихъ скрытыхъ и несознаваемыхъ въ отдѣльности чувствованій. Когда настроенія возникаютъ изъ продолжительнаго повторенія однородныхъ чувствованій, какъ общій итогъ изъ частаго повторенія поводовъ къ ихъ возникновенію, то въ данномъ случаѣ они различаются и по своему содержанію, соотвѣтственно качествамъ тѣхъ чувствованій, изъ которыхъ слагаются, напр., религіозныя или нравственныя чувствованія могутъ служить основаніемъ настроенія «возвышеннаго»[4]. Къ послѣдняго рода настроеніямъ принадлежитъ пастырское настроеніе всецѣлаго посвященія себя Богу и спасенію ближнихъ, въ основѣ коего лежитъ любовь, возвышенная благодатнымъ даромъ отъ Бога для осуществленія его въ жизни.
Служеніе пастыря есть, такимъ образомъ, единая, цѣльная внутренняя настроенность избраннаго Богомъ, нѣкое всеобъемлющее стремленіе облагодатствованнаго духа человѣческаго. Согласно съ Евангеліемъ, въ принятіи пастырскаго званія, сопряженнаго съ большими трудностями, Іоаннъ Златоустъ видитъ свидѣтельство любви къ Богу, побуждающей призываемаго къ пастырству подчинять свою волю высшему распоряженію Промыслителя. Когда Господь прощалъ раскаявшагося Апостола Петра, то, въ качествѣ дара любви, повелѣлъ ему быть пастыремъ Его духовнаго стада: «если любишь Меня, паси овецъ Моихъ». Посему, когда ученикъ отвѣчалъ: «Господи, Ты вѣси, яко люблю Тя», и призвалъ любимаго имъ во свидѣтеля любви, Спаситель не остановился на этихъ словахъ, но присоединилъ и то, чѣмъ ознаменовывается эта любовь. Ибо онъ хотѣлъ научить Петра и всѣхъ насъ, какъ много Онъ любитъ Церковь свою, чтобы и мы прилагали наибольшее о ней попеченіе. Для чего Богъ не пощадилъ и единороднаго Сына своего, но предалъ Его (Рим. 8, 32. Iоан. 3, 16)? Для того, чтобы примирить съ Собою людей, находящихся съ Нимъ во враждѣ, и сдѣлать ихъ народомъ избраннымъ (Тит. 2, 14). Для чего Сынъ Божій пролилъ кровь Свою? – Чтобы пріобрѣсти тѣхъ овецъ, которыхъ онъ ввѣрилъ Петру и его премникамъ[5]. По любви, поэтому, пастырь подъемлетъ трудный подвигъ: ему приходится бороться противъ духовъ злобы, противъ враговъ плоти, за погибель врученныхъ душъ отвѣчать своею душою. Только любовь къ ближнимъ можетъ одухотворить такой подвигъ.
Іоаннъ Златоустъ, усвоившій способность духовнаго состраданія, въ слѣдующихъ вопросахъ и отвѣтахъ на нихъ ярко выставляетъ яремъ пастыря, духовно врачующаго страсти ближнихъ, доказывая сильную любовь къ ближнимъ, свидѣтельствующую его пастырское настроеніе. «Съ кѣмъ онъ воюетъ? Съ кѣмъ у него брань?». «Послушай, что говоритъ блаженный Павелъ: Нѣсть наша брань къ крови и плоти, но къ началомъ и ко властемъ и къ міродержителемъ тьмы вѣка сего, къ духовомъ злобы поднебеснымъ (Еф. 6, 12). Они вооружены не желѣзомъ, но самая природа ихъ служитъ имъ вмѣсто всякаго вооруженія»[6]. Пастырь, объятый любовію къ пасомымъ, скорбитъ, когда на нихъ нападаетъ и другого рода войско. Тотъ же, кто указываетъ первыхъ, открываетъ намъ и этихъ враговъ, въ такихъ словахъ: «явлена суть дѣла плотская, яже суть: прелюбодѣяніе, блудъ, нечистота, студодѣяніе, идолослуженіе, чародѣяніе, вражды, рвенія, зависти, ярости, распри, клеветы, ябеды, киченія, нестроенія (Гал. 5, 19, 20. 2 Кор. 12, 20) и другія многочисленнѣйшія: потому что не всѣхъ исчисляетъ враговъ, но по этимъ предоставляетъ заключать и о прочихъ»[7]. И тѣмъ больше рвеніе любви высказывается, когда эти злодѣи, захвативши ввѣреное стадо: «не отстаютъ отъ пастыря, но сильнѣе наступаютъ, болѣе свирѣпствуютъ, и не прежде оканчиваютъ войну, пока или его не одолѣютъ, или сами будутъ побѣждены»[8].
И какое мученіе сердца пастырь – врачъ душъ – испытываетъ, когда не можетъ легко видѣть болѣзни души человѣческой; потому, что никто не знаетъ, что въ человѣкѣ, кромѣ духа человѣческаго, живущаго въ немъ (1 Кор. 2, 1)[9].
Высочайшій образецъ истинно-пастырскаго настроенія святой учитель указываетъ въ душѣ Апостола Павла. «Никто не любитъ Христа болѣе Павла, никто болѣе его не показалъ ревности, никто не былъ удостоенъ большей благодати»[10]. Душа Апостола обнимала всю вселенную, онъ превосходилъ любовію плотскихъ родителей, ибо говоритъ: «кто изнемогаетъ, и азъ не изнемогаю. Кто соблазняется, за кого бы я не воспламенялся» (2 Кор. 11, 29). Онъ испытывалъ великую печаль и непрестанное мученіе сердца, почему «молилбыхся, говоритъ онъ, отлученъ быти отъ Христа по братіи моей, сродницѣхъ моихъ по плоти» (Рим. 9, 3)[11]. Какой отецъ пожелалъ бы ради дѣтей быть въ несчастій? Какая мать рѣшилась бы сказать это? Таково милосердіе и состраданіе въ душѣ его. «Таковъ-то, замѣчаетъ Іоаннъ Златоустъ, долженъ быть по своему настроенію пастырь«»[12].
При такомъ настроеніи священники плачутъ съ плачущими, каются съ кающимися, радуются съ преуспѣвающими въ вѣрѣ и нравственности, воспоминая писанія тогоже апостола: «споспѣшницы есмы вашей радости» (2 Кор. 1, 24)[13] Христосъ повелѣлъ въ доказательство любви къ Нему «пасти Его стадо». Слѣдовательно любовь пастыря простирается на всѣхъ членовъ ввѣреннаго ему стада, не разграничивая добрыхъ отъ злыхъ, руководетвуясь примѣромъ ревностнаго собесѣдника Іоанна Златоуста воскликнувшаго: «что-же мнѣ дѣлать? иначе не умѣю любить, какъ пожертвовать и жизнью своею тамъ, гдѣ должно спасти погибающаго друга»[14]. Слѣдовательно другими только словами, но совершенно въ томъ же смыслѣ онъ сказалъ тоже самое, что говорилъ Христосъ ученикамъ своимъ, опредѣляя совершенную любовь: «Вольши сея любве никтоже имать, да кто душу свою положитъ за други своя» (Iоан. 15, 13)[15]. Въ томъ по истинѣ обнаруживается любовь къ Богу, что она стремится обнять собою всѣхъ. Тогда польза отъ подвига пастырей простирается на всѣхъ людей, и справедливо Господь поставляетъ знакомъ любви къ нему попеченіе о его «стадѣ». Изъ устъ Спасителя исходитъ сила любви, когда, умолчавъ о всѣхъ чудесахъ, которыя должны были совершить Апостолы, сказалъ: «о семь разумѣютъ люди, яко мои есте ученицы: аще любите другъ друга» (Iоан. 13, 35). Апостолъ Павелъ говоритъ, что любовь есть исполненіе закона (Рим. 13, 10) и что безъ нея никакія дарованія не приносятъ пользы (1 Кор. 13, 12). Это-то превосходное сокровище, отличительное свойство учениковъ Христовыхъ, высшее всѣхъ дарованій, глубоко насажденное въ душѣ пастыря и содѣйствуетъ, какъ замѣчаетъ Іоаннъ Златоустъ, цѣли къ исправленію ближнихъ[16]. Такимъ образомъ, состояніе всеобъемлющей, попечительной, сострадательной любви, превосходящей любовь плотскихъ родителей, соединенной съ печалью, мученіемъ сердца, милосердіемъ, плачемъ, покаяніемъ и радостію при видѣ нравственнаго совершенства пасомыхъ съ духовнымъ отождествленіемъ при совмѣстной молитвѣ, съ распинаніемъ своему приходу, готовностію жертвовать для ихъ блага даже жизнію, и составляетъ сущность идеальнаго пастырскаго настроенія. Пастырь сраспинается всѣмъ своимъ ближнимъ, что совершенно невозможно безъ особеннаго дара, безъ нарочитаго внутренняго обновленія. Онъ имѣетъ свойство духовнаго отождествленія съ тѣмъ, за кого онъ молится. Во всѣхъ такихъ событіяхъ пасомыхъ онъ свидѣтельствуетъ предъ Богомъ свое отеческое участіе къ разнообразнымъ нравственнымъ состояніямъ вѣрующихъ и, слѣдовательно, настолько сострадаетъ имъ, что для нелицемѣрнаго обладанія такимъ свойствомъ нужно имѣть такія свойства въ качествѣ особеннаго отъ Бога благодатнаго дара. Моменты такого пастырскаго настроенія Іоаннъ Златоустъ испытываетъ въ періодъ постепенно проясняющагося благоговѣйнаго трепета предъ величіемъ сана, трудомъ и отвѣтственностію пастырства, предвкушая общеніе съ Богомъ и ближними въ любви, въ связи со скорбію о своей и другихъ грѣховности и духовною борьбою.
Пастырское служеніе есть служеніе высокое и важное. Священство столько превосходнѣе всѣхъ другихъ достоинствъ, сколько духъ превосходнѣе тѣла[17]. «Священнослуженіе совершается на землѣ, но по чиноположенію небесному»[18]. «Утѣшитель учредилъ это служеніе и людей, еще облеченныхъ плотію, содѣлалъ представителями служенія ангеловъ». Благоговѣя предъ симъ служеніемъ, настраиваешься на чистоту помысловъ, свойственную небеснымъ силамъ[19]. И когда видишь Господа закланнаго и предложеннаго въ жертву, священника предстоящаго этой жертвѣ и возносящаго молитвы, народъ же весь окропляемый драгоцѣнной Его кровію, думаешь ли ты, что находишься среди людей и стоишь на землѣ; что ты не перенесся мгновенно на небеса, и, отвергнувъ всѣ плотскія помышленія души, освобожденнымъ отъ всего земнаго духомъ и чистымъ умомъ не созерцаешь небесное? О чудо! О человѣколюбіе Божіе! Сѣдящій въ горнихъ со Отцемъ въ этотъ часъ объемлется руками всѣхъ; даетъ Себя осязать и ощупать всѣмъ, кто только желаетъ, и всѣ тогда могутъ зрѣть Его очами вѣры. При этой обстановкѣ, невозможно настроеніе, связанное съ моментомъ презрѣнія и высокомѣрія.
Іоаннъ Злутоустъ въ «3-мъ словѣ о священствѣ» чувствуетъ высоту священнодѣйствія чрезъ другое чудо: «Поставь предъ очи Илію; представь, что его окружаетъ безчисленный народъ, жертва возлежитъ на камняхъ, всѣ другіе соблюдаютъ тишину и молчаніе, одинъ только пророкъ возсылаетъ молитву, и что послѣ того пламень мгновенно низпадаетъ съ неба на жертву. Все это приводитъ въ удивленіе и благоговѣйный ужасъ. Теперь перейди отсюда къ жертвоприношенію нашему и увидишь, что оно не только удивительно, но и превосходитъ всякое удивленіе. Предстоитъ священникъ, низводя не огонь, а Святаго Духа; возноситъ усердную молитву не о томъ, чтобы огонь ниспалъ съ неба и попалилъ предложенную ему снѣдь, но дабы благодать, нисшедши на жертву, возжгла души людей и содѣлала свѣтлѣе чистаго серебра. Ни одна человѣческая душа не могла бы снести того огня, но всѣ онѣ погибли бы, если не была бы покровомъ для нихъ великая благодать Божія»[20].
Если размыслить, сколь великое дѣло, что человѣку, обложенному плотью и кровью, дается возможность быть близъ блаженнаго и безсмертнаго состава, тогда будетъ ясно, какой чести удостоила священниковъ благодать Духа. Ими совершается жертвоприношеніе, совершаются и другія высокія служенія, относящіяся къ достоинству и спасенію нашему. Еще живутъ и обращаются на землѣ, а поставлены распоряжаться небеснымъ и получили власть, которой не далъ Богъ ни Ангеламъ, ни Архангеламъ. Ибо не имъ сказано: «елика аще свяжите на земли, будутъ связана на небеси; и елика аще разрѣшите, будутъ разрѣшена» (Матѳ. 18, 18). Что священники опредѣляютъ на землѣ, то Богъ утверждаетъ на небѣ. Что же другое. Онъ вручилъ имъ, какъ не всю небесную власть!.. Имъ же, говоритъ, отпустите грѣхи, отпустятся: и имъ же держите, держатся (Iоан. 20, 23). Какая власть можетъ быть больше этой? Отецъ весь судъ далъ Сыну (5. 22): теперь вижу, что Сынъ весь судъ отдалъ священникамъ»[21]. Такимъ образомъ, они возведены на такую степень власти, какъ будто уже переселены на небо, превознеслись надъ человѣческою природою и освободились отъ страстей земныхъ. Представь же, если бы Государь предоставилъ кому-нибудь изъ своихъ подданныхъ власть заключать въ темницы и опять освобождать по своему усмотрѣнію, на такого подданнаго всѣ смотрѣли бы съ завистью и удивленіемъ»[22]. Не тѣмъ-ли болѣе чести должно воздавать принявшему тѣмъ высшую власть отъ Бога, «чѣмъ выше земли небо, чѣмъ важнѣе тѣла душа»?. Явное, поэтому, безуміе презирать такое начальство, безъ котораго нельзя получить ни спасенія, ни обѣщанныхъ благъ.. «Если не возродившіеся водою и духомъ не могутъ войти въ царствіе небесное (Iоан. 3, 5), и не ядущій тѣла Господня и не піющій Крови Его отвергается отъ жизни вѣчной (6, 53); а все это (Крещеніе и Евхаристія) совершается только освященными руками, т. е. руками іереевъ; то какимъ образомъ безъ посредства ихъ можно кому-нибудь избѣжать огня геенскаго и получить уготованные вѣнцы? Они – то тѣ самые, которымъ препоручено рожденіе духовное и возсозиданіе крещеніемъ. Чрезъ нихъ-то мы облекаемся во Христа, соединяемся съ Сыномъ Божіимъ, содѣлываемся членами этой блаженной Главы». Итакъ, по справедливости мы должны не только страшиться ихъ болѣе мірскихъ властей, но и чтить болѣе отцовъ своихъ: «тѣ рождаютъ отъ Бога, даруютъ намъ святое пакибытіе, истинную свободу и благодатное усыновленіе»[23]. Къ той-же мысли возвращается св. Іоаннъ Златоустъ въ шестой книгѣ о «священствѣ» и снова высказываетъ свое благоговѣніе предъ высотою священническаго служенія: «Тотъ, кто молится за весь городъ – что говорю городъ? за всю вселенную и умилостивляетъ Бога за грѣхи всѣхъ не только живыхъ, но и мертвыхъ, тотъ каковъ долженъ быть? Даже дерзновеніе Моисея и Иліи я почитаю недостаточнымъ для такой молитвы. Онъ такъ приступаетъ къ Богу, какъ бы ему ввѣренъ былъ весь міръ, и онъ былъ общій всѣмъ отецъ; онъ умоляетъ о прекращеніи повсюду браней и усмиреніи мятежей; проситъ мира, плодородія, скораго всѣмъ избавленія отъ всѣхъ тяготѣющихъ и угрожающихъ бѣдствій частныхъ и общественныхъ. Слѣдовательно, онъ долженъ столько во всемъ превосходить всѣхъ тѣхъ, за кого проситъ, сколько защитникъ долженъ превосходить защищаемаго. А когда онъ призываетъ Св. Духа и совершаетъ страшную жертву, такъ часто прикасаясь къ общему всѣхъ Владыкѣ: тогда скажи мнѣ, гдѣ назначимъ Ему мѣсто? Какой потребуемъ отъ него чистоты, какого блаженства? Подумай, какія должны быть руки служащія такому таинству? Каковъ долженъ быть языкъ, произносящій такія слова? Не всего ли чище и святѣе должна быть душа, пріемлющая такую силу Духа? Тогда и Ангелы предстоятъ священнику и все мѣсто жертвенника въ честь возлежащаго на немъ исполняется небесными силами. Въ этомъ удостовѣряетъ самое дѣйствіе, совершаемое тогда... Нѣкоторый пресвитеръ, мужъ удивительный, имѣвшій даръ духовныхъ видѣній, говорилъ ему, что онъ однажды былъ удостоенъ такого видѣнія: вдругъ узрѣлъ сонмы ангеловъ, которые были облечены въ свѣтлыя одежды, окружали жертвенникъ и взирали долу, точно такъ, какъ бы воины, стоящіе въ присутствіи царя. Все это душу приближающагося къ таинству священства наполняетъ чувствомъ трепета»[24].
Имѣя предъ глазами таковое высокое достоинство о священствѣ и исполняясь предъ нимъ благоговѣніемъ, Іоаннъ Златоустъ не могъ неосмотрительно, по первому предложенію, безъ серьезнаго размышленія приступать къ таинству священства. При вѣсти, будто намѣреваются возвести его на степень епископства (Сл. 1), онъ испытывалъ страхъ, отчаяніе, лишеніе чувствъ, печаль и приступы слезъ. «Съ того дня, говоритъ онъ, въ который ты сообщилъ мнѣ эту вѣсть, часто я приходилъ въ такое состояніе, что мнѣ казалось, будто тѣло мое совершенно разрушается: – такой страхъ, такое отчаяніе, овладѣли моей душой! Представляя себѣ славу невѣсты Христовой, ея святость, ея духовную красоту, мудрость, благоговѣніе и размышляя о своемъ недостоинствѣ, я не переставалъ оплакивать и ее, и себя. Въ слезахъ и недоумѣніи я непрестанно говорилъ самому себѣ: чей это отвѣтъ? Чѣмъ столько прегрѣшила Церковь Божія? Чѣмъ столько прогнѣвала Господа своего, что она должна быть ввѣрена мнѣ, презрѣннѣйшему изъ всѣхъ и потерпѣть такое посрамленіе? Размышляя такимъ образомъ съ самимъ собою и не имѣя силъ дальше представить себѣ такой несообразности, я часто, подобно людямъ, одержимымъ припадками, падалъ безъ чувствъ: ничего не могъ ни видѣть ни слышать, – а, когда проходило такое оцѣпененіе, – мѣсто его заступали слезы и печаль. Послѣ того, какъ слезы истощались, опять вселялся въ меня страхъ, который смущалъ, разстраивалъ, потрясалъ мою душу. Въ такой то бурѣ я провелъ прошедшее время» [25].
Іоаннъ Златоустъ полонъ былъ страха и предъ величіемъ, важностью ученія, передаваемаго священникомъ во всѣхъ трудныхъ обстоятельствахъ. Какъ учитель вѣры и нравственности, пастырь Церкви, по примѣру св. Апостола Павла, не обинуясь, возвѣщаетъ ввѣренной его смотрѣнію паствѣ всю волю Божію (Дѣян. 20, 27), раскрывая предъ нею все то, во что долженъ вѣровать, что дѣлать и чего удаляться всякій христіанинъ для полученія вѣчнаго блаженства. Онъ безъ страха и лицемѣрія возвѣщаетъ слово истины славнымъ и неславнымъ, сильнымъ и безсильнымъ, богатымъ и бѣднымъ; каждый сообразно съ возрастомъ, поломъ и состояніемъ получаетъ отъ него наставленіе. Можетъ ли быть какая-нибудь должность труднѣе должности христіанскаго наставника? Какими высокими достоинствами ума и сердца, какою глубокою и многостороннею мудростію и особенно какимъ помазаніемъ долженъ быть надѣленъ Богомъ тотъ, кто рѣшился посвятить себя великому многотрудному и священному дѣлу проповѣдника! Сколько тутъ требуется опытности, знанія человѣческаго сердца, умѣнья пользоваться обстоятельствами, знакомства со средствами, какъ отражать всѣ ереси, приспособляться къ умственному и нравственному состоянію слущателей и имѣть терпѣніе и постоянство при обращеніи отдѣлившихся членовъ церкви, нося въ мысляхъ и на языкѣ слова: «еда како дастъ имъ Богъ познаніе истины и возникнутъ отъ діавольскія сѣти» (2 Тим. 2, 25-26). Но сколько пастырю приходится встрѣчать и препятствій къ свободному обличенію пороковъ и сколько вытерпѣть непріятностей за то, что будетъ раскрывать нравственную наготу своихъ слушателей. Такъ представляется это по мыслямъ святаго отца, который страшится своего недостоинства, взирая на трудность и важность проповѣднической обязанности. Таковой моментъ пастырскаго настроенія Іоаннъ Златоустъ рельефно рисуетъ, начертывая въ примѣръ для пастырей образъ Апостола Павла. «Никто не любилъ Христа болѣе Павла, никто болѣе его не показалъ ревности, никто не былъ удостоенъ большей благодати, но, не смотря на все это, онъ еще боится, еще трепещетъ, взирая на свою власть и на подвластныхъ ему. Боюся, говоритъ онъ, да не какоже яко змій Еву прельсти, тако истлѣютъ и разумы ваша (уклонясь) отъ простоты, яже о Христѣ. И еще: въ страсѣ и трепетѣ мнозѣ быхъ въ васъ (2 Кор. 11, 3. 1 Кор. 2, 3). Человѣкъ, восхищенный до третьяго неба, содѣлавшійся причастникомъ тайнъ Божіихъ, претерпѣвшій столько смертей, сколько по увѣрованіи жилъ дней; человѣкъ, не желавшій пользоваться даже данною ему отъ Христа властію, чтобы кто изъ вѣрующихъ не соблазнился (1 Кор. 10, 23); если онъ, исполнившій болѣе, нежели сколько повелѣно Богомъ (Іоан. 14, 16. 17), и искавшій во всемъ не своей пользы, но пользы руководимыхъ имъ, если уже онъ исполнялся такимъ страхомъ, взирая на великость власти своей: то что будемъ дѣлать мы, почти во всемъ ищущіе своего, не только не исполняющіе болѣе, нежели сколько заповѣдалъ Христосъ, но большею частію преступающіе и предписанныя заповѣди?»[26]. Поэтому Іоаннъ Златоустъ предчувствуетъ великую отвѣтственность пріемлющаго священство на страшномъ судѣ. Такое чувство являетъ содержаніе иного рода момента пастырскаго настроенія: «Повинуйтесь наставникомъ вашимъ и покаряйтеся: тіи бо бдятъ о душахъ вашихъ, яко слово воздати хотяще (Евр. 13, 17). Страхъ такой угрозы всегда потрясаетъ душу мою. Если соблазняющему только единаго изъ малѣйшихъ уже есть, да обѣсится жерновъ осельскій на выи его и потонетъ въ пучинѣ морстѣй; и, если мы, уязвляющіе совѣсть братьевъ, согрѣшаемъ противъ самаго Христа (Матѳ. 18, 6. 1 Кор. 8, 12): то, какое должны потерпѣть наказаніе тѣ, которые погубили не одного изъ малыхъ, не двухъ и не трехъ, но такое множество? Здѣсь нельзя извиняться неопытностію и принужденіемъ... Опредѣленный исправлять невѣжество людей и предварять о наступающей войнѣ отъ діавола – не можетъ оправдываться незнаніемъ и не можетъ говорить: «я не слышалъ трубы, не предвидѣлъ войны». Онъ, какъ говоритъ Іезекіиль, для того и поставленъ стражемъ, чтобы трубить и предупреждать другихъ объ угрожающихъ бѣдствіяхъ. Поэтому неминуемо постигнетъ его наказаніе, хотя бы погибъ и одинъ только человѣкъ. Аще стражъ увидитъ мечъ грядущъ и не вострубитъ людемъ и не проповѣсть и, нашедъ мечъ, возметъ душу: та убо беззаконія ради своего взяся, а крове ея отъ руки стража взыщу (Іез. 33, 6)»[27]. Очевидно, одна только любовь къ Богу и ближнимъ можетъ стать въ основаніе у опредѣленнаго исправлять невѣжество людей, предварять о наступающей войнѣ отъ діавола и чувствовать страхъ отвѣтственности; посему любовь къ Богу и ближнимъ является основнымъ моментомъ пастырскаго настроенія. «Нѣтъ никого, кто бы, читая, говоритъ Исидоръ Пелусіотъ, эту книгу не уязвился въ сердцѣ своемъ любвію». Само уже служеніе пастырское, какъ говоритъ Іоаннъ Златоустъ, свидѣтельствуетъ о любви къ Богу. Врачуя душу прихожанъ для полученія ими жизни вѣчной, пастырь обнаруживаетъ къ нимъ сострадательную любовь, ставя въ примѣръ для себя ап. Павла, подвижника Христова: «кто можетъ описать его ревность, его кротость, постоянныя опасности, попеременныя заботы, непрестанныя безпокойства о Церквахъ, состраданіе къ немощнымъ, многія скорби, всегда новыя на него гоненія, каждодневныя смерти? Какое мѣсто во вселенной, какая земля, какое море не знаетъ подвиговъ Праведника?... Послѣ такихъ подвиговъ, послѣ тысячекратныхъ вѣнцовъ, онъ желаетъ низойти въ геенну, быть преданнымъ вѣчному мученію – для того, чтобы іудеи, которые неоднократно поражали его камнями и едва не умертвили его (по крайней мѣрѣ содѣйствовали тому), спаслись и присоединились ко Христу (Рим. 9, 3). Кто такъ любитъ Христа – если только это должно называть любовію, а не другимъ чѣмъ либо высшимъ любви?»[28]. Таковое возвышенное настроеніе принадлежитъ людямъ, одареннымъ благодатію. Послѣдняя-то и есть источникъ пастырскаго настроенія. «Требуется, говоритъ Златоустъ, чтобы принявшій на себя свяшенническую должность, имѣлъ обильную благодать Божію»[29]. Иначе души человѣческія обратились бы въ ничто, если-бы при этомъ не содѣйствовала имъ всесильная помощь Божественной благодати[30]. «Есть защита при полученіи благодати Божіей полагать надежду спасенія въ томъ, чтобы не дѣлать ничего недостойнаго противъ этого дара».
Постепенно слагается означенный моментъ пастырскаго настроенія. Существенный, по Іоанну Златоусту, признакъ любви – самоотреченіе и самоотверженіе. Самоотреченіе предшествуетъ любви, а самоотверженіе составляетъ самую сущность любви. Отреченіе отъ своего «я» и своей воли происходитъ путемъ самоукоренія и смиренія. Себялюбіе проявляется прежде всего, какъ любовь къ міру; посему Іоаннъ Златоустъ, отрекаясь отъ міра, удаляется въ пустыню. Онъ продаетъ имѣніе и подвизается такимъ образомъ противъ самыхъ вожделѣнныхъ вещей, распинаясь міру. Такимъ безстрастіемъ къ міру Іоаннъ Златоустъ выказалъ предпочтеніе души предъ плотію.
При извѣстіи о томъ, что его и Василія намѣреваются возвести на степень епископства, Іоаннъ Златоустъ, недоумѣвая за себя, не могъ придумать, откуда явилось такое высокое мнѣніе о немъ, потому что, какъ онъ признается, «углубляясь въ себя, я не находилъ ничего такого, чѣмъ бы заслужилъ это достоинство»[31]. Итакъ, путемъ самоукоренія Іоаннъ Златоустъ отрекается отъ своего «я». Посему онъ называетъ бѣдственнымъ желаніе чести, первенства и власти. «Это-то желаніе и должно, по моему мнѣнію, всѣми мѣрами изгонять изъ души, не давать ему и зараждаться въ ней, чтобы можно было дѣйствовать во всемъ свободно. Кто не желаетъ имѣть этой власти, тотъ не боится и лишиться ея; а небоящійся можетъ все дѣлать съ свойственною христіанину свободою. Напротивъ, боящійся низверженія и при одной мысли приходящій въ трепетъ претерпѣваетъ плотское рабство, соединенное съ многими бѣдствіями, и часто принужденъ бываетъ оскорблять людей и Бога. Нѣтъ: не должно такъ малодушествовать»[32]. «Итакъ, нужно со всѣхъ сторонъ осмотрѣть сердце свое и тщательно изслѣдовать, не тлѣетъ-ли въ немъ какая искра такого желанія... Но у меня желаніе это въ высшей степени и оно-то не менѣе всего другого и устрашило меня и заставило бѣжать. Какъ любящіе тѣлесную красоту, близко обращаясь съ тѣмъ, что они любятъ, сильнѣе чувствуютъ мученіе страсти своей, а удаляясь отъ любимыхъ ими предметовъ, усмиряютъ ея порывы, такъ и пристрастные къ этому сану, когда достигаютъ его, болѣе усиливаютъ страсть; а, удалившись отъ него вмѣстѣ съ надеждою полученія, погашаютъ и самое желаніе. Не маловажна и одна эта причина; одна она можетъ преградить путь кь достоинству, если и не было никакой другой»[33]. Къ тому же Іоаннъ Златоустъ свидѣтельствуетъ: «я слабъ и нерадивъ... далекъ я отъ совершенства»[34]. «Посему, кто раздѣлилъ себя на такое множество народа и взялъ на себя столько различныхъ заботъ, сколько у него подчиненныхъ: тотъ можетъ ли истинно споспѣшествовать благу ихъ, если не будетъ имѣть души крѣпкой и мужественной»?[35]. «Немощь-же души моей не обѣщаетъ отъ служенія никакой пользы. Боюсь, что бы, принявъ отъ Христа правое и крѣпкое силами стадо, я по неопытности моей не обезсилилъ его и не прогнѣвалъ Бога, Который до такой степени возлюбилъ его, что для выкупа его далъ цѣну – Себя»[36]. «Поэтому въ избраніи на дѣло священства требуется строгое испытаніе, и тогъ, кто намѣренъ представить человѣка способнаго, прежде всѣхъ другихъ самъ долженъ удостовѣриться въ его способностяхъ[37]. При такомъ испытаніи себя выказывается скромность[38] и сознаніе долженствующей истины[39], отвергая всѣ плотскія помышленія души». «Я знаю свою душу немощную и слабую; знаю важность служенія и великую трудность обязанности. Душу священника обуреваютъ сильнѣйшія волны, нежели какія воздымаются отъ вѣтровъ на морѣ»[40]. Почему святой отецъ справедливо замѣчаетъ: «мы сами чернимъ его (священство) всевозможнымъ образомъ, поручая его людямъ вовсе неопытнымъ, которые, не узнавъ прежде, какъ велики силы душъ ихъ и какъ трудна обязанность, охотно берутъ ее на себя, а когда приступятъ къ дѣлу, по неопытности своей, не видя сами пути, и ввѣренный ихъ руководству народъ подвергаютъ безчисленнымъ паденіямъ. Это-то самое неизбѣжно случилось бы со мною, еслибы Богъ, оберегая Свою церковь и щадя мою душу, не ускорилъ исхитить меня изъ такой опасности... Чтобы не случилось того же и теперь, Богъ благоволилъ оставить меня въ томъ званіи, въ которомъ я и родился, – столь незначительномъ, сколько незначительно званіе ногъ»[41]. Іоаннъ Златоустъ, продолжая укорять себя, говоритъ «кромѣ сказаннаго, много есть и другого, что необходимо должно имѣть священнику, и чего я не имѣю. Прежде всего, чтобы душа его была свободна отъ всякой привязанности къ этому достоинству. Если кто будетъ привязанъ къ нему, тотъ по полученіи его, возгорается гораздо сильнѣйшимъ пламенемъ, и чтобы утвердить его за собою, движимый овладѣвшею имъ страстію, – рѣшается на тысячу золъ, хотя бы то нужно было льстить или прибѣгать къ другому какому-нибудь рабскому и низкому поступку, или даже искать помощи въ большихъ издержкахъ денежныхъ»[42]. «По моему мнѣнію, должно благоговѣть предъ этимъ саномъ, и, благоговѣя, удалиться отъ тяжести его»[43]. И при такой подготовкѣ Іоаннъ Златоустъ равнодушно встрѣчаетъ міръ духовныхъ соблазновъ. Въ этой бурѣ страстей кандидату священства подлежитъ не мало искушеній, изъ которыхъ едвали не самое сильнѣйшее – огромная скала тщеславія, съ гнѣздящимися въ ней чудовищами[44] и услажденіе своими дѣлами. Онъ холоденъ къ призывамъ занять съ молодыхъ лѣтъ епископское служеніе, равнодушенъ къ похваламъ постольку, поскольку они касаются всецѣло его грѣховнаго «я» и возбуждаютъ въ немъ тщеславіе. Средствомъ къ такому равнодушію Іоанна Златоуста къ міру послужило опять его самоукореніе. Съ искреннимъ желаніемъ совершенства Іоаннъ Златоустъ не только не услаждается похвалою міра и не уязвляется хулами по поводу его якобы гордости, но чѣмъ болѣе похваляется людьми и своимъ другомъ, тѣмъ болѣе признаетъ себя грѣховнымъ и достойнымъ порицанія, почитая своего дрзуга благоразумнѣе себя и по всему превосходнѣе. «Ты не трепещешь, говоритъ Іоаннъ Златоустъ своему другу, приближая мою душу къ столь священному таинству и облекая во священническое достоинство человѣка, одѣтаго въ нечистыя одежды, человѣка, подобнаго тому, котораго Христосъ изгналъ изъ лика собесѣдниковъ (Матѳ. 22, 13). Мою душу по нечистой совѣсти окружаетъ такой мракъ, что она всегда остается во тмѣ и не можетъ никогда съ дерзновеніемъ воззрѣть на Господа Своего[45]. И такимъ образомъ мою великую неопытность и безразсудность во всемъ можетъ ли кто легко перенести, кромѣ тебя, съ давняго времени любящаго меня выше всякой мѣры?[46] Тщеславіе и теперь порабощаетъ меня... Понимаю, что нахожусь въ рабствѣ... И теперь нападаютъ на меня худыя пожеланія...[47] Часто одно воспоминаніе о людяхъ несправедливыхъ и ихъ поступкакъ воспламеняетъ мое сердце.. Душа моя слаба и скудна, легко побѣждается не только этими страстями, но и мучительнѣйшею изъ всѣхъ – завистью[48]; пищею для этого звѣря являются хорошіе отзывы о ближнихъ[49]. Вообще всѣ звѣри, когда выйдутъ на поприще, сильно бросятся на мою душу, чтобы терзать ее, и отразить ихъ отъ меня очень трудно».
Этимъ душевнымъ состояніеиъ человѣкъ высказываетъ свое смиреніе, имѣніе коего, безспорно, составляетъ предварительное условіе для того, чтобы благодатное озареніе Св. Духа могло быть принято достойнымъ образомъ. Оно естественно раждается въ душѣ человѣка отъ исполненія заповѣдей. «Причина этому та, на что единственно нужно бы смотрѣть, т. е. на добродѣтель души[50] на благочестіе, необходимое для этого самаго.. [51] и великое благоразуміе[52], недающее угожденія избирателямъ предпочесть своему спасенію[53] и общему благу[54], способствуя опредѣлять свое положеніе при различныхъ жизненныхъ волненіяхъ, добродѣтельно учащая идти прямымъ путемъ, отстраняя зависть[55]. Съ другой стороны слѣдуетъ удостовѣриться о способностяхъ кандидата къ священству, подвергая (условіе) строгому испытанію, не полагаясь на одни только отзывы народные о немъ. Образцовымъ руководителемъ въ семъ является Апостолъ Павелъ, который не просто сказалъ: подобаетъ ему свидѣтельство добро имѣти отъ внѣшнихъ, но прибавляетъ: и свидѣтельство, съ тою цѣлію, чтобы показать, что свидѣтельство внѣшнихъ должно представлять вѣрное испытаніе. А для того, чтобы не приходить въ смущеніе и замѣшательство отъ новости предметовъ, предъявляется и слѣдующее условіе, по коему и благодатное озареніе св. Духа могло быть принято достойнымъ образомъ. «Вступающій на этотъ путь жизни прежде долженъ основательно узнать всѣ обязанности служенія и потомъ уже приступать къ нему»[56]. Таковое условіе Іоаннъ Златоустъ рельефно выставляетъ. «Никто изъ незнающихъ строительнаго искусства не осмѣлится обѣщать, что онъ построитъ домъ; и никто не приступитъ къ лѣченію больныхъ, не зная врачебнаго искусства. И, хотя бы насильно влекли ихъ, они рѣшительно откажутся и не будутъ стыдиться своего незнанія. Ужели-же тотъ, которому ввѣрено попеченіе столь многихъ душъ, не будетъ предварительно испытывать себя и приметъ служеніе, хотя бы онъ былъ неопытнѣйшимъ изъ всѣхъ, потому только что такой-то приказываетъ, такой-то принуждаетъ, что бы не огорчить такого-то? Не ввергаетъ-ли онъ себя вмѣстѣ съ ними въ очевидную опасность? Тогда, какъ ему есть возможность самому спасти себя, онъ губитъ съ собою и другихъ[57]. По моему мнѣнію, хотя бы тысячи людей призывали и принуждали, не должно ихъ слушать, но прежде нужно испытать свою душу, изслѣдовать всетщательно и, послѣ того, уступать симъ принуждающимъ[58]. Итакъ, рукополагаемый долженъ испытывать себя самаго болѣе, чѣмъ рукополагающій[59]: неопытнымъ въ дѣлѣ священства предстоитъ вѣчное мученіе; ужели мы безъ разсужденія, безъ всякой осмотрительности подвергнемся такой опасности и будемъ извиняться тѣмъ, что насъ приневолили»[60].
Такимъ образомъ, благодатная любовь въ душѣ пастыря является послѣ мучительнаго отреченія отъ жизни и самоотверженнаго посвященія себя Богу. Это-то отреченіе и служитъ необходимымъ условіемъ усвоенія благодатнаго дара духовной любви. Самъ Іоанъ Златоустъ уклонился отъ принятія священства въ то время, когда по собственному его признанію, былъ еще связанъ юношескими мечтами, мірскими стремленіями и не чуждъ былъ чувства честолюбія, и только тогда рѣшился принять высокое служеніе, когда освободился отъ житейской бури»[61].
Разумѣется, поддержаніе пастырской настроенности, дарованной пастырю въ таинствѣ священства, зависитъ отъ постояннаго памятованія о своемъ посвященіи Богу и ближнимъ, стремленія человѣческаго духа и отъ естественной чистоты.
Священникъ «свѣтъ міра», а потому душа священника должна сіять подобно свѣту, освѣщающему вселенную[62]. Священникъ составляетъ соль земли[63], а потому долженъ имѣть душу свѣтлѣйшую самыхъ лучей солнечныхъ, чтобы не оставлялъ его Духъ Святый и чтобы онъ могъ сказать: «живу не тому азъ, но живетъ во мнѣ Христось» (Гал. 2, 20)[64]. Священникъ-пастырь стада Христова, вслѣдствіе чего «душа священника должна отличаться красотою, дабы души, взирая на него, могли почти освѣщаться и получать утѣшеніе»[65]. Наконецъ еще священникъ-стражъ дому Господа, слѣдовательно, душа его должна быть крѣпкая и мужественная. «Кто раздѣлилъ себя на такое множество народа, пишетъ св. Іоаннъ Златоустъ, и взялъ на себя столько различныхъ заботъ, сколько у него подчиненныхъ, тотъ можетъ-ли истинно споспѣшествовать благу ихъ, если не будетъ имѣть души крѣпкой и мужественной»[66], способной перенести всѣ возможныя трудности постырскаго служенія? А ихъ очень много, потому, что «душу священника обуреваютъ сильнѣйшія волны, нежели какія воздымаются отъ вихрей на морѣ»[67], напр., тщеславіе и происходящее отъ него, какъ слѣдствіе, гнѣвъ, уныніе, зависть, лицемѣріе, вражда, клевета, осужденіе, обманъ[68] и т. п. пороки или чудовища, какъ называетъ ихъ св. Іоаннъ Златоустъ. Пастыри – «это святые отроки въ пещи Вавилонской, но только подверженные гораздо сильнѣйшему огню, чѣмъ тотъ, который искушалъ тѣла отроковъ: здѣсь не хворостъ, а смола, не ленъ служатъ пищею огню, а гораздо важнѣйшее вещество, такъ какъ и огонь сей не есть чувственный; но всепожирающее пламя зависти окружаетъ священниковъ, отовсюду возносящееся, стремящееся на нихъ и испытующее зданіе ихъ жизни» (III). Посему пастырь долженъ отовсюду оградить себя, подобно адаманту, крѣпкими оружіями: непрерывною бдительностію, всегдашнею трезвенностію, неопустительнымъ наблюденіемъ того, чтобы не оставалось какое-нибудь мѣсто нагимъ и незащищеннымъ, и врагъ, замѣтивъ его, не нанесъ смертельнаго удара[69]. Слѣдовательно, частными свойствами, которыми поддерживается духъ пастырскаго настроенія, являются: непрерывная бдительность, всегдашняя трезвенность жизни и строгое самонаблюденіе.
Въ другихъ мѣстахъ своихъ «словъ» св. Іоаннъ Златоустъ излагаетъ свои мысли о частныхъ свойствахъ духа пастыря въ такихъ чертахъ: «онъ долженъ смотрѣть тысячею глазъ, потому что живетъ не для себя одного, а для столь великаго множества людей»[70]. Словомъ характеризуетъ пастыря такъ, какъ и Апостолъ Павелъ въ своихъ пастырскихъ посланіяхъ. Священнику предъявляется большее требованіе относительно чистоты души, чѣмъ отъ монаховъ. Св. отецъ отзывается о первыхъ: «у священниковъ чистое искусство души; она нисколько не имѣетъ нужды въ крѣпкомъ здоровомъ тѣлѣ для того, чтобы показать свою добродѣтель. Ибо можетъ-ли сила тѣлесная сколько-нибудь содѣйствовать тому, что-бы не быть своевольными, гнѣвными, дерзкими: напротивъ, быть трезвыми, цѣломудренными, благочинными и имѣть всѣ другія качества, коими блаженный Павелъ живописалъ намъ образъ истиннаго священника (1 Тим. 3, 2)[71]. Послѣдній не только долженъ быть чистъ, какъ человѣкъ, удостоившійся столь великаго служенія, но и весьма благоразуменъ и опытенъ во многихъ вещахъ: онъ долженъ знать все житейское не менѣе обращающихся въ мірѣ, и вмѣстѣ долженъ быть отрѣшенъ отъ всего болѣе иноковъ, обитающихъ въ горахъ. Такъ какъ ему должно обращаться съ мужами, которые имѣютъ, воспитываютъ дѣтей, повелѣваютъ слугами, владѣютъ великимъ богатствомъ, отправляютъ общественныя должности, и облечены властію; то онъ долженъ быть разнокачественъ. Разнокачественъ, говорю: но не лукавъ, не льстецъ не лицемѣръ, долженъ имѣть полную свободу и смѣлость, и однакожъ, когда потребуютъ обстоятельства, долженъ умѣть приноравливаться къ нимъ съ пользою; ему должно быть и ласковымъ и вмѣстѣ суровымъ. Никакъ нельзя обходиться со всѣми подначальными одинаковымъ образомъ, подобно какъ врачамъ нельзя лѣчить всѣхъ больныхъ одинаковымъ способомъ и для кормчаго недовольно знать одинъ только образъ сраженія съ вѣтрами. Ибо и корабль церковный волнуютъ частыя бури. А бури эти не только наступаютъ отвнѣ, но и воздвигаются извнутри. Поэтому со стороны священника нужна великая снисходительность и великая строгость»[72]. «Итакъ, помысли, какимъ долженъ быть человѣкъ, чтобы выдерживать такую бурю и отвращать такія препятствія общему благу. Онъ долженъ быть и важенъ и негордъ, суровъ и благосклоненъ, начальникъ и вмѣстѣ, какъ клевретъ, безпристрастенъ и услужливъ, смиренъ и нечеловѣкоугодливъ, строгъ и милостивъ»[73]. Онъ долженъ быть столько чистъ, какъ бы онъ стоялъ на небѣ, посреди небесныхъ силъ[74].
Горячность характера не совмѣстна съ свойствами, необходимыми для поддержанія пастырскаго настроенія, потому, что и вообще то «пылкость гнѣва причиняетъ какъ ему, такъ и ближнимъ много бѣдствій» (III) и въ частности: никто столько не омрачаетъ чистоту души и ясность мыслей, какъ стремительный и необузданный гнѣвъ. «Гнѣвъ губитъ и разумная» (Прит. XV, 1)[75]. Пылкость гнѣва есть нѣкотораго рода удовольствіе и сильнѣе плотскаго вожделѣнія колеблетъ душу всякимъ образомъ, возмущая все мирное ея состояніе. Поэтому легко вдыхаетъ надменность, несправедливыя вражды, безразсудную ненависть: часто принуждаетъ безъ причины наносить оскорбленія и заставляетъ говорить и дѣлать много другого подобнаго: душа увлекается быстрымъ потокомъ страсти и нигдѣ не можетъ остановиться, дабы противостать ея стремленіямъ». Наконецъ, будучи тѣмъ: «кто посвятилъ себя на служеніе цѣлому народу и обязался нести на себѣ грѣхи множества людей» (VI), пастырь церкви долженъ быть «непоколебимымъ и твердымъ» и въ своей дѣятельности, одинъ изъ видовъ которой есть ученіе пасомыхъ вѣрѣ и нравственности.
Какъ учитель вѣры и нравственности, пастырь безъ страха и лицепріятія долженъ возвѣщать слово истины сланнымъ и неславнымъ, сильнымъ и безсильнымъ, богатымъ и бѣднымъ, дабы имѣть возможность всѣмъ вообще и каждому въ особенности получить отъ него сообразное съ своимъ возрастомъ, поломъ и состояніемъ наставленіе. Чтобы слово пастыря было живо и дѣйственно и острѣйше паче всякаго меча обоюду остра и проходящее даже до раздѣленія души же и духа, членовъ же и мозговъ, и судительно помышленіемъ и мыслямъ сердечно, ему нужно всмотрѣться хорошенько въ предметы и образъ ученія Христа и Его святыхъ апостоловъ, ветхозавѣтныхъ пророковъ и новозавѣтныхъ учителей церкви, проникнуться ихъ ревностью и подражать ихъ пріемамъ проповѣди, ихъ неустрашимости, ревности и славѣ Божіей и спасенію людей, неутомимости, безъискусственности рѣчи и убѣдительности доказательствъ иногда словами писанія, иногда – доводами разума, а иногда самыми простыми примѣрами жизни. Иль ужъ, если пастырь не въ силахъ будетъ проникнуться духомъ и способами проповѣди всѣхъ апостоловъ, то онъ долженъ подражать въ этомъ первоверховному апостолу Павлу. Такъ это представляется по мыслямъ Іоанна Златоуста. Въ своемъ четвертомъ словѣ «о священствѣ» онъ даже начертываетъ въ примѣръ для пастырей очень ясно и наглядно образъ св. Апостола Павла, какъ проповѣдника евангельскаго слова, – этого «храбрѣйшаго героя, плѣняющаго всякъ разумъ въ послушаніе Христово, низлагающаго помышленія и всяко возношеніе, взимающееся на разумъ Божій (2 Кор. 10, 5) героя, который бесѣдою и проповѣдію своею пріобрѣлъ отъ всѣхъ особенную себѣ славу, который своими посланіями удивительными и исполнительными мудрости божественной, приносилъ пользу вѣрнымъ не только въ то время живущимъ, но и существовавшимъ съ того времени до нынѣшняго дня, и имѣющимъ послѣ существовать до послѣдняго дня пришествія Христова будетъ приносить и не перестанетъ, до колѣ продолжится родъ человѣческій» (IV). Для поддержанія пастырскаго настроенія, подражаніе ап. Павлу должно сказываться прежде и главнѣе всего въ томъ, чтобы слово Христово вселилось въ пастыряхъ богатно[76]. Послѣднее тѣмъ болѣе необходимо для нихъ, что «учитель церковный, пастырь, долженъ, такъ сказать, каждодневно сѣять, дабы слово ученія, по крайней мѣрѣ, сею непрерывностію могло удерживаться въ слушаніяхъ (IV). Умѣнье пользоваться словомъ тѣмъ болѣе необходимо, что какъ вообще слушатели, такъ въ особенности враги его бываютъ различны: «не всѣ дѣйствуютъ однимъ и тѣмъ же орудіемъ, и нападаютъ не одинаковымъ образомъ. Слѣдовательно, кто намѣревается вести войну со всѣми, тому должны быть извѣстны всѣ искуственные ряды сраженій» (IV). И наоборотъ, если готовящійся къ побѣдамъ не будетъ свѣдущъ во всѣхъ частяхъ своего искусства: діаволъ и чрезъ одну какую-либо часть, если она останется нъ небреженіи, приведетъ своихъ споборниковъ и расхититъ овецъ(IV). Въ противномъ случаѣ, «когда городъ Божій, т. е. паства, вмѣсто стѣны, отовсюду укрѣпленъ прозорливостью и благоразуміемъ пастыря, тогда всѣ покушенія враговъ оканчиваются стыдомъ и посмѣшищемъ для нихъ, а живущіе внутри города остаются невредимыми» (IV). Поэтому, тотъ, который принялъ на себя обязанность учить другихъ, долженъ быть болѣе другихъ опытенъ въ броняхъ слова; такъ какъ изъ неопытности одного человѣка ввергается въ крайнюю погибель великое число людей (IV). Какая гибель и какой огонь сообщается на несчастную главу его за каждаго изъ своихъ погибающихъ – не нужно говорить объ этомъ (IV). Отсюда само собою слѣдуетъ заключеніе: «сколько долженъ быть опытенъ наставникъ, дабы могъ съ успѣхомъ подвизаться за истину (V). А такъ какъ сила слова не природою дается, но пріобрѣтается образованіемъ, то хотя бы кто довелъ его до высшаго степени совершенства, и тогда онъ можетъ потерять ее, если постояннымъ и прилежнымь занятіемъ не будетъ сохранять ея (V). Отъ непрестанной заботливости въ упражненіи словомъ не избавляются даже и тѣ, кто владѣетъ силою слова (V). Образованные должны даже болѣе трудиться, нежели необразованные (V), потому что неискусные въ словѣ и за малые опыты заслуживаютъ великой похвалы, а искусснѣйшіе, если краснорѣчіе не всегда будетъ удивлять и поражать не только не удостаиваются похвалъ, но и собираютъ противъ себя весьма многихъ порицателей. И потому, кто превзошелъ всѣхъ другихъ витійствомъ, тому болѣе другихъ должно трудиться и упражняться» (V).
Слово необходимо для пастыря уже по одному тому, наконецъ, что имъ, главнымъ образомъ, онъ и можетъ воздѣйствовать на своихъ пасомыхъ. «Ученіе словомъ, говорить св. Іоаннъ Златоустъ, вотъ орудіе, вотъ пища, – вотъ благораствореніе воздуха! Это вмѣсто лѣкарства, это вмѣсто огня и желѣза. Настоитъ-ли надобность прижигать или отсѣкать – необходимо должно прибѣгать къ слову. Если оно нисколько не подѣйствуетъ – все прочее останется не дѣйствительнымъ. Имъ мы возставляемъ падшую, укрощаемъ волнующую душу, отсѣкаемъ излишки, восполняемъ недостатки и созертаемъ все другое, служащее къ здравію души нашей (IV). Поэтому, заключаетъ св. отецъ, необходимо мы, пастыри, должны оградить себя словомъ (IV). Заботясь всецѣло о духовномъ возрожденіи своихъ пасомыхъ, не имѣя въ виду никакихъ внѣшнихъ постороннихъ цѣлей, кромѣ насажденія въ сердца своихъ пасомыхъ слова Божія, пастырски настроенный человѣкъ плоды своей дѣятельности усматриваетъ только въ духовномъ возрожденіи своей паствы, подвизаясь за истину[77]; его не увлекаютъ одобренія со стороны пасомыхъ и похвалы его проповѣдническому слову[78]. Такъ какъ кто прельщается славою и рукоплесканіями, подвергаетъ и себя и народъ одинаковому вреду: гоняясь за похвалами, старается говорить болѣе для удовольствія, предлагаетъ бесѣды болѣе сладкія для слуха, показывая этимъ пріятный шумъ рукоплесканій, нежели для пользы слушающихъ. Для возгрѣванія дара благодати пастырь носитъ въ своемъ сердцѣ совѣть Ап. Павла къ Тимоѳею: «внемли ученію, утѣшенію, ученію». Такимъ образомъ, поддерживаетъ свое настроеніе, при семъ убѣждаясь, что «всяко писаніе богодухновенно и полезно есть ко ученію, ко обличенію, ко исправленію къ наказанію, еже въ правдѣ: да совершенъ будетъ Божій человѣкъ». И для того необходимымъ является качество, какое вмѣняетъ Ап. Павелъ: «подобаетъ епископу быти держащему вѣрнаго словесе по ученію, да силенъ будетъ и противящіяся обличати» (Тит. 1, 9).
Кромѣ небходимости много знать и умѣнья говорить или излагать свои мысли на словахъ, пастырю много приходится еще вытерпѣть трудностей и при самомъ изложеніи своихъ мыслей, вытерпѣть со стороны своихъ слушателей, почему и здѣсь потребенъ человѣкъ съ душею мужественною, много превосходящею нашу слабость, дабы могъ отвлечь народъ отъ безразсуднаго и безполезнаго удовольствія и заставить его пріобрѣтать пользу отъ слышанія – такъ чтобы народъ ему слѣдовалъ и съ него бралъ образецъ, а не онъ управлялся прихотями народа».
Великую поддержку въ отношеніи пастырскаго настроенія доставляетъ православное богослуженіе. Пастырь не простой отправитель обрядовъ церкви, но лице священнодѣйствующее, ходатай предъ Богомъ за грѣхи людей, посредникъ между Богомъ и людьми. Возгрѣвая духь пастырства, іерей усердно и благоговѣйно да совершаетъ службу Божію по уставу св. Церкви, преподаетъ въ чистотѣ духа и тѣла св. таинства вѣрующимъ, исполняетъ молитвословія и въ храмѣ и въ домахъ прихожанъ вразумительно, неспѣшно и неразсѣянно, вообще, дабы быть достойнымъ орудіемъ и проповѣдникомъ благодати Божіей – въ души вѣрныхъ (III). Пастырское настроеніе будетъ дѣйственнѣй, когда пастырь примѣромъ своей собственной добродѣтельной и благочестивой жизни доказываетъ пасомымъ возможность исполненія заповѣдей Христовыхъ. Въ этомъ случаѣ пастырь церкви и долженъ являть въ себѣ образь Христа, Который не ученіе только одно преподавалъ людямъ, но и въ жизни своей о существлялъ все то, чему училъ, въ своемъ лицѣ явивъ пастырямъ тотъ идеалъ совершенства, къ которому они должны приближаться, чтобы быть достойными царствія Божія. Но для того, чтобы священникъ могъ быть дѣйствительнымъ образомъ Христа и поддерживать пастырское настроеніе, необходимо, чтобы въ сердцѣ его ясно отпечатлѣлся этотъ чудный, великій и священнѣйшій образъ.
Священникъ долженъ быть въ высшей степени строгъ къ себѣ, ни на минуту не забывать, что онъ священникъ, и не увлекаться добродушіемъ каждаго Онъ долженъ смотрѣть тысячею глазъ, потому что живетъ не для себя одного, а для столь великаго множества людей (III). Онъ полный слуга общества; но общество не довольствуется этимъ: оно требуетъ въ добавокъ ко всему еще и совершенствъ чисто ангельскихъ. Общество знать не хочетъ, что онъ есть такой-же человѣкъ, вышедшій изъ того-же общества, и живущій среди общества, гдѣ на каждомъ шагу онъ видитъ не только обыкновенныя слабости, но и самые грубые пороки; что онъ имѣетъ тѣ-же жизненные потребности и, слѣдовательно, и тѣже слабости, и потому всякій мало предосудительный поступокъ караетъ безпощадно. За священникомъ наблюдаютъ каждый его шагъ: что онъ ѣстъ, что пьетъ, сколько времени и даже на чемъ спитъ, чѣмъ занимается, какъ живетъ съ семействомъ, кто у него, словомъ, въ его жизнь входять до мельчайшихъ подробностей. И все это служитъ къ самымъ безпощаднымъ пересудамъ. «Невозможно, пишетъ Св. Іоаннъ Златоустъ, священникамъ скрыть свои слабости. Малѣйшіе ихъ недостатки немедленно открываются (III), потому что стоящіе на высотѣ священническаго достоинства, во первыхъ, всѣми видимы; во вторыхъ, самыя неважныя погрѣшности ихъ представляются великими въ глазахъ людей. Ибо люди всякую погрѣшность измѣряютъ не мѣрою самаго дѣйствія, но достоинствомъ погрѣшающаго». Священника со всѣхъ сторонъ окружаютъ люди, готовые уязвлять и поражать; не только враги и зложелатели, но и многіе изъ тѣхъ, которые принимаютъ на себя видъ друзей. Его всѣ судятъ, какъ ангела, непричастнаго слабостямъ человѣческимъ. Пастырю при этихъ обстоятельствахъ нужно терпѣніе, потому что многіе не перестаютъ нападать на него безъ всякой причины, и, не зная, въ чемъ укорять его, развѣ въ томъ, что онъ у всѣхъ заслужилъ хорошее мнѣніе, за это одно злодѣйствуютъ на него. Надлежитъ мужественно переносить ядовитую ихъ зависть... «Душа, если при всякомъ неудовольствіи станетъ безпокоиться и раздражаться, скоро должна истощаться въ силахъ своихъ отъ печали. Но они не только сами мстятъ ему, но и чрезъ посредство другихъ» (V). И что-же священникъ? Онъ долженъ отвѣчать на всѣ порицанія таковыхъ людей и при томъ съ великимъ смиреніемъ и готовностію лучше прощать имъ глупыя укоризны: нежели досадовать и гнѣваться на нихъ (VI). Хорошо памятуя, что единственная цѣль его трудовъ ни награда и одобренія, но угожденіе Богу (V).
Для поддержанія пастырскаго настроенія – пастырь имѣетъ отношеніе къ пасомымъ и сослужащимъ тождественное отношенію отцевъ къ дѣтямъ, а не какое-нибудь начальственное, деспотическое. «Священникъ долженъ быть къ подчиненнымъ ему таковъ, каковы бываютъ отцы къ дѣтямъ своимъ, находящимся въ младенческомъ возрастѣ Не ласковостію и крикомъ ихъ отцы не огорчаются, равно и не превозносятся тогда, когда дѣти улыбаются и ласкаютъ ихъ; такъ и священники не должны надмеваться похвалами подчиненныхъ своихъ, ни огорчаться порицаніями, если они на прасны. «Знаю, добавляетъ св. отецъ, что трудно сіе, любезный, а можетъ быть и невозможно» (V).
Чтобы на высотѣ сохранить пастырское настроеніе еще много предлежитъ пастырю труда, терпѣнія, неустанности (II). Ему нужно заботиться о призрѣніи вдовъ и сиротъ, храненіи дѣвственницъ (III), о матеріальномъ обезпеченіи, чтобы жизненные припасы никогда не оскудѣвали, а изливались обильно, какъ-бы изъ источниковъ (III); пастыря безпокоятъ и безвременными и докучливыми просьбами, а иногда и безразсудными порицаніям (III). На немъ лежитъ забота объ успокоеніи и утѣшеніи немощныхъ (III), о принятіи странныхъ, врачеваніи больныхъ; наконецъ, на немъ лежитъ и часть судопроизводственная, которая поставляетъ его въ такія затрудненія, какихъ не испытываютъ и гражданскіе судьи (III). Все это говорить, съ другой стороны, за то, какъ много у пастыря можетъ быть поводовъ или случаевъ къ невѣрному, иногда даже ложному, шагу, «которые, случаи, по выраженію Іоанна Златоуста, сильны ослабить самую строгую добродѣтель души и совратить человѣка съ прямого пути (VI), и такимъ образомъ способствовать его низверженію». Пастыри, подвергшіеся такому незаслуженному низверженію должны держать себя такъ, «какъ на полѣ брани храбрые воины».
И, когда представляешь, что для всѣхъ этихъ высокихъ цѣлей, проходя пастырскій путь – это неизмѣримое море, – при всевозможныхъ трудностяхъ, исчислить каковые – не другое что значитъ, какъ измѣрить море, нужно дѣйствовать не хартіею только и чернилами, а живымъ словомъ совѣта, непосредственнымъ участіемъ и личнымъ сочувствіемъ, всѣми силами ума своего и сердца, невольно поражаешься тѣмъ, какъ много нужно для пастырскаго настроенія нравственной силы, какъ много нужно любви, той всеобъемлющей любви, любви Христовой, которая одна все можетъ! Поэтому справедливъ безсмертный совѣтъ Вселенскаго Святителя, «для немощныхъ, чтобы никогда не вступать въ сію должность, а для крѣпкихъ, чтобы, послѣ полученія благодати Божіей, полагать надежду спасенія не въ другомъ чемъ, а въ томъ, чтобы не дѣлать ничего недостойнаго сего дара и Дарователя Бога» (IV).
Іеромонахъ Борисъ (Соколовъ).
«Волынскія Епархіальныя Вѣдомости». 1908. Ч. Неофф. № 1. С. 14-17; № 2. С. 40-44; № 3. С. 65-70; № 6. С. 125-129; № 7. С. 143-147.
[1] O благотворномъ вліяніи аскетовъ на древнее христ. общество см. Душеп. Чт 1860 г., т. 2.
[2] Благоразумовъ, Святоотеческая хрестоматія, стр. 340.
[3] Предувѣдомленіе къ шести словамъ о священствѣ, въ переводѣ 1874 г. Прот. I. Колоколова.
[4] Учебникъ по психологіи Гиляревскаго.
[5] Сл. II, 20, 21.
[6] Сл. II, 22.
[7] Сл. II, 23.
[8] Сл. II, 23.
[9] Сл. II, 24.
[10] Сл. III, 45.
[11] Сл. III, 46.
[12] Сл. III, 46.
[13] Сл. III, 46.
[14] Сл. III, 46.
[15] Сл. II, 24.
[16] Сл. II, 27.
[17] Сл. II, 32.
[18] Сл. II, 27.
[19] Сл. II, 27.
[20] Сл. III, 32.
[21] Сл. III, 42.
[22] Сл. III, 42.
[23] Сл. III, 43.
[24] Сл. VI, 122, 123.
[25] Сл. VI, 138.
[26] Сл. III, 46.
[27] Сл. VI, 98.
[28] Сл. IV, 42.
[29] Сл. I, 6.
[30] 52 стр.
[31] 53 стр.
[32] 53.
[33] 54.
[34] 28.
[35] 29.
[36] 29.
[37] 40.
[38] 41.
[39] 48.
[40] 50 стр.
[41] 51 стр.
[42] 51 стр.
[43] 48.
[44] Сл. VI, 124.
[45] Сл. VI, 124.
[46] Сл. VI, 125.
[47] Сл. VI, 136.
[48] Сл. VI, 137.
[49] Сл. VI, 137.
[50] Сл. VI, 23.
[51] Сл. III, 60.
[52] Сл. III, 61.
[53] Сл. III, 65.
[54] Сл. III, 65.
[55] Сл. III, 64.
[56] Сл. II, 30.
[57] Сл. III, 56.
[58] Сл. IV, 85.
[59] Сл. IV, 84.
[60] Сл. IV,86.
[61] Сл. IV, 87.
[62] Сл. VI, 124
[63] Сл. VI, 2.
[64] Сл. VI, 188.
[65] Сл. III, 57.
[66] Сл. III, 54.
[67] Сл. III, 48.
[68] Сл. III, 48.
[69] Сл. III, 48.
[70] Сл. III, 53.
[71] Сл. VI, 125.
[72] Сл. VI, 124.
[73] Сл. III, 66.
[74] Сл. III, 40.
[75] Сл. III, 40.
[76] Сл. IV, 91.
[77] Сл. V, 105.
[78] Сл. V, 106.
