Iустинъ Ивановичъ Иванча – Какъ согласить нравственный законъ правды съ закономъ милости?
Христос в окружении персонификации добродетелей Милости и Справедливости. Фрагм. визант. миниат., 1128 г.
По строгому смыслу христіанскаго вѣрованія, степень нравственнаго совершенства человѣка и мѣра преуспѣянія его въ духовной жизни зависитъ главнымъ образомъ отъ тѣхъ отношеній взаимнаго господства, равенства или подчиненія, въ которыхъ находятся главнѣйшія, силы и способности его духовной природы, его умъ, чувство и воля, такъ что и идеаломъ нравственнаго совершенства, съ этой точки зрѣнія можетъ быть только полная и совершенная гармонія тѣхъ началъ, которыя положены въ основу жизни духа.
Гармонически стройное и согласное сочетаваніе ума, воли и сердца, съ этой точки зрѣнія, представляется настолько же необходимымъ условіемъ нравственнаго прогресса человѣка и преуспѣянія его въ духовной жизни, насколько не подлежитъ сомнѣнію то положеніе, что человѣкъ призванъ и способенъ къ такому прогрессу. Только при соблюденіи этого условія, то есть, при гармоническомъ сочетаніи всѣхъ сторонъ человѣческой природы единствомъ нравственныхъ цѣлей и побужденій, человѣческая природа возвышается на степень природы духовно-нравственной, человѣкъ перестаетъ быть только индивидуумомъ, а становится личностію, человѣкомъ въ высшемъ смыслѣ этого слова. Если же такъ, если высшимъ идеаломъ нравственнаго прогресса, послѣднею точкою его отправленій является полное, гармонически стройное и согласное сочетаніе силъ и способностей духовной природы человѣка, то такое проявленіе нравственной дѣятельности человѣческаго духа, какъ соглашеніе требованій закона правды съ закономъ милости, является дѣломъ естественнымъ и вполнѣ законнымъ, а съ точки зрѣнія идеала нравственнаго совершенства, даже и необходимымъ. Нужно найти только тотъ средоточный пунктъ, ту основную точку, которая служитъ связующимъ звеномъ и дѣлаетъ возможнымъ одновременное и совмѣстное существованіе такихъ различныхъ отправленій, какъ отправленія холодно судящаго, карающаго всякое отступленіе отъ узаконеннаго порядка вещей ума и постоянно готоваго поступиться своими правами все прощающаго сердца. Нужно, говоримъ, найти такое начало, предъ которымъ одинаково смолкали бы притязанія ума и чувства, которое само бы въ себѣ находило достаточныя побужденія и средства къ установленію нормальнаго соотношенія между холодною буквою закона правды и живымъ, мало разборчивымъ въ отношеніи объектовъ своей дѣятельности чувствомъ милости.
Такимъ началомъ является христіанство. Оно обнимаетъ собою всю жизнь человѣка, вліяетъ на весь складъ его мыслей и нравственныхъ убѣжденій, указываетъ высшія цѣли для его жизни и дѣятельности, а также и тѣ способы и формы, чрезъ которые и въ которыхъ онѣ (цѣли) могутъ находить наилучшее для себя осуществленіе. Подъ его вліяніемъ складывается въ человѣкѣ опредѣленный взглядъ на свою личность, возникаетъ мысль о ея высокомъ нравственномъ призваніи; но что особенно важно при рѣшеніи поставленнаго нами вопроса, такъ это то, что подъ вліяніемъ христіанства человѣкъ научается цѣнить личность другаго, начинаетъ признавать за нею права на то, что онъ считаетъ вообще благомъ для самого себя; и это сознаніе равноправности личности другаго со своею собственною, развиваясь и укрѣпляясь въ духѣ человѣка, становится весьма удобною и прочною почвою для насажденія и возращенія на ней правилъ и принциповъ взаимнаго общенія людей между собою.
Особенно важнымъ и высокимъ по своему значенію въ этомъ отношеніи представляется намъ принципъ, лежащій въ основѣ всего христіанства – принципъ полнаго равенства и всеобщаго братства членовъ всей міровой семьи, искупленныхъ кровій одного Іисуса Христа. Всѣ мы братья, всѣ равноправные члены одной безчисленной семьи, въ которой подъ теплымъ вліяніемъ братской любви и общности интересовъ должна теряться всякая острота права и холодной законности въ отношеніяхъ высшаго къ низшему, сильнаго къ слабому, стоящаго на почвѣ закона къ лишенному его покровительства. Здѣсь долженъ господствовать духъ всепрощенія, а еще больше духъ благожелательства, который сдерживаетъ крайніе порывы перваго и вырабатываетъ тѣ формы чисто христіанской правды и чисто христіанской милости, которыя, соотвѣтственно требованію высшаго нравственнаго идеала, объединяющаго въ себѣ всѣ способности духовной природы человѣка, не могутъ быть мыслимы одна безъ другой ни въ какомъ актѣ взаимныхъ человѣческихъ отношеній, но другъ друга предполагаютъ и другъ друга дополняютъ. – Считать совершенно противоположными эти два начала – начала христіанской правды и милости, раздѣлять ихъ между собою какъ нѣчто, одно съ другимъ не совмѣстимое, – значитъ не понимать ихъ внутренняго и существеннаго содержанія, а главнымъ образомъ совершенно упускать изъ виду ту общую имъ обоимъ цѣль, которая опредѣляется для нихъ принципомъ братской любви, лежащимъ въ основѣ всего (нравственнаго) поведенія человѣка христіанина, которую онѣ обѣ преслѣдуютъ и во имя которой тѣсно сближаются между собою, не смотря на все существующее, по-видимому, между ними различіе.
Эта цѣль есть благо ближняго. – Забота о немъ составляетъ вообще одинъ изъ самыхъ существенныхъ элементовъ нравственно-духовной жизни человѣка, но высшаго своего выраженія, большей своей опредѣленности она достигаетъ, главнымъ образомъ, въ этихъ двухъ началахъ, – началахъ правды и милости, которыя въ ней, такимъ образомъ, находятъ точку взаимнаго между собою соприкосновенія. – Если, воздавая благомъ за добро и карая всякое уклоненіе отъ общепринятаго порядка вещей, воздавая всякому свое, имъ заслуженное, возстановляя попранныя начала нравственной жизни и предупреждая, по мѣрѣ возможности, ихъ нарушеніе и на будущее время, правда тѣмъ самымъ только споспѣшествуетъ благу человѣка, то не иную цѣль постоянно имѣетъ въ виду и чувство христіанской милости, которое готово поступиться даже собственными правами и принести въ жертву свои личные интересы, чтобы только увеличить сумму благополучія ближняго. – Благо ближняго является, такимъ образомъ, средоточнымъ пунктомъ, въ которомъ, какъ въ фокусѣ встрѣчаются проявленія самыхъ разнообразныхъ, по мѣстамъ своего возникновенія и способамъ обнаруженія, духовныхъ способностей человѣческой природы. Въ стремленіи къ нему правда и милость не только «срѣтаются», но и тѣснѣйшимъ образомъ соединяются между собою, переплетаются своими отправленіями такъ, что существованіе одного начала дѣлаетъ необходимымъ присутствіе элементовъ другаго и наоборотъ. Правда только тогда можетъ назваться правдой истинно христіанской, когда, воздавая каждому по заслугамъ, въ своихъ рѣшеніяхъ руководится, главнымъ образомъ, мыслію о благѣ лица, подвергшагося ея воздѣйствію; равно какъ и милость выраженіемъ истинно христіанской души можетъ быть только при строгомъ соотвѣтствіи благъ даруемыхъ ею съ велѣніями судящей правды, которая указываетъ для нихъ надлежащую, сообразную съ своими законами мѣру. Удаленная отъ живительнаго вліянія христіанской милости, лишенная началъ братской любви и состраданія, правда представляла бы собою только мертвую букву закона, одну только черствую формулу, дѣятельность которой не идетъ дальше разсмотрѣнія того или другаго, подвергшагося ей поступка. Взятая сама по себѣ безъ милости, она имѣетъ дѣло только съ голымъ фактомъ, который и награждаетъ или наказываетъ сообразно его свойству и тѣмъ даннымъ, какія находятся у нея въ распоряженіи для его оцѣнки. Что же касается личности его совершителя, то ею правда интересуется лишь настолько, насколько это необходимо для уясненія себѣ дѣянія, имъ совершеннаго. Его будущее, его дальнѣйшая судьба для правды, лишенной христіанской милости, имѣетъ очень мало значенія.
Съ своей староны и милость только тогда можетъ имѣть значеніе добродѣтели истинно христіанской и приводить человѣка къ благу, когда соединена съ закономъ правды и свои проявленія старается согласовать съ его предписаніями. Удаленная же отъ регулирующаго вліянія закона правды и лишенная вслѣдствіе этого возможности взвѣшивать свои дѣйствія и соображать всѣ могущія произойти отъ нихъ послѣдствія, она превратилась бы въ одно слабое благодушіе, дающее безнаказный просторъ злу, легко поддающееся всякимъ постороннимъ вліяніямъ; и не столько бы споспѣшествовала благу, сколько приводила ко злу. Для сердца, взятаго само по себѣ, существуетъ только настоящій моментъ, и въ возможности удовлетворить своему требованію въ самый моментъ его возникновенія оно находитъ для себя неисчерпаемый источникъ духовнаго наслажденія. Предъ притягательною силою настоящаго для него теряетъ свою привлекательность благо будущее, даже большее по своимъ размѣрамъ, чѣмъ то, которое можетъ представить настоящій моментъ, и перестаютъ быть страшными тѣ вредныя послѣдствія, какія отъ него могутъ возникнуть. Само собою понятно, что такого рода милость, съ чисто христіанской точки зрѣнія, менѣе всего можетъ быть названа добродѣтелію, потому что не столько споспѣшествуетъ добру, сколько потворствуетъ злу. Лишенная чувства мѣры и слѣпая въ выборѣ объектовъ для своихъ отправленій, она дѣйствуетъ разслабляющимъ образомъ на добрую и прямо развращающимъ на злую волю, потому что, не наказывая зла, она тѣмъ самымъ какъ бы прямо узаконяетъ его существованіе.
Значитъ, ни правда, ни милость, взятыя сами по себѣ, безъ отношенія другъ къ другу, не могутъ приводить человѣка къ благу, споспѣшествовать его правильному нравственному росту, ибо, не будучи въ состояніи каждая въ отдѣльности обнять всю духовную природу человѣка, онѣ черезъ то самое одна безъ другой не могутъ оказывать и правильнаго постояннаго воздѣйствія на нее. Такое воздѣйствіе онѣ могутъ очевидно оказывать только подъ условіемъ полнаго соглашенія своихъ дѣятельностей, когда законъ правды не исключаетъ собою движеній милости и законъ милости не противится регулирующему вліянію закона правды, но другъ друга вызываютъ къ дѣятельности, чтобы недостающее въ одной пополнить избыткомъ содержанія другой. Если же такъ, если соглашеніе правды съ милостью есть необходимое условіе нравственнаго прогресса человѣка, то христіанству, выработавшенму почву для соглашенія этихъ двухъ началъ, должно быть усвоено особенно высокое значеніе въ дѣлѣ нравственнаго совершенствованія духовной природы человѣка. Своимъ ученіемъ о благѣ ближняго, какъ послѣдней цѣли взаимныхъ человѣческихъ отношеній, и о началахъ братской любви и равенства всѣхъ людей, какъ твердыхъ основаніяхъ для него, оно пролило совершенно новый свѣтъ на значеніе этихъ отношеній, сообщило имъ характеръ преднамѣренной обдуманности и обоснованности и тѣмъ избавило отъ той безсознательности и случайности, характеромъ которыхъ нерѣдко до него были запечатлены самыя высокія нравственныя дѣйствія человѣка. Въ стремленіи къ заповѣданной имъ цѣли сближаются между собою всѣ способности духовной природы человѣка, такъ что между ними не остается ни раздѣленія, ни противорѣчія, ни взаимнаго исключенія, но всѣ онѣ, стремясь къ одной общей цѣли, споспѣшествуя одна другой, сливаются въ одну полноту высшаго духовнаго совершенства.
Законъ правды регулируетъ законъ милости.
Утвержденная на принципѣ братской любви къ ближнему и воодушевленная желаніемъ ему нравственнаго блага, христіанская правда сдерживаетъ неумѣренные порывы милости и опредѣляетъ для нихъ надлежащую мѣру, соотвѣтственно достоинству лица или поступка, подвергшагося ея воздѣйствію. Впрочемъ правда по отношенію къ милости проявляется не только въ формѣ сдерживающаго начала; иногда она является началомъ и возбуждающимъ дѣятельность сей послѣдней. Это послѣднее ея свойство находится, между прочимъ, въ очень большой зависимости отъ сознанія каждымъ человѣкомъ своей собственной постоянно существующей виновности предъ Богомъ. Представленіе объ этой виновности постоянно тяготѣетъ надъ человѣческимъ сознаніемъ и заставляетъ правду отказываться отъ слѣдуемаго ей удовлетворенія за совершеніе противозаконнаго поступка и давать мѣсто проявленіямъ христіанской милости тамъ, гдѣ, по-видимому, о ней не можетъ быть и рѣчи (напр., при чувствѣ личной мести). Оно заставляетъ насъ отпускать должникамъ нашимъ, чтобы и намъ оставились долги наши.
Законъ милости съ своей стороны въ христіанствѣ согрѣваетъ законъ правды, вноситъ въ нее элементы, смягчающіе характеръ суровой необходимости и строгой законности.
Проникнутая любовію къ ближнему, она заставляетъ правду снисходить къ слабости человѣческой природы и вслѣдствіе этого смягчать строгость своихъ предписаній, опредѣляющихъ характеръ и формы человѣческой дѣятельности тамъ, гдѣ она (правда) является началомъ руководящимъ; и постоянно имѣть въ виду благо ближняго, совершенствованіе его нравственной личности, когда является началомъ мздовоздающимъ, то есть, награждающимъ добро или карающимъ зло.
Такимъ образомъ, только на почвѣ христіанскихъ принциповъ правда и милость проявляются въ взаимныхъ человѣческихъ отношеніяхъ не какъ взаимно исключающія себя, или противодѣйствующія одна другой силы, но какъ начала совершенно согласныя, съ необходимостію вызывающія дѣятельность другъ друга для достиженія одной общей цѣли – блага ближняго; и «если», скажемъ словами пр. Филарета, «истина здѣсь безъ милости подобна лунному свѣту, который, хотя нѣсколько разгоняетъ ночную тьму, но не согрѣваетъ и не оживляетъ», то и «милость безъ правды въ христіанствѣ есть добродѣтель слѣпая, которая идетъ на удачу и часто падаетъ» (Филар., т. III, 40-е сл.).
I. Иванча.
«Руководство для сельскихъ пастырей». 1891. Т. 1. № 7. С. 190-197.
