Духовное торжество праздника Пасхи.
Еще вчера благочестивый христіанинъ чувствовалъ въ сердцѣ своемъ поистинѣ великую скорбь, мысленно переносясь къ тому времени, когда изъ устъ Богочеловѣка раздаюсь послѣднее страдальческое слово: совершилось. Совершилось дѣйствительно страшное дѣло: Господь славы, Царь царствующихъ, «держащій всю тварь въ своей длани», по Своей безконечной любви сошедшій на землю, чтобы избавить людей отъ грѣха, проклятія и смерти, подвергся всѣмъ ужасамъ крестныхъ страданій и позорной смерти по плоти. Да, совершилось страшное дѣло, отъ котораго земля дрогнула, и солнце померкло. Для Царя царствующихъ наступила минута крайняго уничиженія: сѣдяй выну со Отцемъ низведенъ туда, идѣже престолъ сатанинъ; Владыка всего міра сталъ узникомъ ада. Но напрасно торжествовали силы ада! Источникъ жизни уснуль только плотію, чтобы воскреснуть во славѣ. Когда Его изможденное и израненное тѣло еще висѣло на позорномъ крестѣ, а затѣмъ лежало въ мрачной гробницѣ, духъ уже торжествовалъ полную побѣду надъ смертію и сокрушалъ самыя вереи въ царствѣ зла и тьмы! Здѣсь, въ преисподней, въ это время совершалось торжество жизни надъ смертью, и всѣ праведники, въ теченіе тысячелѣтій ожидавшіе увидѣть день сей, дѣйствительно увидѣли его и возрадовались! Сей день, его же сотвори Господь: возрадуемся и возвеселимся въ онь и всѣ мы, православные христіане! И чѣмъ глубже и сильнѣе была вчерашняя печаль наша, тѣмъ торжественнѣе должна быть вновь возсіявшая за нею радость. Сегодня во всей вселенной радость и духовное веселіе! Сегодня Владыка міра ниспровергъ власть діавола и черезъ воскресеніе открылъ намъ путь ко спасенію. Сегодня не только ангелы и сонмы всѣхъ небесныхъ силъ, но и Самъ Владыка ангеловъ празднуетъ вмѣстѣ съ нами воскресеніе (Лук. 22, 15){1}.
Изъ года въ годъ повторяется этотъ великій, свѣтлый нареченный и святый день, и всякій разъ онъ приноситъ съ собою весну духовнаго обновленія и возрожденія нашего. Сама окружающая насъ природа, своимъ весеннимъ обновленіемъ и возрожденіемъ къ новой жизни, какъ бы вторитъ нашей радости и сорадуется съ нами, когда мы радуемся Воскресенію Христову, – и радость наша отъ этого еще болѣе усиливается.
И для чего это ежегодное повтореніе свѣтлаго праздника Христова, какъ не для того, чтобы мы вновь и вновь черпали въ немъ духовное обновленіе? Человѣкъ созданъ такъ, что и въ своей личной жизни и въ жизни общественной стремится избирать только то, что возбуждаетъ въ сердцѣ его пріятное чувство. Въ этомъ сказывается первоначальное назначеніе человѣка къ вѣчному блаженству. Исходя изъ царства неизреченной славы, гдѣ одна только вѣчная радость, душа наша жаждетъ этой радости, какъ цвѣтокъ жаждетъ ласкающихъ и животворящихъ лучей солнца. Поэтому, даже въ условіяхъ обыденной жизни она старается находить для себя источники радостей и удовольствія: ищетъ ихъ въ природѣ, въ обществѣ, въ созерцаніи явленій неба и земли. Но всѣ эти источники, какъ все вообще земное, до крайности ограничены и быстро истощаются. А между тѣмъ, запросы души безконечны. Сама будучи безсмертной, она и радости ищетъ безконечной, непреходящей. И такую радость она находитъ въ праздничномъ воспоминаніи того событія, которое попрало самую смерть и дало новую жизнь одряхлѣвшему человѣчеству.
Неудовлетворенность души человѣческой земными источниками радости особенно сильно сказывалась въ древнемъ до-христіанскомъ мірѣ, не смотря на то, что міръ этотъ употреблялъ всѣ усилія къ отысканію такихъ источниковъ и изобрѣталъ всѣ мѣры и способы для того, чтобы во всей полнотѣ испить чашу радостей. Но всѣ его радости помрачались одною мыслію: что же будетъ тамъ, куда неумолимая судьба день за днемъ все болѣе приближаетъ каждаго изъ насъ, и откуда нѣтъ ни для кого возврата? При мысли объ этомъ неизвѣстномъ будущемъ помрачалась всякая земная радость, и вся земная жизнь должна была казаться безцѣльной. Греки и римляне, признавая загробную жизнь, никогда не желали перехода въ нее и боялись смерти. Ихъ живая фантазія собрала, кажется, все ужасное и отвратительное на землѣ, чтобы наполнить имъ подземную область, куда человѣкъ долженъ вступить послѣ смерти. Мучительная скорбь, самая томительная тоска на землѣ – вотъ удѣлъ каждаго умершаго человѣка, хотя бы это былъ даже прославленный герой, вполнѣ достойный лучшей участи за гробомъ. Когда Одиссей проникъ въ предѣлы ада и хотѣлъ утѣшить великаго Ахиллеса, то послѣдній такъ отвѣчалъ ему: «О Одиссей, утѣшенія въ смерти мнѣ дать не надѣйся! Лучше-бъ хотѣлъ я, живой, какъ поденщикъ работать на полѣ, службой у бѣднаго пахаря хлѣбъ добывать свой насущный, нежели здѣсь надъ бездушными мертвыми царствовать мертвый{2}. Такъ говорить «герой богоравный», – какова же участь прочихъ умершихъ? И какъ мало все это походитъ на призывъ апостола – не скорбѣть объ умершихъ, якоже прочіи, не имущіи упованія. Аще бо вѣруемъ, говоритъ онъ, яко Іисусъ умре и воскресе, тако и Богъ умершія во Іисусѣ приведетъ съ Нимъ (1 Ѳес. 4, 13-14). Удивляться ли послѣ этого, что мысль о смерти не давала покоя греку и римлянину даже въ минуты безпечнаго веселія? И дѣйствительно, холоднымъ отчаяніемъ вѣетъ на кладбищахъ древняго міра: «они были» – такова обыкновенная надгробная надпись у римлянъ. Были люди – и исчезли со всѣми ихъ желаніями, надеждами и скоропреходящими радостями! Что можетъ быть безотраднѣе этого? И напротивъ, какая радость и какая глубокая вѣра въ будущую жизнь съ Господомъ сказываются въ надгробныхъ памятникахъ древнихъ христіанъ, которые и самое переселеніе отъ земли на небо называли днемъ рожденія{3}. Можно ли удивляться, что древнее человѣчество, не смотря на громадные успѣхи своего развитія, испытывало на зарѣ христіанства всѣ ужасы отчаянія и въ лицѣ лучшихъ своихъ представителей жаждало того свѣта, который принесенъ былъ Христомъ?
И вотъ, совершилось событіе, которое сразу открыло завѣсу будущаго, и это будущее перестало быть царствомъ всепожирающей смерти, а сдѣлалось для вѣрующихъ царствомъ жизни безконечной. Благая вѣсть о воскресеніи Христовомъ открыла предъ умственнымъ взоромъ христіанина новое небо и новую землю, гдѣ живетъ вѣчная правда Христова, разсѣяло уныніе, и отчаяніе превратило въ радость. Съ какимъ радостнымъ умиленіемъ и какими свѣтлыми чертами изображается въ погребальныхъ церковныхъ пѣсняхъ блаженная жизнь, такъ трогательно испрашиваемая умершему! Разжигаемся токмо слышаще, поетъ, напр., св. Церковь при погребеніи священника, яко есть тамо свѣтъ вѣчный, тамо источникъ живота нашего, тамо наслажденіе вѣчное, тамо есть рай, тамо всякая душа праведныхъ радуется. Снидемся вси во Христѣ и мы, да еще возопіимъ вси Вогу: аллилуіа. Потому-то свв. отцы Церкви, и на востокѣ и на западѣ, со всею силою возставали противъ обычая надѣвать при погребеніи черныя одежды, какъ противъ обычая языческаго, подавшаго язычникамъ поводъ упрекать христіанъ въ томъ, что и они, по выраженію св. Кипріана Карѳагенскаго, «оплакиваютъ, какъ совершенно погибшихъ, тѣхъ, которые живутъ у Бога»{4}. Правда, и христіанство, при всемъ своемъ радостномъ и отрадномъ воззрѣніи на смерть, не отвергаетъ нравственнаго страха предъ нею. Смерть напоминаетъ христіанину о страшномъ днѣ, когда онъ долженъ будетъ предстать предъ лицемъ нелицепріятнаго Судіи и отдать Ему отчетъ въ своей земной жизни. Вотъ почему даже великіе духомъ христіане не могли не смущаться передъ таинственнымъ переходомъ изъ здѣшней жизни въ будущую. Но христіанскій страхъ предъ смертію не есть языческое сожалѣніе о земныхъ наслажденіяхъ; напротивъ, онъ охлаждаетъ любовь ко всему земному и умѣряетъ привязанность къ нему, соединяясь притомъ же съ радостною надеждою на милосердіе Божіе. Христіанство не говоритъ: «бойся смерти», но говоритъ только: «помни о смерти, и бойся грѣха, за который ты долженъ дать отвѣтъ». Горькую чашу смерти испилъ по человѣчеству Самъ Жизнодавецъ, но вмѣстѣ съ тѣмъ Своею смертію Онъ попралъ самую смерть и разрушилъ врата адовы. Отселѣ нѣтъ больше неизвѣстности въ будущемъ. Будущее есть лишь продолженіе настоящаго – и притомъ продолженіе славное, чуждое земныхъ невзгодъ и треволненій. Врагъ попранъ и пораженъ, а потому нѣтъ надобности людямъ и страшиться его.
Такимъ образомъ, воскресеніе Христово открыло человѣчеству новый необъятный міръ бытія. Узкіе и тѣсные предѣлы настоящей жизни раздвинулись, и открылась свѣтлая будущность, ожидающая насъ за гробомъ. Праздникъ Христова воскресенія есть вмѣстѣ праздникъ и нашего воскресенія; побѣдныя пѣсни о Христѣ, воставшемъ изъ гроба, у христіанъ переходятъ въ побѣдныя пѣсни объ умерщвленіи смерти и началѣ иного вѣчнаго житія. Христосъ воскресе изъ мертвыхъ, взываемъ мы, смертію смерть поправъ и сущимъ во гробѣхъ животъ даровавъ. – Смерти празднуемъ умерщвленіе, адово разрушеніе, иного житія вѣчнаго начало.
Вотъ почему день воскресенія Христова есть радостнѣйшій и свѣтлѣйшій изъ христіанскихъ праздниковъ. И пока живая вѣра сохранится въ сердцахъ христіанъ, до тѣхъ поръ и праздникъ воскресенія Христова будетъ сохранять свой всерадостный характеръ и называться свѣтлымъ праздникомъ.
«Руководство для сельскихъ пастырей». 1901. Т. 1. № 14. С. 318-323.
{1} Бесѣд. Іоанна Злат. на Пасху.
{2} Одиссея XI, 448 и слѣд.
{3} «Эту гробницу, – говорится, напр., въ одной надгробной надииси. найденной въ римскихъ катакомбахъ, – построили родители сыну своему Меркурію, который жилъ 5 л. и 8 мѣс., а послѣ сего родился о Господѣ (natus est in Domino) въ идахъ февраля». – Фрикенъ. Римскія катакомбы II, 20.
{4} Творенія, ч. 2, стр. 251.
