Протоіерей Іоаннъ Базаровъ – Жена – грѣшница предъ – судомъ Христовымъ (Матѳ. гл. VIII, ст. 3-11).
Прошелъ великій праздникъ кущей, на который въ Іерусалимъ собирался народъ со всѣхъ сторонъ. Какъ на всѣхъ праздникахъ, много было и здѣсь разгула между собравшимися богомольцами. Поэтому не мудрено было схватитъ не одну женщину, такъ сказать, на мѣстѣ преступленія въ эти дни. Но жители Іерусалима въ эту эпоху упадка нравственности далеко не были такъ строги въ преслѣдованіи преступленій. Да и не то у нихъ было на умѣ, когда книжники и фарисеи, схвативъ виновную женщину, привели ее какъ-будто на судъ предъ Іисуса. Нѣтъ, ихъ уже въ теченіе предшествовавшихъ дней праздника брала зависть и злоба при видѣ толпившагося народа вокругъ новаго Учителя въ самомъ храмѣ. Они уже посылали своихъ служителей схватить Его, но тѣ, обезоруженные силою Его слова, возвратились назадъ, говоря, что никогда еще человѣкъ не говорилъ такъ, какъ этотъ человѣкъ! Въ средѣ самаго Синедріона произошло раздѣленіе во мнѣніяхъ насчетъ этого «человѣка». Тамъ рѣшили, что народъ потому увлекается новымъ ученіемъ, что онъ «невѣжда въ законѣ», что онъ какъ-будто не догадывается, что «этотъ человѣкъ» пришелъ разрушить весь законъ ихъ. И вотъ они рѣшаются наглядно доказать народу, что пророкъ этотъ не отъ Бога. Правда, онъ только-что на-дняхъ говорилъ имъ: «Не далъ ли вамъ Моисей закона, и никто изъ васъ не поступаетъ по закону (Іоан. VII, 19)? Но это обличеніе имъ было вовсе не по вкусу. Они въ умѣ и на языкѣ имѣли одинъ отвѣтъ: «да какъ намъ исполнять этотъ законъ, когда наши завоеватели, римляне, связали насъ по рукамъ и ногамъ, отнявъ у насъ право смертной казни за нарушеніе закона? «Намъ не позволено никого предавать смерти» (Іоан. ХVIII, 31). Мы посмотримъ, какъ этотъ ревнитель закона выпутается изъ этого труднаго положенія, когда мы ему передъ народомъ представимъ такой случай. «Будетъ-ли онъ настолько храбръ, чтобы сказать, что и не смотря на запрещеніе римлянъ мы все-таки должны исполнять предписанное въ законѣ Моисеевомъ»?
И вотъ они берутъ первую попавшуюся въ преступленіи женщину и ведутъ ее во храмъ, гдѣ уже опять собралось много народа вокругъ Іисуса, и ставятъ ее посреди между народомъ и сидѣвшимъ на своемъ обычномъ мѣстѣ Учителемъ. «Вотъ, говорятъ они, случай! Моисей заповѣдалъ намъ въ законѣ побивать таковыхъ камнями. Ты что на это скажешь?». И въ самомъ дѣлѣ – что сказать на это? Кому не случалось въ жизни быть въ такомъ положеніи, что не знаешь, что сказать, – не потому только, что въ самомъ дѣлѣ не знаешь, но больше; потому, что или обстоятельства такъ сложились, что не разобраться въ нихъ въ первую минуту, или же вопросъ такъ поставленъ, что отвѣтъ на него лежитъ далеко, за предѣлами, даннаго случая. Нерѣдко бываетъ, что на заданный вопросъ надобно бы было излагать цѣлую систему, пройти по всѣмъ видамъ развитія самаго понятія о данномъ случаѣ. Да и тогда еще сомнительно, чтобы вопрошающій васъ понялъ съ перваго разу. Невольно задумаешься! Іисусъ Христосъ тоже, по-видимому, задумался при видѣ стоявшей предъ нимъ преступницы, и не отвѣчалъ сейчасъ на заданный ему вопросъ: «Ты что на это скажешь?». Но, наклонясь внизъ, писалъ перстомъ на землѣ (ст. 6).
Не то конечно занимало Его въ эту минуту, какъ выдти изъ хитросплетеннаго искушенія враговъ своихъ. Ему уже не въ первый разъ приходилось разрушать подобныя козни. Они подходили къ нему съ вопросомъ и о подати римскому императору, думая поймать Его на словѣ, и были пристыжены совершенно неожиданнымъ отвѣтомъ: «чье это изображеніе и надпись» на монетѣ, которою они платили дань римлянамъ? (Матѳ. ХХII, 16-22)? Нѣтъ, Іисуса Христа занимала въ эту минуту другая мысль, обнимавшая собою не одинъ только этотъ случай, но горькую судьбу всего слѣпотствующаго человѣчества съ минуты его появленія на свѣтъ и до конца его существованія на землѣ. Мы далеки отъ дерзновенной мысли проникнуть въ эту думу наклонившагося къ землѣ и пишущаго перстомъ на помостѣ храма Іисуса Христа. Но намъ ничто не мѣшаетъ при видѣ этого замолкшаго на минуту Воплощеннаго Слова изложить свою христіанскую думу по поводу какъ этого, схваченнаго на мѣстѣ, преступленія, такъ и вообще грѣховныхъ дѣйствій человѣка.
Что такое грѣхъ въ смыслѣ отдѣльнаго случая нарушенія извѣстнаго закона? Это – ошибка воли, заблужденіе разума, и только въ смыслѣ грѣховности, какъ рядъ повторяющихся поступковъ, безповоротная испорченность нравственности, граничащей нерѣдко съ озлобленіемъ самаго намѣренія, или съ отчаяннымъ самоувлеченіемъ въ бездну зла. Но зачатокъ грѣха есть всегда заблужденіе разума, увлекающее волю въ нарушеніе закона. Образецъ всякаго грѣха есть грѣхъ первородный. Онъ совершенъ былъ, можно сказать, въ самомъ нѣдрѣ существа человѣческой природы. Не заповѣдь вызвала грѣхъ, но самая сущность грѣха была причиною постановленія первой заповѣди. Чтобы яснѣе понять это, надо представить себѣ генезисъ, бытовую исторію человѣческой природы. Говоря человѣкообразно, мы видимъ въ бытописаніи міра Творца какъ-бы задумавшимся надъ сотвореніемъ человѣка. Послѣ неоднократныхъ рече творчества и бысть всемогущества, мы слышимъ какой-то самосовѣтъ Божества, приступающаго къ творенію человѣка. «Теперь сотворимъ человѣка по образу нашему и по подобію»! Все, сотворенное Богомъ доселѣ, было Имъ осмотрѣно и найдено «очень хорошимъ», стало быть, соотвѣтствующимъ вполнѣ творческой мысли и достаточно цѣлесообразнымъ въ дальнѣйшемъ затѣмъ существованіи. Какъ механикъ, изобрѣтшій новую машину, пускаетъ ее въ ходъ, увѣренный въ прочности какъ самаго механизма, такъ и предназначенныхъ ей отправленій, такъ и Творецъ міра благословляетъ сотворенную имъ природу на дальнѣйшее ея существованіе. И природа слушается данныхъ ей законовъ бытія, не нарушая ни какими возмущеніями, или спутываніями положенныхъ ей предѣловъ.
Но вотъ должно еще явиться на свѣтъ новое существо по образу Божію. Это уже не простое произведеніе Всемогущества, для бытія котораго достаточно было одного божественнаго «да будетъ»! Здѣсь является и новая форма, такъ сказать, самоопредѣленія въ нѣдрѣ самаго Божества: «Сотворимъ»! Не даромъ послѣ этого міръ духовный называется иногда эманаціею божественной природы. Образъ Божій, по которому долженъ былъ быть созданъ человѣкъ, значилъ болѣе, чѣмъ та мыслѣ божественная, по которой созданъ весь остальной міръ. Богъ есть Духъ всемогущій, вездѣсущій, всевѣдущій, премудрый, преблагій и всеблаженный. По всему этому и человѣкъ долженъ былъ отражать въ себѣ всѣ эти качества. И оно должно бы было быть такъ, если бы въ совѣтѣ Божіемъ о твореніи человѣка не было прибавлено: «и по подобію». Это ограничиваетъ въ значительной степени первую задачу. Если бы человѣкъ вполнѣ былъ образомъ Божіимъ, онъ былъ бы Сыномъ Божіимъ, Тѣмъ, кто одинъ есть образъ Ѵпостаси Его (Евр. 1, 3).
Но тѣмъ не менѣе человѣкъ все же сотворенъ по образу Божію и по подобію. И дѣйствительно, сравнивая человѣка со всѣмъ остальнымъ міромъ живыхъ существъ, мы находимъ въ немъ безконечную разницу въ силахъ и стремленіяхъ. Прежде всего насъ поражаетъ въ немъ отраженіе всѣхъ тѣхъ качествъ, которыя мы соединяемъ съ понятіемъ Божества. Онъ прежде всего не только тѣлесенъ, но и духовенъ. Въ душѣ его лежатъ неопредѣленныя стремленія и ко всемогуществу, выражающіяся въ разныхъ попыткахъ къ преодолѣнію препятствій, встрѣчающихся на пути къ достиженію его цѣлей, и къ вездѣсущію, заставляющія его сокращать разстоянія не только быстрымъ движеніемъ съ помощію пара, но и сообщеніемъ на дальнихъ пространствахъ телеграфами, телефонами, и къ всевѣдѣнію путемъ научныхъ наблюденій и изъисканій, и даже къ благости и блаженству въ дѣлахъ сострадательнаго милосердія къ ближнему и еще болѣе въ жаждѣ счастія и наслажденія. Всѣ эти явленія свойственны изъ всѣхъ земныхъ тварей одному только человѣку. Но здѣсь же открывается и другое свойство человѣческой природы, сотворенной «по подобію» природѣ божественной. Въ немъ есть только стремленія природы божеской, но нѣтъ достаточныхъ силъ къ осуществленію ихъ. Въ немъ есть свобода, по образу Божію, но нѣтъ разума божественнаго. Свобода его безпредѣльна, какъ въ самомъ Богѣ, такъ что онъ можетъ поспорить съ Богомъ, – лучшее доказательство тому свободный грѣхъ человѣка; но за то разумѣніе его ограничено однимъ только подобіемъ разуму божественному. И вотъ первое и главное объясненіе грѣха человѣческаго! Вотъ почему грѣхъ есть прежде всего заблужденіе, ошибка, недоразумѣніе!
Если бы человѣкъ обладалъ разумомъ по образу Божію, онъ никогда бы не заблудился въ своей волѣ. Онъ въ состояніи былъ бы тогда сразу однимъ взглядомъ обнять всѣ послѣдствія своего дѣйствія, и никогда бы не впалъ въ ошибку. Для этого Творецъ съ самой первой минуты бытія человѣка является къ нему на помощь съ своимъ откровеніемъ; и пока человѣкъ держится этого откровенія, пока въ немъ почерпаетъ просвѣщеніе своего ограниченнаго разума, онъ безопасенъ и отъ заблужденія и отъ нравственнаго паденія. Адамъ и Ева до тѣхъ поръ и были безгрѣшны, т. е. внѣ всякой опасности удалиться отъ закона своего бытія, пока не вняли соблазнительной мысли: «будете сами какъ боги»! Съ этой минуты они, можно сказать, оторвались отъ корня своего бытія и поверглись въ бездну мрака, среди котораго ихъ собственный разумъ не могъ имъ указать выхода на свѣтлую дорогу божественнаго откровенія. Свобода человѣку осталась и по паденіи, но разумъ его, разъ отпадшій отъ Разума божественнаго, все болѣе и болѣе затемнялся, пока наконецъ человѣкъ въ своихъ дѣйствіяхъ не уподобился скотамъ безсмысленнымъ. Въ этомъ состояніи грѣхъ уже не былъ однимъ только заблужденіемъ неоразумленной воли, но какимъ-то противуестественнымъ настроеніемъ воли на зло.
Въ такомъ-то состояніи засталъ Іисусъ Христосъ все человѣчество на землѣ. Забыта была совсѣмъ первая и главная задача человѣческаго существованія на землѣ – уподобленіе Богу на пути нравственнаго усовершенствованія. Искаженъ былъ самый законъ бытія міра. Вмѣсто обладанія имъ и господствованія надъ нимъ, человѣкъ самъ подчинилъ себя давленію на него природы, и онъ сталъ ѣсть не для того, чтобы жить, но началъ жить для того, чтобы ѣсть и наслаждаться чувственными впечатлѣніями. Вмѣсто того, чтобы вести борьбу со зломъ, которая сдѣлалась неизбѣжною со времени отпаденія человѣка отъ Бога, онъ самое зло возвелъ въ божество и рабски поклонился ему. Въ одномъ только избранномъ Богомъ народѣ израильскомъ еще свѣтился спасительный маякъ откровенія божественнаго, но и тамъ туманъ неразумія и чадъ страстей засталъ его непроглядною мглою отъ воровъ, жаждавшихъ просвѣщенія. На Моисеевомъ сѣдалищѣ, на этой всемірной тогда каѳедрѣ закона Божія, возсѣли книжники, думавшіе видѣть въ буквѣ закона самый законъ Божій. Ихъ ограниченный отъ природы разумъ, еще болѣе отуманенный гордымъ самомнѣніемъ о своей законности, не видѣлъ и не могъ провидѣть духа закона, поставленнаго на стражѣ давно уже падшей нравственности человѣка.
И вотъ въ эту-то мрачную минуту ставится предъ Солнцемъ правды, на видъ одно преступленіе, грѣхъ, какъ отдѣльное дѣйствіе человѣческой воли! Какъ не задуматься при видѣ съ одной стороны такого паденія человѣческой нравственности, а съ другой еще большаго паденія пониманія основныхъ законовъ отношенія человѣка къ Богу! Вотъ люди, такъ думалось бы всякому ясновидящему въ книгѣ бытія человѣческаго, – вотъ люди, слѣпотствующіе въ разумѣніи воли и намѣреній Творца, торжествуютъ свою мнимую побѣду надъ явною нарушительницею закона, какъ-бы радующіеся тому, что нашли жертву, обреченную закономъ на удовлетвореніе ихъ горделивой самоправедности! Что здѣсь такое? Грѣхъ, осуждающій другой грѣхъ на погибель и внутренно радующійся, что не онъ первый попался подъ кару закона! Судьи, несущіе на показъ букву закона, хвастливо выставляющіе себя хранителями и оберегателями каменныхъ скрижалей! Но гдѣ-жъ тутъ смыслъ, гдѣ настоящее понятіе цѣлей самаго закона? Неужели Законодатель, Тотъ, кто сотворилъ человѣка по образу своему и по подобію, для того только и написалъ этотъ законъ, чтобы при первомъ нарушеніи его побивать, истреблять это твореніе, надъ которымъ Онъ какъ-бы задумался, вызывая его къ бытію? Какъ же не могли понять этого книжники, посвятившіе себя изученію книгъ и присвоившіе себѣ исключительный титулъ знатоковъ книжнаго ученія? Для нихъ въ эту минуту исчезала не только личность человѣка, собрата имъ по природѣ, но и самая сущность Бога, который есть любовь... Рereat mundus, fiat justitia! Погибни хоть весь міръ, только бы наша правда торжествовала! Вотъ кличь эгоизма, возставшаго въ первородномъ грѣхѣ противъ Бога!
Человѣкъ палъ именно тѣмъ, что онъ свой разумъ и свое разумѣніе, восхотѣлъ противупоставить разуму Творческому. А по разуму Божественному новая тварь, свободно-разумное существо предназначалось къ блаженству бытія, мѣрою котораго была вѣчность! Какъ образъ Божій на землѣ, человѣкъ долженъ былъ духомъ своимъ возвышаться надъ всѣмъ чувственнымъ, матеріальнымъ, и въ уподобленіи Божеству находитъ себѣ источникъ блаженства. Какими путями и какими средствами могъ онъ достигать этого высокаго назначенія, ему было узнать не трудно, если бы онъ отъ начала бытія своего держался разума Божественнаго, который долженъ былъ служить ему источникомъ постояннаго откровенія. Но человѣкъ палъ, какъ-будто забывъ, что онъ въ своемъ разумѣ имѣлъ только подобіе разуму божественному. Сказавъ себѣ въ роковую минуту паденія: будемъ сами, какъ боги! онъ потерялъ руководную нить своей жизни и сталъ путаться въ пріисканіи средствъ къ увеличенію своего блаженства до того, что средства сталъ принимать за цѣли и въ удовле твореніи потребностямъ жизни видѣть самую жизнь. Тогда, чтобы спасти его отъ конечной гибели, потребовался законъ, какъ предписаніе избѣгать заблужденій, съ угрозою наказаній заблуждавшейся и ожесточавшейся во злѣ волѣ. Но и здѣсь смыслъ побіенія камнями за преступленіе закона лежалъ не столько въ наказаніи самаго дѣйствія грѣха, сколько въ омерзѣніи грѣховности, какъ удаленія человѣка отъ цѣли бытія его, въ сознаніи того общества, среди котораго совершаются такъ безсовѣстно подобныя дѣйствія. Въ этомъ смыслѣ и въ христіанствѣ, этомъ уже неподзаконномъ возрастѣ человѣчества, повторяется подобная заповѣдь: «извергните развращеннаго изъ среды своей» (1 Кор. V, 13). А между тѣмъ христіанство проповѣдуетъ, что нѣтъ грѣха, превышающаго милосердіе Божіе. Стало быть не грѣховное дѣйствіе, не проступокъ противу нравственности, подлежитъ такой карѣ уничтоженія, но самая грѣховность воли, это настроеніе на зло, вошедшее въ кровь и плоть человѣка.
И здѣсь при видѣ грѣшницы, поставленной предъ судомъ Христовымъ, не тѣснится-ли прежде всего въ сердце мысль, что эта несчастная, въ глазахъ людей отъявленная преступница закона, была вовлечена въ бездну грѣха прежде всего по винѣ этихъ же книжниковъ, ея обвинителей, которые не научили, не наставили ее первой и прямой обязанности человѣка помнить о своихъ отношеніяхъ къ Богу, не сказали ей, вѣроятнѣе всего потому, что сами далеко были отъ этой мысли, что грѣхъ не потому страшенъ, что за него побиваютъ камнями, но потому, что онъ удаляетъ человѣка отъ Бога, сбиваетъ его съ пути къ прямой цѣли его бытія и повергаетъ въ бездну неразумной жизни, гдѣ духъ мало-по-малу помрачается совсѣмъ и человѣкъ дѣлается плотію? Они, эти обвинители, одно имѣютъ въ эту минуту на умѣ и на языкѣ: «Моисей за повѣдалъ намъ въ законѣ побивать таковыхъ камнями». Какъ, зачѣмъ и почему? – На этихъ вопросахъ не останавливалась ихъ нравственная совѣсть. Имъ довольно было того, что не ихъ самихъ побьютъ каменьями. Поэтому-то когда небесный учитель, котораго они пришли искушать, предложилъ имъ самимъ искусъ – спросить каждому свою собственную совѣсть, кто изъ нихъ безъ грѣха, они стали уходить одинъ за другимъ, и первые постарались скрыться «старѣйшіе». Видно было, что совѣсть этихъ старѣйшихъ и по лѣтамъ и по положенію была еще не совсѣмъ погружена въ одну внѣшнюю сторону закона. Такъ или иначе они разсуждали съ собою передъ тѣмъ, что вели пойманную грѣшницу на судъ, въ эту минуту они внутренно сознали, что тутъ идетъ дѣло не о буквальномъ исполненіи закона, но о рѣшеніи нравственнаго закона по существу. Вѣроятнѣе всего, что преступленіе этой женщины ихъ вовсе и не возмущало, какъ заурядное явленіе ихъ тогдашней жизни. Имъ хотѣлось только вызвать Іисуса Христа на разрѣшеніе, по ихъ мнѣнію, безвыходнаго вопроса. Но когда они увидѣли этого Учителя, изъ устъ котораго рѣчи лились потокомъ, задумавшимся надъ такимъ простымъ случаемъ, когда Онъ, такъ передъ ними наклонившись внизъ, писалъ перстомъ на землѣ, и, задавши имъ задачу, продолжалъ писать, какъ бы не обращая на нихъ вниманія, сердце и совѣсть ихъ должны были страшно заговорить въ эти торжественныя минуты молчанія.
И въ самомъ дѣлѣ, если взять всего человѣка со всѣми его слабостями, его заблужденіями, его пороками, и поставить его передъ Богомъ, безконечною правдою, святостію и любовью, чѣмъ долженъ показаться этотъ грѣхъ людской, это или увлеченіе или заблужденіе слабой воли человѣческой? Когда ребенокъ, забывшійся среди шалости, съ горькими слезами страха и отчаянія приноситъ къ отцу своему разбитую имъ дорогую вазу, подвигнется-ли родительское сердце на казнь этого виновнаго? Не проникнется ли оно скорѣе сожалѣніемъ о винѣ виноватаго, скорѣе скорбію о неудержимости ребяческой воли въ увлеченіи рѣзвою игрою? Передъ Богомъ, какъ безпредѣльнымъ величіемъ, все ничтожно. Каждый нашъ поступокъ, каждое дѣло предъ Его взоромъ не имѣетъ другой цѣны, кромѣ цѣны нашего внутренняго отношенія къ этому поступку, къ этому дѣлу. И въ человѣческихъ законахъ убійство съ намѣреніемъ оцѣнивается иначе, чѣмъ такое же лишеніе жизни другаго безнамѣренное, совершенно случайное. Не то важно въ нравственности, нарушенъ-ли законъ, совершенъ-ли грѣхъ, но то, какъ и почему произошло то или другое. Навѣрно наши прародители не были бы изгнаны изъ рая за одно вкушеніе яблока вопреки заповѣди Божіей, если бы побужденіемъ къ этому дѣйствію, не явилось возмутительное желаніе познать сущность добра и зла, и быть самимъ какъ боги. Грѣхъ есть въ сущности только заблужденіе, но онъ становится грѣховностію, когда это заблужденіе принимаетъ характеръ убѣжденія. По этому и Спаситель сказалъ, что всякій грѣхъ прощается, кромѣ одного, и именно не прощается грѣхъ противъ Духа Святаго, это возстаніе слабаго человѣческаго разума противъ разума Божественнаго, вслѣдствіе чего человѣкъ становится самъ себѣ богомъ и, предаваясь одному только влеченію своихъ страстей, отрываетъ себя отъ всякаго общенія съ Духомъ Божіимъ. Въ этой степени грѣховности нѣтъ уже и мѣста грѣху, какъ отдѣльному заблужденію воли. Здѣсь уже вся жизнь души есть постоянная, неудержимая грѣховность, за которою слѣдуетъ вѣрная гибель на всю вѣчность.
Такимъ-то образомъ, какъ въ евангельскомъ событіи женщина-грѣшница осталась одна предъ Іисусомъ, и всякій грѣшникъ въ концѣ концовъ является одинъ съ своимъ грѣхомъ передъ Богомъ. Въ эту страшную минуту суда молчитъ законъ, молчитъ и совѣсть. Все вниманіе сосредоточено на томъ, какой приговоръ будетъ вынесенъ изъ суда праваго, безъ аппеляціоннаго. «Іисусъ, восклонясь и не видя никого, кромѣ женщины, сказалъ ей: женщина! гдѣ твои обвинители? Никто не осудилъ тебя? Она отвѣчала: никто, Господи! Іисусъ же сказалъ ей: и Я тебя не осуждаю!».
Женщина! гдѣ твои обвинители? Гдѣ тѣ, которые привели тебя на казнь, на истребленіе? Гдѣ тѣ, которые, поймавъ тебя на мѣстѣ преступленія, съ торжествомъ злорадства влекли тебя на судъ? Всѣ они, одинъ за другимъ, начиная съ старѣйшихъ, удалились при одномъ вопросѣ, кто изъ нихъ самихъ безъ грѣха? Стало быть и такая темная совѣсть, какъ у этихъ книжниковъ, подсказала имъ, что имѣть право на осужденіе другаго можетъ только тотъ, кто самъ ни въ чемъ не повиненъ. «Итакъ никто не осудилъ тебя? И я тебя не осуждаю!».
Но здѣсь мы съ трепетомъ и изумленіемъ спрашиваемъ самихъ себя: что же значитъ это слово: не осуждаю? Не есть ли это подрывъ нравственности, когда на явный грѣхъ произвосится такой оправдательный приговоръ и при томъ изъ устъ воплощенной Правды? Мы бы еще смиренно поняли силу любви Божіей, если бы изъ устъ Спасителя произнесено было при этомъ случаѣ слово прощенія. Мы вспомнили бы при этомъ, какъ Іисусъ Христосъ при другомъ случаѣ сказалъ, что Сынъ Человѣческій имѣетъ власть на землѣ прощать грѣхи (Марк. 11, 10). Но здѣсь прямо и ясно сказано: «и Я тебя не осуждаю!». И какое странное сопоставленіе въ устахъ Небеснаго Учителя Себя съ коварными книжниками! Они тебя не осудили, и Я тебя не осуждаю!
Но это только отвѣтъ на хитросплетенную задачу. Возраженіе состояло въ томъ: Моисей повелѣлъ въ законѣ побивать камнями преступницу, пойманную на самомъ дѣлѣ; но съ водвореніемъ римскаго владычества въ Палестинѣ право смертной казни было отнято у Іудеевъ. Теперь Іисусъ Христосъ долженъ былъ по настоянію книжниковъ рѣшить вопросъ, кого онѣ должны были болѣе слушаться – Моисея, какъ ихъ народнаго законодателя, или римскаго императора, ихъ завоевателя и притѣснителя? Этотъ хитросплетенный вопросъ былъ разрѣшенъ Іисусомъ Христомъ не по формѣ, но по существу. Онъ обращенъ былъ Имъ въ вопросъ совѣсти, и только тогда, какъ вопрошатели, не выдержавъ этого испытанія, удалились, оставивъ одну женщину предъ Іисусомъ Христомъ, Онъ снова поднимаетъ вопросъ по формѣ, и спросивъ напередъ; гдѣ твои обвинители? прибавляетъ; никто не осудилъ тебя? – разумѣя при этомъ назначенную въ законѣ казнь. Тогда и Я не осуждаю тебя на эту казнь!
Между тѣмъ собственно судъ надъ преступницей еще не былъ оконченъ. Она и послѣ этихъ словъ еще стояла передъ Судьею, пока Онъ не произнесъ свое «поди!». Это въ судебной практикѣ называется освобожденіемъ обвиняемаго, оправдательнымъ приговоромъ. Но въ устахъ Праведнаго Судіи этотъ отпускъ на свободу не ограничился однимъ только объ явленіемъ оправданія, но весьма важнымъ опредѣленіемъ всего поведенія виновной. «Поди – и впредь не грѣши!». Въ этихъ послѣднихъ словахъ выражена вся суть морали и настоящая цѣль закона. Грѣхъ, какъ паденіе, бываетъ часто случайностію, въ которой воля запутывается окружающими ея обстоятельствами. Нарушеніе закона въ такомъ случаѣ, даже при извѣстности ожидаемой за то кары, совершается помимо яснаго сознанія самого дѣла, и только послѣ совершившагося факта человѣкъ становится въ безвыходное положеніе, въ которомъ онъ сознаетъ свою вину и не видитъ болѣе возможности поправить дѣло, сдѣлать совершенный поступокъ не содѣланнымъ. Если бы въ такую минуту не послѣдовало помощи свыше, грѣшнику не оставалось бы ничего, кромѣ отчаянія. Нерѣдко иной потому только и повергается въ бездну зла и порока, что онъ пропустилъ ту благопріятную минуту, когда помощь свыше готова еще была удержать его на краю погибели. Услышать всепрощеніе среди мятежнаго сознанія своей виновности значитъ тоже самое, что среди агоній смерти быть вызваннымъ снова къ жизни. И въ томъ и другомъ случаѣ нужна божественная сила, предъ которою одинаково склоняются какъ законы физическіе, такъ и нравственные. «Что легче: сказать ли разслабленному: прощаются тебѣ грѣхи? или сказать: «встань, возьми одръ твой и ходи?» (Мар. II, 9). Если кто въ глубинѣ нравственнаго сознанія наблюдалъ надъ собою, какое дѣйствіе производитъ на нашу совѣсть грѣхъ, тотъ долженъ сознаться, что для принятія всепрощенія отъ Бога съ полнымъ сознаніемъ снятія вины за совершенное преступленіе нужна извѣстная доля смиренія, съ которымъ мы обязаны бываемъ примирять требованія своей совѣсти съ опредѣленіемъ милосердія признать совершенный поступокъ какъ бы небывалымъ. Для этого дѣйствительно нужна божеская сила, и одинъ только Богъ могъ сказать: «Если будутъ грѣхи ваши, какъ багряница, то сдѣлаются бѣлыми, какъ снѣгъ; если будутъ красны, какъ пурпуръ, сдѣлаются, какъ бѣлая волна!» (Ис. 1, 18).
Но такому измѣненію нравственнаго состоянія, должно предшествовать со стороны человѣка раскаяніе. «Покайтесь!» было первымъ словомъ проповѣди Спасителя на землѣ. Въ исторіи грѣшницы предъ судомъ Христовымъ мы не видимъ этого самоосужденія съ ея стороны, за которымъ послѣдовало милосердое разрѣшеніе отъ грѣха въ словѣ: «поди!». Но для раскаянія, какъ вопля души о помилованіи, не нужно словъ, какъ для усиленной молитвы не требуется воплей. Когда Израильтяне находились на берегу моря, а сзади ихъ наступалъ Фараонъ съ своимъ войскомъ, готовый потопить ихъ въ морской безднѣ, Моисей не произнесъ ни одного отчаяннаго вопля ко Господу о помощи, и однако Богъ говоритъ ему: «что ты вопіешь ко мнѣ?» (Исх. ХIV, 15). Не есть ли это доказательство, что вопли души безъ словъ и звуковъ слышнѣе Богу, чѣмъ всѣ тѣ «многоглаголанія» людей, думающихъ, что во многоглаголаніи-то своемъ они и будутъ услышаны (Матѳ. VI, 7). Женщина-грѣшница также стояла молча предъ Іисусомъ. Но что происходило въ душѣ ея въ эти двѣ торжественныя минуты молчанія, когда Онъ наклонившись писалъ перстомъ на землѣ, объ этомъ можетъ знать только Богъ, да ея совѣсть. Разбойникъ на крестѣ произнесъ по крайней мѣрѣ одно слово покаянной вѣры, но конечно одно слово не спасло бы его, если бы этому слову не предшествовало въ душѣ его цѣлое море раскаянія. Какъ относительно коротко, даже мгновенно, бываетъ раскаяніе за цѣлую жизнь, не одинъ изъ насъ испыталъ на себѣ, находясь въ опасности лишиться жизни. Здѣсь въ одно мгновеніе пролетаетъ въ нашемъ сознаніи цѣлый рядъ жизненныхъ событій, и мы дѣлаемся мгновенно другими, отвергая отъ себя все, пройденное грѣховно, и облекаясь въ новаго человѣка. Такъ бываетъ и съ каждымъ возрожденнымъ благодатію.
Великое слово: «поди и впредь не грѣши!» даетъ намъ ясное и полное понятіе о цѣломъ домостроительствѣ нашего спасенія. Когда Спаситель нашъ, испуская послѣдній вздохъ на крестѣ, произнесъ свое: «совершилось!». Онъ сказалъ намъ этимъ тоже: «поди и впредь не грѣши!». Въ мірѣ нравственномъ видимо есть такіе же законы бытія, какъ и въ природѣ вещественной. Какъ здѣсь мастеръ починяетъ попортившуюся вещь и отдаетъ ее на прежнее употребленіе, какъ искусный лекарь поправляетъ испорченное здоровье и даетъ наставленіе своему выздоровѣвшему паціенту – наставленіе беречься впередъ отъ всего, могущаго повредить его здоровью, такъ и Богъ, своею мощною силою возстановляя нашу нравственность, говоритъ намъ: поди и впредь не грѣши! На крестѣ въ торжественную минуту нашего полнаго искупленія совершилось великое дѣло нашего возрожденія, и затѣмъ настала новая жизнь, новое царство Божіе на землѣ. Казалось бы, что теперь нѣтъ болѣе опасности человѣку заблуждаться снова своимъ разумомъ до впаденія въ первое искушеніе – въ покушеніе быть самому богомъ. Но къ сожалѣнію и скорби человѣкъ и возрожденный остался съ своимъ эгоизмомъ, такъ охотно уступающимъ влеченію страстей. Правда въ вѣрующемъ, пока онъ не отпадаетъ снова отъ Бога, живетъ одна мысль смиреннаго сознанія, выражающаяся въ словахъ молитвы: «Господи, аще и согрѣшихъ, но не отступихъ отъ тебя!». Но искушенія, но заблужденія, но увлеченія остаются сильными побужденіями воли, падающей на каждомъ шагу. Здѣсь не довольно одной борьбы, которая во всякомъ случаѣ бываетъ утомительна. Здѣсь нужно леченіе! Это леченіе намъ преподано въ таинствѣ покаянія. Здѣсь снимаются съ насъ и бремя самаго грѣха и страхъ отвѣтственности за грѣхъ. Но сила и этого спасительнаго учрежденія лежитъ въ тѣхъ же словахъ Спасителя къ женщинѣ-грѣшницѣ: «Поди – и впредь не грѣши!».
Прот. Іоаннъ Базаровъ.
«Странникъ». 1880. Т. 2. № 5. С. 37-51.
