Митрополитъ Арсеній (Москвинъ) – Слово въ день памяти преподобнаго Ѳеодосія Печерскаго.
Память праведныхъ съ похвалами (Прит. 10, 7).
Если сила и значеніе сихъ словъ Премудраго всегда и вездѣ удобопонятны и ощутительны, то здѣсь — въ святой и чудотворной лаврѣ Печерской, среди многочисленнаго сонма праведныхъ, безмолвно, но благотворно и чудодѣйственно нетлѣнными тѣлами своими почивающихъ, и за то отъ безчисленнаго сонма вѣрующихъ, со всѣхъ концевъ міра собравшихся, ежедневно и ежечасно ублажаемыхъ и восхваляемыхъ, они глубоко — до невольнаго потрясенія души и сердца — поразительны и трогательны.
Но, въ лучезарномъ сонмѣ сихъ праведниковъ, празднуемый нами нынѣ преподобный и богоносный отецъ нашъ Ѳеодосій, какъ солнце среди міровыхъ планетъ, или какъ луна среди звѣздъ небесныхъ, сіяетъ свѣтомъ преизящнымъ и преимущественнѣйшимъ, не пресѣкая, впрочемъ, и не потемняя свѣтъ другихъ свѣтилъ, себѣ подчиненныхъ, но только умножая, разширяя и распространяя своимъ прикосновеніемъ и теплотворнымъ вліяніемъ ихъ собственное сіяніе. Сколь же выше посему и превосходнѣе должна быть похвала его святой и праведной памяти? И кто къ сему доволенъ (2 Кор. 2, 16)? Чье слово, какъ бы оно ни было плодовито и обильно, сильно и дѣйственно, остроумно и преукрашено, можетъ, не говорю — сравниться съ высокими его доблестями и необычайными подвигами, изъ любви ко Христу и для блага ближнихъ своихъ подъятыми, но, по крайней мѣрѣ, хотя сколько-нибудь къ нимъ приблизиться?
Но для меня собственно, при всей моей скудости духовной, желающаго, и по долгу моего званія, и по влеченію сердечному, принести на живоносный гробъ нашего первоначальника хотя нѣкую малую лепту слова похвальнаго, есть еще другое препятствіе, безъ содѣйствія силы Божіей, непреододимое. Это слово мужа богомудраго, вообще объявляющаго, что не красна хвала во устѣхъ грѣшника (Сир. 15, 9). Оно меня болѣе всего безпокоитъ и тревожитъ, устрашаетъ и смущаетъ, затрудняетъ и колеблетъ въ дѣлѣ предпріемлемомъ, живо представляя мнѣ, что я единъ изъ грѣшниковъ, и уста мои суть грѣшничи: какъ же я нечистыми устами моими дерзну прикоснуться къ чистой памяти великаго угодника Божія? Если первоверховный апостолъ Павелъ, богоизбранный сосудъ благодати, называлъ себя первымъ изъ грѣшниковъ (1 Тим. 1, 15): то гдѣ мнѣ послѣ того себя поставить, и какъ отважиться открыть уста свои на похвалу праведнаго между праведными?
Одно только ободряетъ и успокоиваетъ меня, также какъ и всякаго, подобнаго мнѣ, должно успокоить и ободрить рѣшительно: это призывный голосъ святой матери нашей Церкви, которая самымъ учрежденіемъ настоящаго торжества, особеннымъ составомъ богослужебныхъ для сего дня дѣйствій и нѣкоторыми отличительными принадлежностями даже колокольнаго звона, — приглашаетъ, побуждаетъ и обязываетъ вѣрныхъ чадъ своихъ — принять участіе въ торжественномъ ублаженіи, Богомъ прославленнаго, праведника: пріидите, взываетъ она, стецемся вси къ божественнѣй памяти отца нашего Ѳеодосія, и ликъ совокупльше, благочестно торжествуемъ (стихира на Господи воззвахъ). А дабы мы, изъ-за своего недостоинства, не колебались и не останавливались, и своего грѣховнаго состоянія не почитали дѣйствительнымъ тому препятствіемъ, или, по крайней мѣрѣ, благовиднымъ къ тому предлогомъ, то она сама на себя приняла составленіе хвалебныхъ въ честь праведника пѣсней, и давно уже сіе исполнила, и сама своими руками соплела ему вѣнецъ славы безсмертныя. Намъ остается только внимательно прислушиваться къ первымъ и тщательно присматриваться къ послѣднему, чтобы изъ того и другаго источника почерпать, для себя и для другихъ, въ обильной мѣрѣ утѣшеніе и назиданіе, и такимъ образомъ, составивъ въ душѣ своей живой образъ ублажаемаго праведника, обносить оный въ умѣ и сердцѣ своемъ выну, для посильнаго нашего ему подражанія. Послѣдуемъ же указанію и руководству святой Церкви.
Церковь, въ похвальныхъ пѣснопѣніяхъ своихъ, именуетъ Ѳеодосія богомудрымъ и великимъ, преподобнымъ и незлобивымъ, всемірнымъ свѣтильникомъ, пастыремъ и учителемъ добрымъ, служителемъ и строителемъ обители Божія Матере вѣрнымъ, богодвижимою цѣвницею, богосказанными устами, духовнымъ воеводою, столпомъ всесвѣтлымъ, постникомъ пречуднымъ, правителемъ преславнымъ, монаховъ похвалою и лѣствицею, отцевъ украшеніемъ и славою, и Троицы служителемъ. Что можетъ быть выше и благолѣпнѣе сей, нелживыми устами Церкви возвѣщаемой, хвалы, и кто изъ смертныхъ не желалъ бы хотя самомалѣйшей части оной удостоиться? Отсюда естественно раждается желаніе, и вмѣстѣ необходимость, — раскрыть и указать пути, которыми преподобный взошелъ на такую высоту, удививъ своею жизнію и смертію, равно благотворными, современниковъ и потомковъ, а, что́ всего важнѣе, въ тоже время и тѣмъ же самымъ благоугодивъ и Богу, увѣнчавшему его за земные подвиги вѣнцемъ славы вѣчныя.
Пути, которыми преподобный Ѳеодосій восходилъ въ жизни духовной отъ силы въ силу и отъ совершенства къ совершенству, и, наконецъ, достигъ совершенства богоподобнаго, какое только, по мѣрѣ вѣры и при содѣйствіи благодати Божіей, возможно человѣку смертному, — весьма просты и прямы, немногосложны и незатѣйливы: они начинаются съ обыкновеннаго мѣщанскаго дома, проходятъ чрезъ приходскую родителей его церковь, углубляются въ подземную Антоніеву пещеру, потомъ снова на поверхность земли поднимаются, и здѣсь нѣсколько разширившись и достойно пріукрасившись, выходятъ въ сію богозданную и небеси подобную церковь и чудотворную лавру, и отъ нихъ и чрезъ нихъ вземлясь паки на высоту, заканчиваются въ небѣ.
Ни рожденіе, ни воспитаніе ничего ему особеннаго не дали: отъ родителей своихъ, хотя благочестивыхъ и, примѣтно, небѣдныхъ, онъ получилъ только жизнь тѣлесную и нѣсколько первоначальныхъ — механическихъ пріемовъ молитвы и благоповеденія, а все прочее, чѣмъ онъ впослѣдствіи сдѣлался такъ дивенъ и великъ предъ Богомъ и людьми, онъ, можно сказать, далъ уже самъ себѣ, или раскрылъ и образовалъ въ себѣ, по тайному внушенію промысла Божія и невидимому руководству и наставленію своего ангела-хранителя. Самое обученіе его славяно-русской грамотѣ было со стороны родителей только снисходительною уступкою его сильному желанію и многократнымъ его просьбамъ и докукамъ слезнымъ. Послѣ сего, приходская церковь была наилучшею его школою, въ которой онъ получалъ свое дальнѣйшее образованіе ума и сердца; священникъ и дьячекъ — единственными наставниками; богослужебныя книги и особенно псалтирь Давидова и жизнеописанія святыхъ — единственными и любимыми учебниками; церковное чтеніе и пѣніе — ежедневнымъ его занятіемъ и высокимъ наслажденіемъ и утѣшеніемъ во всякое время, отъ которыхъ никакія другаго рода удовольствія и развлеченія, ни столь свойственныя дѣтскому возрасту игры и забавы, ни даже строгія потомъ запрещенія и угрозы матери никакъ не могли отвлечь его, а тѣмъ еще болѣе возбудить въ немъ отвращеніе къ нимъ, или, по крайней мѣрѣ, утомленіе и скуку, равнодушіе и холодность.
И подивитесь, возлюбленные братія, при такихъ, повидимому, скудныхъ и недостаточныхъ сродствахъ, безъ особыхъ учителей и педагоговъ, онъ въ самое короткое время, еще въ незрѣлыхъ своихъ лѣтахъ, такого достигъ огромнаго и равномѣрнаго развитія способностей своихъ, и такую пріобрѣлъ высокую мудрость, что вскорѣ князи и вельможи въ сладость его послушаху (Марк. 6, 20), и приходили совѣщаться съ нимъ не о томъ только, чтобы какъ душу свою спасти, но и какъ наилучше управлять народомъ, и какія мѣры предпринять въ затруднительныхъ обстоятельствахъ мира и войны, въ которыхъ и собственное ихъ разсужденіе, къ дѣламъ сего рода измлада пріученное, и дума боярская и дружина княжеская подать имъ положительно добрый и надежный совѣтъ отказывались.
Но, чѣмъ болѣе преподобный преспѣвалъ благодатію у Бога и человѣкъ (Лук. 2, 52), и чѣмъ выше становился предъ очами Божіими, славнѣе и почтеннѣе во мнѣніи народа: тѣмъ усиленнѣе погружался во глубину своего самоуничиженія и смиренія, и тѣмъ ревностнѣе убѣгалъ славы и почитанія людей.
Три особенно средства употреблялъ онъ для достиженія сей святой цѣли: во-первыхъ — трудолюбіе, до того простиравшееся, что онъ и въ званіи игумена не пренебрегалъ самыми низкими трудами и работами, какъ-то: рубилъ нерѣдко дрова, носилъ для братіи воду и мѣсилъ въ кухнѣ хлѣбы; во-вторыхъ — облаченіе въ худыя и раздранныя одежды, и то для того только, чтобы сокрыть подъ ними носимую на тѣлѣ власяницу, такъ что приходящіе въ обитель, не узнавая его, обыкновенно принимали его за простаго и самаго послѣдняго монаха; въ-третьихъ — частое прехожденіе для духовныхъ своихъ подвиговъ, скрытно отъ братіи, въ мѣста уединенныя, дико-пустынныя и ему одному и только Богу вѣдомыя, такъ что если узнавали о пребываніи его въ томъ, или въ другомъ мѣстѣ въ извѣстное время, то развѣ уже послѣ того, и то большею частію случайно, чрезъ какого-либо ночнаго сторожа, или заблудившагося въ лѣсу странника. Такъ старался преподобный и умѣлъ сокрывать славу своего подвижничеетва отъ взоровъ человѣческихъ, дабы представить ее предъ лице Бога-Сердцевѣдца чистою и неповрежденною отъ тлетворнаго дыханія гордости и тщеславія.
А какіе это подвиги! О, какъ они были велики, необычайны и многочисленны, и съ какою глубиною мысли, чистотою побужденія, высотою духа и искренностію сердца были совершаемы! И кто изочтетъ ихъ? Кто взвѣситъ и измѣритъ ихъ высокое достоинство, необъятную полноту и широту, благотворное вліяніе и силу просвѣтительную, цѣльбоносную и, по разнообразію всякаго рода нуждъ и потребностей земныхъ и небесныхъ, чудодѣйственную?
Богосвѣтлый сонмъ праведниковъ, подъ его управленіемъ, наставленіемъ и руководствомъ въ наказаніи и ученіи Господнемъ (Ефес. 6, 4) образовавшихся и усовершившихся, и до нынѣ нетлѣнно, предъ очами нашими вокругъ его гроба, въ благоуханіи святыни и въ явленіи духа и силы Божественной, почивагощихъ, — служитъ для насъ лучше всякаго нашего слова убѣдительнымъ и вмѣстѣ нагляднымъ на все это доказательствомъ. А благоговѣйное молчаніе предъ величіемъ угодника Божія и сокровенной его жизни со Христомъ въ Бозѣ (Кол. 3, 3), вѣрное послѣдованіе примѣру его, и въ словѣ и дѣлѣ, на пути къ блаженной вѣчности, неуклонное исполненіе преданной имъ въ наше назиданіе заповѣди и устава монашескаго, и строгое соблюденіе взаимнаго нашего согласія и единенія въ союзѣ мира (Ефес. 4, 3) и любви о Христѣ, будутъ достойною и благоугодною ему данію священной его памяти. И самъ онъ, яко всеблагій и чадолюбивый отецъ нашъ, не престанетъ выну помогать намъ, возбуждать и поощрять насъ своею благодатною силою и молитвеннымъ за насъ предстательствомъ у Бога. Аминь.
