Правдивость.
Изъ множества образовъ, переданныхъ намъ драгоцѣнными перлами греческой поэзіи, ни одинъ не выдается столь сильно, какъ сынъ смертнаго отца и безсмертной матери, Ахиллесъ, юный и живой герой, столь славный и столь отважный, что низлагаетъ онъ всѣхъ животныхъ лѣса и всѣхъ враговъ; и это длится чрезъ все его жизненное поприще, оканчивающееся однакоже послѣ недолгаго цвѣта. Тщательно благочестивымъ горнымъ духомъ Хейрономъ обученный во всѣхъ рыцарскихъ и другихъ искуствахъ, покровительствуемыхъ музами, пламенный юноша оказывается любимцемъ боговъ, благороднымъ по образу мыслей, но вмѣстѣ съ тѣмъ пылкимъ и легко возбуждающимся. Изъ любви къ славѣ короткую жизнь онъ предпочитаетъ долгой и безславной; но онъ не можетъ забыть и испытанной обиды, не мирится онъ со своимъ обидчикомъ, несмотря на всѣ его просьбы и подарки. Эта стойкость и не смягчающаяся твердость въ разъ принятомъ рѣшеніи повергаетъ его въ горькое несчастіе; онъ теряетъ вслѣдствіе этого вѣрнѣйшаго своего друга и товарища юности, Патрокла, за которымъ и самъ вскорѣ слѣдуетъ въ ворота Аида.
Открыто и честно сей славный герой греческой древности, Ахиллесъ, признается въ неуступчивости своего характера; безъ всякихъ лишнихъ словъ и попытокъ къ смягченію, свободно и рѣшительно онъ высказывается предъ посольствомъ Агамемнона: «Не могу я исполнить вашихъ желаній; дары и обѣщанія военачальника, оскорбившаго меня столь глубоко, не прельщаютъ меня и не плѣняютъ; въ вашей просьбѣ я вамъ отказываю». Удивителенъ въ героѣ этотъ мужественный простой языкъ, столь же мало знакомый съ вѣжливостью, какъ и съ обманчивой двусмысленностью. Достоудивительно прежде всего положеніе, на которомъ онъ основываетъ свою честную откровенность:
Ἐχθρὸς γάρ μοι κεῖνος ὁμῶς Ἀΐδαο πύλῃσιν
Ὅς χ᾽ ἕτερον μὲν κεύθῃ ἐνὶ φρεσίν, ἄλλο δὲ εἴπῃ. (Hom. Il. IX, 312).
По истинѣ ненавистенъ мнѣ, какъ обитель Аида,
Тотъ, кто иное говоритъ, нежели что онъ знаетъ и думаетъ въ сердцѣ.
Въ сихъ словахъ Ахиллеса скрыто нѣчто болѣе глубокое, нежели о чемъ говоритъ буквальный смыслъ словъ и что мы съ несомнѣнностью можемъ назвать главнымъ условіемъ человѣческаго довольства п благополучія; разумѣемъ согласіе въ человѣкѣ впѣшняго съ внутреннимъ. Міръ придаетъ важное значеніе гармоніи внѣшняго, – тому, чтобы внѣшность, одежда и образъ жизни соотвѣтствовали состоянію, къ которому мы принадлежимъ: но для каждаго умнаго и разсудительнаго человѣка большее значеніе имѣетъ гармонія души, опредѣленность желаній, истинность рѣчей. – Извѣстно изреченіе, ходившее между древними Греками, что въ прекрасномъ тѣлѣ должна жить и прекрасная душа; но, понимая это положеніе правильно, мы точно также можемъ перевернуть ого и сказать: каждая прекрасная душа дѣлаетъ прекраснымъ и тѣло, въ которомъ она пишетъ. Во всякомъ случаѣ въ этой превращенной словесной формѣ то греческое изреченіе потерпитъ менѣе исключеній, нежели въ первой, которая, какъ и Греки убѣждались, не всегда оказывалась вѣрною. Сократъ, мудрѣйшій и лучшій между Греками, по внѣшнему своему виду былъ безобразенъ, такъ что красивый Алкивіадъ сравнивалъ его съ Силенами въ скульптурныхъ мастерскихъ, наружность которыхъ представлялась некрасивою, но внутри которыхъ, если ихъ раскрывали на обѣ стороны, можно было видѣть образы боговъ (Plat. Symp. с. 32). Но независимо отъ сего, съ несомнѣнностію открывается это уже и изъ сопоставленія обоихъ этихъ лицъ, Алкивіада и Сократа; т. е. то открывается отсюда, что внутренней красотѣ, хотя бы она и соединялась съ внѣшней непривлекательностію, мы отдаемъ преимущество. Посему мы можемъ присоединить сюда и другое греческое изреченіе, содержащее туже истину: οὐκ ἔστι κάλλος οἷον άλήθεἰ ἔχει. Ибо то несомнѣнно, что лице и прекраснѣйшее по своимъ формамъ дѣйствуетъ на насъ отталкивающимъ образомъ, если оно не служитъ зеркаломъ прекрасной души, – если чрезъ него просвѣчиваютъ высокомѣріе и суетность, – если въ немъ можно признать непостоянство или лживость. Но точно также вѣрно и то, что нѣтъ ничего прекраснѣе дѣтски довѣрчивыхъ, дружески открытыхъ глазъ въ человѣкѣ, строго служащемъ истинѣ. Такъ считаемъ мы прекраснымъ того, кто не иначе говоритъ какъ и думаетъ, во взорахъ чьихъ мы читаемъ, что можемъ вѣрить каждому его слову, что твердо можемъ полагаться на все, что онъ говоритъ и что онъ обѣщаетъ. Это красота не преходящая и не гибнущая и облечься въ нее зависитъ отъ насъ самихъ; честность, откровенность, правдолюбіе, которыя въ своемъ сердцѣ мы цѣнимъ высоко, они оттого могутъ быть познаны и по нашему лицу; это гармонія души и тѣла въ добромъ, достиженія которой всякій человѣкъ ревностнѣйшимъ образомъ долженъ добиваться. Прекрасенъ и плодъ развивающійся отсюда: ненависть ко лжи, любовь къ истинѣ, говореніе только того, что есть въ мысли, образовывать изъ себя честнаго, дѣйствующаго по убѣжденію гражданина отечества, христіанина не по имени только, но истиннаго слуги Спасителя, который есть сама истина.
Не существуетъ никакихъ ограниченій для Ахиллесовскаго изреченія; оно должно быть устойчивымъ при всѣхъ отношеніяхъ, въ какихъ бы человѣкъ ни оказывался, соприкасается ли онъ со своими ближними, вступаетъ ли онъ въ своей должности въ соотношеніе съ обществомъ и государствомъ, входитъ ли въ общеніе съ церковью и Богомъ. Намъ ли христіанамъ уступать въ строгости и положительности гомерическому герою, который, не зря на лица, не ладитъ со всякимъ, кто говоритъ не согласно съ своимъ же собственнымъ образомъ мыслей; онъ даже гнушается его какъ лютѣйшаго врага, признаетъ его отдаляющимся отъ естественности жизни. Не тѣмъ ли болѣе съ подобной твердостью должны мы судить объ этомъ недостаткѣ, мы обязанные признать, что въ наши дни порокъ этотъ особенно распространенъ? Тѣмъ болѣе мы должны чтить и чествовать всѣхъ, кто не увлекается имъ, кто обнаруживаетъ невозмутимую гармонію между тѣмъ, что онъ говоритъ и что думаетъ. Дѣйствительно чѣмъ болѣе мы вдумываемся въ смыслъ этихъ прекрасныхъ словъ юнаго героя, чѣмъ болѣе мы углубляемся въ содержаніе вытекающаго изъ нихъ ученія, чѣмъ справедливѣе вслѣдствіе этого наше удивленіе предъ храбрымъ и благороднымъ Эллиномъ: тѣмъ тверже и между нами укрѣпляется рѣшимость и желаніе соревновать ему въ этомъ образѣ мыслей и, – насколько хватаетъ у насъ силъ, – работать надъ тѣмъ и заботиться о томъ, чтобы всегда не иначе говорить, какъ думаемъ.
Нельзя отрицать того, что такихъ людей нынѣ не много; это довольно печально; много пріятнѣе было бы, еслибы повсюду можно было встрѣчать людей, сердце которыхъ на языкѣ, еслибы можно было всему вѣрить, что они говорить и не испытывать отъ того никакого вреда. Но не такъ слагаются отношенія въ сегоднешнемъ свѣтѣ; должно признать, что ложъ и обманъ раскинули въ немъ далекій и широкій лагерь. И все-таки именно въ въ наши дни, лучше тѣмъ съ большей рѣшимостью обратиться на сторону отдающихся вѣрному служенію истинѣ; и особенно посвящающіе себя сему служенію должны съ непоколебимой рѣшимостью оставаться ей вѣрными всегда и вездѣ.
Первымъ грѣхомъ перваго человѣка была ложь; ложь составляетъ первый и глубоко кроющійся въ душѣ грѣхъ дитяти, развитія котораго въ немъ родители по справедливости всего болѣе боятся, который ими потому и наказывается всего строже; потому что ложь есть изуродованіе вложеннаго въ человѣческое существо Божественнаго отобраза, отпаденіе отъ живаго Бога; наказывать эту легкомысленную и наглую ложь посему тѣмъ необходимѣе, чѣмъ болѣе имѣемъ мы и въ себѣ питаемъ благоговѣнія предъ чистой и незапятнанной истиной и чѣмъ болѣе желаемъ ее развить въ юношествѣ, чѣмъ шире и сильнѣе его проникнуть ей, дабы такимъ образомъ все рѣже и рѣже потомъ встрѣчались и диковиннѣе казались люди, говорящіе иное, нежели что они думаютъ и о чемъ знаютъ.
Ложь проникаетъ въ человѣка со многихъ сторонъ; такъ пораждается она корыстолюбіемъ и дѣловой жизнью нисшихъ и среднихъ слоевъ общества; но какъ скоро она обнаруживается здѣсь, то повсюду и всегда осуждалась, каралась и карается судебнымъ преслѣдованіемъ. Но какъ здѣсь ложь часто не всплываетъ на верхъ, такъ и въ жизни высшихъ сословій многое имѣетъ блескъ только обманчивый; много хлопочутъ здѣсь объ обманѣ другихъ людей. Что ты видишь здѣсь и о чемъ слышишь, есть только показная маска, за которой скрываются мысли совершенно противуположныя тѣмъ, кои выражены словомъ. Въ сношеніяхъ государствъ и ихъ представителей не сдѣлалось ли сколько ходячимъ столько же и глубоко безнравственнымъ изреченіе, что слово дано человѣку для того, чтобы скрывать отъ міра истинныя свои мысли? Такъ отъ нисшихъ и даже до высшихъ сферъ человѣческаго общества проходить ужасающее несоотвѣтствіе между рѣчами и мыслями; преобладаютъ здѣсь обманъ и нечестность; образъ дѣйствій прямой, ясный и откровенный встрѣтить уже за рѣдкость; большинство отдается лицемѣрію, угодливости и лести; и твоя правда, и моя правда, и вездѣ правда, а гдѣ она? Печальная съ этой стороны картипа развертывается предъ нами, и набросанная здѣсь конечно не слишкомъ темными красками набросана; всѣмъ, серьезно относящимся къ своимъ обязанностямъ, она напоминаетъ о необходимости борьбы противъ этого чреватаго зломъ порока, о необходимости собираться подъ знамепа истины и изглаживать все, что называется ложью.
Неисчислимы послѣдствія вѣрности и честности, откровенности и нескрываемаго прямодушія. Какъ дѣла такого человѣка ясны и опредѣленны, такъ и языкъ его простъ и не ложенъ; онъ и говоритъ и пишетъ такъ, какъ думаетъ. Великое удивленіе свойственно возбуждать прямому и открытому образу дѣйствій; но вліяніе его усиливается еще болѣе отъ сознанія, что такой человѣкъ, будучи далекимъ отъ увертокъ и происковъ, есть строгій и добросовѣстный другъ истины. Не только тотъ, кто сдѣлалъ бы что либо дурное, но и
Ἐχθρὸς γάρ μοι κεῖνος ὁμῶς Ἀΐδαο πύλῃσιν
Ὅς χ᾽ ἕτερον μὲν κεύθῃ ἐνὶ φρεσίν, ἄλλο δὲ εἴπῃ.
О еслибы каждый въ своей должности и призваніи, въ дѣловыхъ и общественныхъ сношеніяхъ честь свою постоянно полагалъ только въ томъ, чтобы говорить согласно съ личными и твердыми своими убѣжденіями! О, если бы честность п откровенность избиралась путеводной нитью въ мышленіи, рѣчахъ и дѣйствіяхъ!
Любовь къ истинѣ и правдивость, это – основы всякой добродѣтели, основныя положенія всякой морали; это – драгоцѣнное сокровище, не могущее быть потеряннымъ; потому что кто разъ сдѣлался правдивымъ, кто руководится и управляется честностію, тотъ не можетъ снова отдаться лжи и неправдѣ; кто разъ испыталъ на себѣ, какой силой, какой безопасностью, какой свободой надѣляетъ насъ истина, тотъ не можетъ вновь навлечь на себя позоръ лжи; онъ долженъ былъ бы для этого другимъ сдѣлаться, чѣмъ какимъ былъ. На честности зиждется благо человѣческаго общества, которое не можетъ существовать, если нѣтъ между его членами взаимнаго довѣрія, честности; и какъ могла бы существовать вѣрность, какъ могло бы существовать довѣріе, если бы правдивость была не свойственна людямъ по самой ихъ природѣ? Безъ правдивости не мыслима твердость характера, дѣлающая изъ насъ истинныхъ людей; безъ правдивости не можетъ быть никакого саморазсмотрѣнія и самооцѣнки; безъ правдивости не можетъ быть истиннаго мужества; мы разумѣемъ здѣсь не мужество воина, смѣло выступающаго въ битвѣ противъ опасности, но нравственное мужество, порождаемое только тѣмъ, основывающееся только на томъ, что мы чувствуемъ себя единою съ самими собой личностью, что мы находимся въ проистекающей отсюда безопасности. Этимъ мужествомъ можетъ обладать мужъ только правдивый, характеръ котораго закаленъ въ правдивости; съ ложью это мужество не можетъ мириться, потому что этотъ миръ всегда сопровождается отреченіемъ отъ собственнаго достоинства, чувствомъ самоуниженія, всегда соединенъ съ трусливостью. Почему у того, кто высказываетъ завзятую ложь, если онъ еще не упражнялся въ ней до наглости, выступаетъ краска на щекахъ? Почему при этомъ чувство стыда говоритъ сильнѣе, нежели при другихъ преступленіяхъ противъ совѣсти? Почему взглядъ, рѣчь при высказываемой лжи столь нетверды? Почему лжецъ не можетъ переносить твердаго взгляда человѣка благороднаго и правдиваго? Потому что онъ самъ чувствуетъ свое униженіе, потому что въ немъ говоритъ чувство трусости; а ни одно чувство не унижаетъ такъ человѣка предъ самимъ собою, не отнимаетъ у него въ такой степени твердости и сознанія безопасности, какъ отсутствіе мужества и чувство недостаточности его.
Съизмлада посему нужно пріучать себя къ тому, чтобы никогда не оставлять трещины, не допускать противорѣчія между мышленіемъ и дѣйствіемъ, между словомъ и дѣломъ. Стоитъ ли умножать собою и безъ того немалое число тѣхъ противорѣчивыхъ, въ самихъ себѣ надломленныхъ натуръ, которыя могутъ ясно и правильно мыслить, но не въ состояніи дѣйствовать послѣдовательно, – которымъ свѣточъ разумѣнія указываетъ путь, но при коемъ недостаетъ имъ чистоты воли, чтобы вступить на этотъ путь? Въ комъ правды нѣтъ, въ томъ добра еще мало; нечего тому искать правды и въ другихъ, коли ея въ самомъ нѣтъ. Борющееся и подвизающееся мужество, поколику оно исходитъ изъ благородныхъ мотивовъ, должно представлять собою для всѣхъ славное и заслуживающее почтенія явленіе, все равно будетъ ли конечнымъ его результатомъ выгода или убытокъ, побѣда или паденіе, ибо никогда не слѣдуетъ судить о людскихъ дѣйствіяхъ по внѣшнему успѣху, а по побудительпымъ причинамъ, по правиламъ, изъ которыхъ они истекаютъ. Высшимъ благомъ должно считать цѣльность личности, постоянное единство и гармонію въ мышленіи, въ чувствѣ и въ дѣйствіяхъ; воспитывать себя должно въ этихъ правилахъ, усиливать и укрѣплять; тогда прекраснѣйшимъ образомъ возможно будетъ исполнить обязанности и внутреннія и внѣшнія, по отношенію къ себѣ самимъ и къ другимъ; тогда и своему жизненному положенію каждый сдѣлаетъ честь, а себѣ заслужитъ похвалу и славу, ибо надъ правдивымъ исполняется слово поэта:
Кто постоянно съ серьезностью наблюдаетъ
какъ за своимъ словомъ, такъ и за дѣломъ
Тотъ пристыждаетъ и злую силу судьбы.
И не только въ самомъ томъ идея истины пускаетъ ростки, но дѣлается тотъ способнымъ и въ другихъ пробуждать жизнь, пробуждать ее всюду, куда его голосъ достигаетъ, ибо только исходящее отъ сердца къ сердцу и доступъ находитъ.
Но прямая, честная душа, говоритъ Персидскій поэтъ, пріобрѣтаетъ благоволеніе и Божіе. Никогда еще и никто не видалъ, чтобы кто либо падалъ, идя по пути истины. «Богъ тому даетъ», говоритъ народъ нашъ, «кто правдой живетъ». «Не въ силѣ Богъ, а въ правдѣ», говорилъ нашъ славный князь Александръ Невскій. «Богъ въ правдѣ помогаетъ, а въ неправдѣ запинаетъ и караетъ». И это оттого конечно, что правда уже по самому существу своему невредима. Правда, суда не боится; правда за себя сама отмщаетъ. Правда изъ огня и изъ воды спасаетъ. Правда со дна моря выноситъ. Правда – свѣтъ разума. Правда свѣтлѣе, чище яснаго солнца. «Все рушится, минется; останется одна правда», говоритъ народъ нашъ.
По сему правды, правды ищи (Втор. XVI, 20). Отъ правды отстать, куда пристать? Неправдой и свѣтъ пройдешь, да назадъ не вернешься. Безъ правды жить легче, да помирать тяжело. Но и въ бѣдахъ люди живутъ, а и въ неправдѣ пропадаютъ. Правдивая рука правдой живетъ. Не ври, а говори дѣло истое; каковымъ ты кажешься, таковымъ и быть долженъ. Дѣло помни и знай, а правды не забывай. Доброе дѣло правду говоритъ смѣло. Открытая душа чужда притворства. Дѣло правое глядится прямо.
Прекрасно стоять на стражѣ правды, – тамъ не молчать, гдѣ не слѣдуетъ молчать, гдѣ наше имя, честь, гдѣ справедливость, истина намъ громко говорить повелѣваютъ. Стой посему каждый за правду горой. Кто за правду горой, тотъ истинный герой. Кто правдой живетъ, тотъ добро наживетъ.
«Ярославскія Епархіальныя Вѣдомости». 1889. № 18. Ч. Неофф. С. 273-281.
