Иванъ Петровичъ Николинъ – О пастырскомъ призваніи.
Есть вопросы, которые такъ глубоко касаются совѣсти человѣка, что они всегда напоминаютъ ему о себѣ, привлекаетъ къ себѣ его постоянное вниманіе, требуютъ новаго и новаго пересмотра ихъ. Къ числу такихъ «нутряныхъ» вопросовъ относится вопросъ о настырскомъ призваніи. Историческая условія, въ которыхъ возникаешь этотъ вопросъ, могутъ быть различны до противоположности. Тѣмъ не менѣе самый вопросъ о пастырскомъ призваніи не только не теряетъ своей остроты, но возбуждаешь еще большій интересъ. Въ XVII в. вашъ извѣстный проповѣдникъ, св. Димитрій Ростовскій, обличалъ современное ему духовенство за то, что оно принимаетъ священническій чинъ «не для Іисуса, но для хлѣба куса». Въ тогдашнемъ безправномъ обществе, въ эпоху христіанства, положеніе духовнаго сословія, какъ не тяглаго, могло представляться заманчивымъ и завиднымъ. И съ матеріальной стороны оно было довольно обезпеченнымъ. Поэтому приходилось напоминать кандидатамъ священства, что нужно руководиться въ данномъ случаѣ не матеріальными соображеніями, а наличностью призванія къ пастырству.
Въ наше время положеніе духовенства измѣнилось. Одинъ изъ авторитетныхъ наблюдателей современной жизни говоришь: «священники въ сущности принадлежатъ къ весьма недостаточному классу нашего населенія, къ людямъ обремененнымъ и труждающимся для полученія, иногда въ буквальномъ смыслѣ, куска хлѣба. Всѣ мы знаемъ положеніе сельскаго священника и то, какъ и чѣмъ вознаграждается исполненіе имъ его обязанностей. Вѣдь это не то шелковое, богатое духовное одѣяніе и ордена, которыми ласкаютъ взоръ паствы въ большихъ городахъ и столицахъ. Это скромное, очень скромное подчасъ при большой семьѣ почти близкое къ нищетѣ положеніе, ибо наше законодательство очень мало удѣляло времени и средствъ для того, чтобы принять мѣры для созиданія достойнаго положенія сельскому пастырю и для обезпеченія нашего сельскаго духовенства, освободивъ его отъ печальной зависимости отъ плателыциковъ за требы» (изъ рѣчи Кони въ Государственомъ Совѣтѣ).
Данная въ этихъ словахъ картина современнаго положенія духовенства не можетъ быть признана преувеличенной. Домъ сельскаго священника, не говоря уже о низшихъ членахъ клира, съ его скуднымъ матеріальнымъ обезпеченіемъ, съ перспективой забраться въ глушь, въ темную деревню, лишенную всѣхъ благъ культуры, такъ мало заманчива съ чисто-житейской точки зрѣнія, что она требуетъ или идеальной настроенности духа, или сильной воли отъ сознательныхъ кандидатовъ священства. Къ чести послѣднихъ нужно сказать, что самый санъ священника при этомъ высоко стоитъ въ ихъ сознаніи, такъ что лучшіе юноши не хотятъ приступать къ нему, такъ сказать, съ грязными руками, принимать его легкомысленно. Высокій идеальный взглядъ ихъ на предстоящее имъ служеніе священника выражается въ томъ, что они требуютъ для него призванія. Вслѣдъ за ними и рядовое большинство въ объясненіе своего уклоненія отъ священства ссылается на отсутствіе призванія. Причину теперешняго, иногда массоваго, уклоненія отъ священства указываютъ въ недостатки призванія къ нему.
Призваніе! Какое это прекрасное, заманчивое слово! Какое высокое, священное содержаще заключаетъ оно въ себѣ! И какъ счастливы тѣ молодые люди, которые владѣютъ этимъ чуднымъ даромъ Божіимъ! Но въ чемъ же состоитъ этотъ даръ каковы его признаки и проявленія въ жизни отдѣльныхъ личностей? Какъ опознать это призваніе? Одинъ изъ нашихъ вдумчивыхъ архипастырей определяешь его такъ: «призваніе есть не что иное, какъ естественное побужденіе человѣка избирать тотъ родъ деятельности, къ которому позываютъ, на который неудержимо влекутъ и двигаютъ природныя дарованія, требующія проявленія, развитія, деятельности. Такъ рѣшается призваніе поэтовъ, живописцевъ, музыкактовъ, воиновъ и пр.» (Амвросій, еп. Харьковскій). Стало быть, подъ призваніемъ нужно разумѣть ярко выраженное внутреннее влеченіе къ опредѣленному общественному служенію. Сила этого влеченія ощущается такъ напряженно, что человѣкъ бываетъ иногда не въ состоянии противиться ему, даже при желаніи этого. Образныя и глубоко художественныя описанія дара призванія мы находимъ и у священныхъ писателей и у свѣтскихъ поэтовъ. «Ты влекъ меня, Господи, и я увлеченъ, – говорить о себѣ прор. Іеремія. Ты сидьнѣе меня и превозмогь... И подумалъ я: не буду я напоминать о Немъ и не буду болѣе говорить во имя Его; но былъ въ сердцѣ моемъ какъ бы горящій огонь, заключенный въ костяхъ моихъ, и я истомился, удерживая его, и не могъ» (Іер. XX, 7, 9). Такъ выразительно изображаете прор. Іеремія свое призваніе къ пророческому служенію[1].
Но такимъ ярко выраженнымъ даромъ призванія обладаютъ очень немногіе люди, на которыхъ явственно лежишь печать Божественнаго предызбранія. Очень мало такихъ людей, природныя способности которыхъ направлялись бы только въ какую-либо одну сторону и могли бы развернуться во всей полнотѣ лишь на какомъ-либо опредѣленномъ поприщѣ. Громадному же большинству людей или, выражаясь статистическимъ языкомъ, среднему человѣку приходится опредѣлять свою жизнь не чрезвычайными указаніями перста Божія, а сообразоваться съ естественнымъ ходомъ жизни, съ тѣми условіями и обстоятельствами, среди которыхъ онъ живетъ. Разумѣется, это – дѣло нелегкое, требуетъ умственнаго напряженія и нравственной чуткости. Но вѣдь если мы будемъ избѣгать проникновенія въ эти естественныя показанія, не будемъ вдумчиво относиться къ условіямъ повседневной жизни, въ который мы поставлены, то не подвергнемся ли мы упреку, обращенному Христомъ къ фарисеямъ и саддукеямъ? Они «просили показать имъ (чрезвычайное) знаменіе съ неба. Онъ же сказалъ имъ въ отвѣть: вечеромъ вы говорите: будетъ ведро, потому что небо красно. И поутру: сегодня ненастье, потому что небо багрово. Лицемѣры! Различать лице неба вы умѣете, а знаменій временъ не можете?» (Мѳ. XVI, 1-3). Не уподобляемся ли мы подобнымъ лицемѣрамъ, требуя чрезвычайныхъ знаменій для опредѣленія своего призванія и проходя мимо естественныхъ указаній на него? Призваніе въ значительной степени обозначается уже тѣмъ сословіемъ, въ которомъ родился юноша, средой, въ которой онъ выросъ, наконецъ, школой, въ которой онъ обучается и воспитывается.
Вотъ теперь вопросъ состоитъ въ томъ, взвѣшиваемъ ли мы всѣ эти внѣшнія условія и оцѣниваемъ ли ихъ удѣльный вѣсъ и значеніе для себя, или легкомысленно разсматриваемъ ихъ, какъ чисто случайныя явленія, не обязывающія насъ ни къ чему? Совершенно справедливо говорилъ одинъ изъ нашихъ архипастырей о воспитанникахъ духовныхъ школъ, что «въ ихъ организмѣ нѣтъ ни одного атома, который не былъ бы церковнымъ и не принадлежалъ бы Церкви, какъ собственность, купленная цѣиою» (Никаноръ Херсонскій). Эти слова нужно понимать не только въ матеріальномъ приложеніи къ цитомцамъ нашихъ школъ, въ томъ смыслѣ, что они выросли на хлѣбѣ церковномъ, но и въ моральномъ. Весь укладъ ихъ жизни, весь обликъ ихъ нравственной личности сложился около Церкви и подъ преимущественнымъ вліяніемъ Церкви. А если такъ, то можно ли имъ указывать на недостатокъ призванія ихъ къ духовному званію и служенію? Не значить ли это идти на перекоръ логикѣ жизни? Если мы съ дѣтства поставлены подъ наибольшее вліяніе религіозной и церковной атмосферы, то почему мы должны уклоняться отъ нея въ нашей общественной дѣятельности? Разумѣется, религіозность и церковность въ смысдѣ опредѣленнаго духа и уклада жизни можно вносить во всякую общественную профессію. Разумеется, религіозный врачъ, судья, адвокатъ всегда будутъ выше и цѣннѣе въ качествѣ общественныхъ дѣятелей сравнительно съ безрелигіозными или равнодушными къ религіи. Мы хотимъ только показать, что другія профессіи не заключаютъ въ себе столь благопріятныхъ условій для развитія и проявленія указанныхъ свойствъ – религіозности и церковности. Это во-первыхъ. А во-вторыхъ мы вовсе не говоримъ о тѣхъ, кто чувствуетъ действительное призваніе къ другимъ родамъ дѣятельности, напримѣръ, къ изученію свѣтскихъ наукъ, къ работѣ не на церковномъ поприщѣ. Если эта склонность такъ властно заявляешь свою силу надъ кѣмъ-либо, онъ долженъ повиноваться ей и слѣдовать за ней. Мы направляемъ свою рѣчь противъ тѣхъ, кто лишь прикрывается флагомъ такого священнаго слова, какъ призваніе, или легкомысленно, не отдавая себѣ отчета, съ чужого голоса повторяетъ ссылку на отсутствіе призванія къ пастырскому служенію.
Весьма часто эта ссылка является пустой отговоркой, безъ надлежащаго соображенія о логической состоятельности и нравственной цѣнности ея... Тѣмъ менѣе оправдывается эта отговорка, что прикрывающіеся ею не доказываютъ значеніе и силу той благодати таинства, которая изливается на принимающихъ пастырское служеніе. Благодать таинства священства производить очищающее дѣйствіе на приступающихъ къ нему. Она призывается Церковью, какъ «немощная врачующая и оскудѣвающая восполняющая». Для иллюстрадіи этой мысли мы воспользуемся личными переживаніями приснопамятнаго пастыря о. Іоанна Кронштадтскаго, изложенными имъ самимъ въ его книгѣ «Моя жизнь во Христѣ. «Что это за высокое лицо – священникъ! Постоянно у него рѣчь съ Господомъ, и постоянно отвѣчаетъ на его рѣчь Господь; что ни треба, что ни молитва, то рѣчь съ Господомъ; что ни треба, что ни молитва, то отвѣтъ на нее Господа». «Я – ничто, но по благодати священства, чрезъ подаяніе Божественнаго Тѣла и Крови, дѣлаюсь вторичнымъ или третичнымъ виновникомъ исцѣленія болѣзней; чрезъ меня благодать Духа возрождаетъ къ пакибытію младенцевъ и возрастныхъ, совершаетъ въ таинствѣ Евхаристіи Тѣло и Кровь Іисуса Христа, соединяетъ вѣрныхъ съ Божествомъ; чрезъ меня рѣшитъ и вяжетъ грѣхи человѣческіе, затворяетъ и отворяетъ небо, подаетъ душеспасительные совѣты, правила и проч. О, какъ досточтимъ санъ священства!». «Я – нравственное ничтожество. Господь – совершеніе всего добраго, что я мыслю, чувствую, дѣлаю. О, какъ безпредѣльно широка дѣйствующая благодать Господа во мнѣ. Все для меня Господь, и такъ ясно, постоянно». «Люблю я молиться въ храмѣ Божіемъ, особенно въ святомъ алтарѣ, у престола или у жертвенника Божія, ибо чудно изменяюсь я во храмѣ благодатію Божіею... Я дѣлаюсь какъ дитя, утѣшаемое на колѣняхъ матери; сердце мое тогда полно нренебеснаго сладкаго мира; душа просвѣщается свѣтомъ небеснымъ; все свѣтло видишь, на все смотришь правильно, ко всѣмъ чувствуешь дружество и любовь, къ самимъ врагамъ и охотно ихъ извиняешь и прощаешь». «Служеніе наше, – продолжаете. о. Іоаннъ, – есть величайшее дарованіе и благодѣяніе намъ грѣшнымъ, весьма благоплодное какъ для принимающихъ чрезъ освященіе и спасеніе Божіе, такъ и для насъ самихъ, потому что умиротворяетъ, оживотворяетъ и радуетъ». «Чей санъ носить священникъ? Христовъ. Кого онъ столь часто пріобщается? Самого Христа. Потому священникъ долженъ быть то же въ мірѣ духовномъ, въ кругу своей паствы, что солнце въ природѣ; онъ долженъ быть свѣтомъ для всѣхъ, живительною теплотою, душою всѣхъ».
Изъ приведенныхъ мыслей о. Іоанна съ ясностью вытекаетъ, подъ какимъ сильнымъ и благотворнымъ дѣйствіемъ благодати находится служитель Церкви – пастырь. Въ настырскомъ служеніи менѣе, чѣмъ въ какомъ-либо другомъ можно полагаться на свое личное призваніе, на свои силы, способности и склонности. Здѣсь дѣйствующею силою является не личная способность человѣка, его искусство, а благодать Божія. Самая кипучая, полная возвышенныхъ намѣреній и усиленнаго напряженія энергіи дѣятельность можетъ остаться безплодной въ пастырскомъ отношеніи. «Моя только грѣховность, мои только немощи», – вотъ каково должно быть, по словамъ о. Іоанна, личное сознаяіе пастыря Церкви. И это сознаніе служить залогомъ дѣйствія и проявленія въ немъ благодати, ибо, какъ говорилъ Господь, «сила Моя въ немощи совершается» (2 Коринѳ. XII, 9). Это часто забываютъ даже лучшіе юноши, полагаясь въ опредѣленіи своего назначенія на свою силу – внутреннія влеченія и склонности, а не на силу Божію. Юности свойственно переоцѣнивать свои личныя силы...
Разумѣется, мы далеки отъ мысли разсматривать благодать хиротоніи дѣйствующего механически, такъ чтобы она исключала личное отношепіе человѣка къ ней. На сколько возвышенъ даръ благодати священства, на столько же бережно, нужно относиться къ нему. Необходимо, конечно, и надлежащее приготовленіе къ прннятію этого дара, и достойное употребленіе его по принятіи. Но и тутъ опять дѣло рѣшается не исключительно призваніемъ, природнымъ внутреннимъ влеченіемъ и склонностью, хотя всегда почти равнодушное и даже небрежно-кощунственное отношеніе священника къ благодати оправдывается отсутствіемъ бъ немъ призванія къ своему служенію. Намъ лично разсказывалъ одинъ молодой священникъ, что онъ тяготится своимъ служеніемъ, потому что принялъ его, не справившись есть ли у него къ тому призваніе. Онъ сознаетъ, что службу Божію онъ совершаеть кощунственно, и это сознаніе такъ мучительно для него, что онъ сталъ прибѣгать къ обычному способу успокоенія – водкѣ. «Недавно такъ нализался на поминкахъ, – разсказывалъ онъ, – что слюни потекли чрезъ губу. Вотъ что значитъ поступать во священники безъ призванія!» заключилъ онъ свой разсказъ. Увы! его разсказъ не произвелъ на меня ожидаемаго имъ впечатлѣнія. Никто, конечно, не станетъ отрицать, что призваніе есть важное условіе для достойнаго прохожденія священническаго служенія. Оно есть важнѣйшій стимулъ для одушевленной пастырской дѣятельности. Но все-таки это не единственное условіе и не единственный мотивъ. И намъ думается, что основной грѣхъ упомянутаго нами священника состоялъ не въ принятіи имъ священническаго сана безъ призванія, а въ небрежномъ отношеніи къ благодати священства. Принявшій ее долженъ, по Апостолу, «возгрѣвать» ее въ себѣ (2 Тимоѳ. 1, 6). Слово «возгрѣвать», буквально съ греч. «раздувать огонь», указываетъ на такое непрерывно-бдительное, самодеятельное отношеніе человѣка къ благодати священства, при которомъ она, какъ раздуваемый огонь, горѣла бы все болѣе и болѣе сильнымъ пламенемъ. Въ таинствѣ священства совершается привитіе благодатнаго начала. Но это привитіе не нужно понимать какъ мгновеніе и окончательное измѣненіе души. Таинство есть только вложение чудесной закваски, сила дѣйствія которой можетъ задерживаться, проявляться и раскрываться медленно въ самомъ подвигѣ пастырства. Нерадивое его отношеніе къ благодати священства естественно порождаетъ сердечную холодность, нравственную косность и въ лучшемъ случаѣ бездушный формализмъ въ отправленіи священническихъ обязанностей, а въ худшемъ – кощунство надъ высокимъ по существу саномъ. Идея священства, въ ея православномъ истолкованіи, побуждаетъ пастырей постоянной работой надъ собой возгрѣвать въ себѣ огонь пастырскаго служенія, полученный ими въ таинствѣ хиротоніи.
Показателемъ такой внутренней работы надъ собой и условіемъ сохраненія въ себѣ благодатнаго дара священства является для пастыря церкви аскетизмъ. Подъ аскетизмомъ мы здѣсь разумѣемъ не определенный института съ его внѣшними условными формами жизни или монашество, а нравственное начало и методъ жизни. Аскетизмъ, какъ нравственное начало, характеризуется господствомъ духа надъ чувственною стороною природы человѣка, преобладаніемъ духовныхъ стремленій надъ чувственными. Онъ «даетъ развязь и свободу духу для высшихъ упражненій посредствомъ постепеннаго отреченія отъ лишнихъ тѣлесныхъ привычекъ и чувственныхъ наслажденій» (Амвросій, еп. Харьковскій). Содержаніе аскетизма, какъ нравственнаго начала, раскрыто у апостола въ его пастырскихъ посланіяхъ при неречисленіи нравственныхъ свойствъ пастыря. Какъ методъ жизни, аскетизмъ всегда соединяется съ самоограниченіемъ и самоотверженною дѣятельностію для блага другихъ. И эта черта, можно сказать, есть національная черта русскаго человѣка. Наша отечественная литература въ лицѣ лучшихъ ея представителей проникнута мыслію о подвижническомъ служеніи малымъ міра сего. Проблема совѣсти, аскетическая тенденція въ ея лучшемъ пониманіи раскрывается въ произведеніяхъ, напр., Достоевскаго, Глѣба Успенскаго, Толстого, Короленко и проч. Эта національная русская черта должна находить себѣ наиболѣе выпуклое выраженіе въ лицѣ и жизни пастыря. Если нельзя быть истиннымъ хрнстіаниномъ, не подвергая себя трудамъ и лишеніямъ, то тѣмъ болѣе нельзя быть истиннымъ пастыремъ безъ аскетическаго самоограниченія и самообузданія.
«Природа наша повредилась чрезъ паденіе, – учитъ преосв. Ѳеофанъ: – Христіанство во всемъ своемъ строѣ есть возстановленіе сей природы въ первый чинъ. Слѣдовательно, оно есть въ существѣ своемъ насиліе природы, какъ она въ насъ теперь есть. Самопротивленіе и самопринужденіе есть первыя формы проявленія жизни христіанской, спасительной, ведущей къ цѣли. На природу никогда не слѣдуетъ ссылаться или на нее опираться безусловно, ибо она совмѣщаетъ въ себѣ смѣсь должнаго съ недолжнымъ. Почему, перерабатывая себя, надо не на природу смотрѣть, а на норму совершенства, предлагаемаго христіавствомъ». Если къ этой нормѣ совершенства приближается пастырь Церкви, то духъ его становится сосудомъ и орудіемъ благодати Св. Духа, озаряющей и пересозидающей внутренній міръ его мыслей, чувствъ, наклонностей. Онъ вновь становится, повторимъ слова о. Іоанна, «какъ дитя, утешаемое на колѣняхъ матери». А что можетъ быть отраднѣе и сладостнѣе этого ощущенія и состоянія?
Предложено въ качествѣ публичнаго чтенія воспитанникамъ Виѳанской духовной семинаріи.
Ив. Николинъ.
«Прибавленія къ Церковнымъ Вѣдомостямъ». 1914. №№ 14-15. С. 707-712.
[1] Отождествлять или сравнивать между собою призваніе и вдохновеніе (напр., поэтическое), какъ это дѣлаютъ нѣкоторые, нельзя. Вдохновение совершенно особый актъ. – ред.
Об авторе. Иван Петрович Николин (1867 – не ранее 1918.). Писатель, воспитанник Московской духовной академии. Преподаватель Вифанской духовной семинарии. Отдельно издал: «Деяния святых апостолов. Опыт историко-критического введения» (Сергиев-Посад, 1895, магист. диссерт.); «Почему церковь в установлении догмата об иконопочитании видит особое торжество православия» (М., 1899); «Курс основного богословия или апологетики» (Сергиев-Посад, 1904); «О христианской религии» (М., 1903); «Что такое нравственность?» (М., 1908); «Очерки по догматическому богословию» (М., 1912)
