Характеръ Византійскаго православнаго иконописанія въ отличіе отъ западной католической церковной живописи.

Любители всего иностраннаго, западнаго указывали и указываютъ, въ противоположность совершенствамъ итальянской иконописи, на недостатки греческаго иконописанія: на неправильность или искаженіе рисунка, неискусственность драпировки въ одеждахъ, незнаніе анатоміи поверхностей тѣла человѣческаго, единообразіе въ начертаніи, по которому всѣ лица на одной и той же иконѣ изображаются похожими другъ на друга, какъ родные, на совершенное отсутствіе перспективныхъ соображеній, или выраженія оптической близости и отдаленности предметовъ, на многократное повтореніе одного и того же лица на одной и той же иконѣ, на безъискусственное сочетаніе свѣта и тѣни, отъ котораго иконы походятъ иногда на пеструю ткань{1}. Тѣмъ не менѣе ни одинъ родъ иконописи такъ близко не подходитъ ко всеобщему истинно благочестивому чувству, какъ иконописаніе византійское, соотвѣтствующее духу, потребностямъ нашей русской православной, а съ тѣмъ вмѣстѣ восточной единой истинной вселенской Церкви Христовой, иконописаніе, любимое отцами нашими, какъ святыня, и освященное у насъ долговременнымъ и всеобщимъ употребленіемъ. Люди, воспитанные въ духѣ русской православной вѣры, считаютъ иконы западнаго итальянскаго письма за обыкновенныя свѣтскія картины, а не за святые образа, и помѣщеніе ихъ въ храмахъ считаютъ неприличнымъ. Иконопись во вкусѣ западныхъ художниковъ въ нашей православной Руси, подлинно, всегда будетъ подобна растенію, перенесенному въ чуждый для него климатъ, на почву земли, несвойственную ему, которое хотя при неусыпныхъ попеченіяхъ садовника усиленными способами искусства будетъ прозябать, произведетъ цвѣты, даже принесетъ какіе-либо плоды, но, бывъ оставлено безъ надзора своего воспитателя на одно мгновеніе, немедленно вянетъ и засыхаетъ до корня{2}.

Въ самомъ дѣлѣ, достоинство иконописи, какъ имѣющей религіозное содержаніе и назначеніе, состоитъ главнымъ образомъ не во внѣшнемъ изяществѣ, а въ соотвѣтствіи тѣмъ высокимъ цѣлямъ, для которыхъ св. Церковь приняла и освятила ее: самая изящная икона не только можетъ быть неумѣстна, а и не терпима въ церкви, если изображенное на ней чѣмъ-либо оскорбляетъ религіозное чувство православнаго христіанина. Итакъ, въ видахъ выясненія того, какое иконописаніе приличнѣе Православной Церкви – византійское или итальянское, обратимъ предварительно вниманіе на тѣ цѣли, для коихъ св. Церковь ввела употребленіе иконъ и предписала чествовать ихъ.

Главное назначеніе иконописанія состоитъ въ томъ, чтобы живѣе и глубже напечатлѣвать въ памяти и сердцахъ вѣрующихъ священныя событія и истины православной вѣры Христовой. «Живопись, по замѣчанію св. Григорія Двоеслова, для незнающихъ письменъ такую же приноситъ пользу, какую писаніе умѣющимъ читать: потому что необразованные, взирая на произведенія живописи, усматриваютъ то, чему, по вѣрѣ, должны слѣдовать, такъ что по нимъ учатся незнающіе письменъ»{3}. Назначеніе св. иконъ состоитъ, далѣе, въ томъ, чтобы чрезъ нихъ возгрѣвать въ сердцахъ вѣрующихъ духъ благочестія, чувства благоговѣнія и любви къ Богу и святымъ Его, побуждать къ подражанію добродѣтелямъ, какъ бы олицетвореннымъ въ жизни Христа Спасителя и святыхъ Его угодниковъ, и вообще окрилять и подкрѣплять духъ въ молитвенномъ подвигѣ, какъ бы перенося его въ міръ невидимый духовный. Святые отцы седьмого вселенскаго собора, опредѣливъ полагать «во святыхъ Божіихъ церквахъ, на священныхъ сосудахъ и одеждахъ, на стѣнахъ и на дскахъ, въ домахъ и на путяхъ честныя и святыя иконы... Господа и Бога Спаса нашего Іисуса Христа, и непорочныя Владычицы нашея св. Богородицы, такожде и честныхъ ангеловъ и всѣхъ святыхъ и преподобныхъ мужей», прибавляютъ, что «взирающій на оныя (иконы) подвизаемы бываютъ воспоминати и любити первообразныхъ имъ (т. е. самихъ изображенныхъ и ихъ добродѣтели), и чествовати ихъ лобызаніемъ и почтительнымъ поклоненіемъ»{4}. Въ виду такой высокой цѣли и сообразно съ этимъ и на большомъ Московскомъ соборѣ 1667 года положено было иконописателямъ «писати честныя и святыя иконы лѣпо, честно, съ достойнымъ украшеніемъ». Итакъ для иконописанія пригодна лишь та живопись, которая въ произведеніяхъ своихъ не только не обнаруживаетъ уклоненія отъ указанныхъ цѣлей его, а и прямо, насколько возможно это для искусства человѣческаго, способствуетъ спасительному достиженію ихъ. Потому же самому, какого бы рода ни была живопись, она, дабы быть достойною иконописи, непремѣнно должна отличаться святолѣпностію и благолѣпностію (такими словами привыкъ нашъ древній языкъ обозначать красоту, приличную святымъ угодникамъ, изображаемымъ на иконахъ), какъ имѣющая цѣлію возносить душу христіанина отъ предметовъ земныхъ къ небеснымъ, и точною вѣрностію слову Божію, какъ обязанная представлять очамъ вѣрныхъ святые предметы и истины, о которыхъ говоритъ оно несомнѣнно вѣрно, и возможною для искусства человѣческаго отрѣшенностію отъ явленій и образовъ міра чувственнаго, какъ долженствующая въ нихъ именно изображать предметы міра духовнаго, безпредѣльнаго, вѣчнаго{5}. Какое изъ иконописаній – восточное, византійское или западное итальянское болѣе достигаетъ указанныхъ цѣлей, обнаруживается изъ разсмотрѣнія особенностей того или другого иконописанія.

Отличительные признаки византійскаго иконописанія – слѣдующіе. Стиль греческой иконописи имѣетъ чисто церковный характеръ. Древніе греческіе иконописцы, а за ними и наши отечественные, смотрѣли на свое дѣло, какъ на служеніе Церкви (и въ жалованной грамотѣ царь Алексѣй Михайловичъ называетъ иконописцевъ «истинными церковниками, церковнаго благолѣпія художниками»), и въ своемъ искусствѣ сообразовались не съ духомъ міра, не съ прихотливыми требованіями измѣнчивой человѣческой природы, а единственно съ ученіемъ, преданіями и постановленіями св. Церкви. Исполняя свое дѣло въ чувствѣ глубокаго и искренняго благочестія, они старались по возможности не о томъ, чтобы произведенія ихъ вызвали со стороны цѣнителей ихъ громкія одобренія, рукоплесканія, питающія наше самолюбіе, а о томъ, чтобы при посредствѣ этихъ произведеній мысли молящихся возносились въ міръ горній, гдѣ обитаетъ Тріединый Богъ со святыми Своими, въ сердцахъ ихъ напечатлѣвались истины святой вѣры и Церкви, ведущихъ насъ въ тотъ же горній міръ, а все существо ихъ проникалось живымъ напоминаніемъ о непремѣнной ихъ обязанности – подражать въ своемъ поведеніи Господу Богу и Его святымъ, въ чаяніи сдѣлаться причастными ихъ славѣ{6}. Поэтому-то, далѣе, во всѣхъ произведеніяхъ византійскихъ замѣчается отсутствіе всякаго личнаго произвола: православные иконописцы никакъ не дерзаютъ измѣнять въ иконахъ что-либо по собственному произволу или въ угожденіе вкусу и требованіямъ своихъ современниковъ. А этимъ между прочимъ и объясняется историческая вѣрность у нихъ въ изображеніи лицъ и одѣяній святыхъ. Въ этой вѣрности нельзя сомнѣваться потому, что одни изъ этихъ изображеній сняты еще съ живыхъ священныхъ лицъ, или согласны съ современными описаніями ихъ наружности; а другія составлены людьми близкими къ нимъ по времени, знавшими ихъ лично, и согласно съ описаніями ихъ наружности, находящимися въ ихъ жизнеописаніяхъ. Такъ, по преданію нашей Православной Церкви, Спаситель Самъ напечатлѣлъ Свой образъ на убрусѣ; еванг. Лика написалъ нѣсколько иконъ Богоматери еще при Ея жизни. Эти иконы Спасителя и Богоматери и древнѣйшіе съ нихъ списки сходны съ древнѣйшими же историческими памятниками, описывающими между прочимъ человѣческій видъ Господа нашего Іисуса Христа и Его Пречистой Богоматери{7}. О строгомъ соблюденіи исторической истины въ иконахъ греческаго письма говоритъ и неизмѣнно сохраняемое въ теченіе вѣковъ единство священныхъ изображеній во всей Православной Церкви, состоящее въ томъ, что лики однихъ и тѣхъ же святыхъ на всѣхъ иконахъ – древнихъ и новыхъ, русскихъ и греческихъ одинаковы (ибо пишутся по однимъ и тѣмъ же историческимъ памятникамъ и особенно лицевымъ подлинникамъ). Отличительными признаками византійскаго иконописанія слѣдуетъ, далѣе, признать: скромность, смиреніе, небесное величіе и спокойствіе въ изображеніи ликовъ; отсутствіе мясистости, тучности и красносты, печать изнуренія и худощавости – весьма приличны тѣмъ, кои распинали плоть свою съ ея страстьми и похотьми; отсутствіе наглаго обнаженія разныхъ членовъ тѣла человѣческаго, принятое въ отчужденіе отъ наготы идоловъ; сіяніе или вѣнецъ, коимъ окружается сзади глава изображаемаго святого, въ знаменованіе его небесной славы и блаженства; золотое поле, по которому пишутся священныя изображенія, и вообще яркость красокъ, имѣющія подобное же знаменованіе; надписаніе на каждой иконѣ имени святого изображеннаго на ней, дѣлаемое «для того, чтобы скорѣе могъ утвердиться духъ молящагося»{8}; вообще особенную тщательность въ отдѣлкѣ, свидѣтельствующую о томъ, что иконописцы не только съ особеннымъ терпѣніемъ, а и съ религіознымъ одушевленіемъ писали иконы.

Изъ этихъ отличительныхъ признаковъ византійской иконописи не трудно усмотрѣть, что въ ней все направлено къ достиженію именно тѣхъ самыхъ цѣлей, для которыхъ Церковь освятила употребленіе иконъ и предписала чествовать ихъ. Въ иконахъ греческаго письма все направлено къ тому, чтобы назидать насъ, возбудить въ насъ духъ молитвы и благоговѣнія. Что изображенные на иконѣ – не простые, а святые люди, что ликъ ихъ предъ нами стоитъ не для того, чтобы услаждать нашъ вкусъ изяществомъ живописи, – объ этомъ свидѣтельствуютъ и ихъ скромное безстрастное положеніе и окружающій ихъ самый блескъ золота, долженствующій напоминать намъ о тѣхъ райскихъ обителяхъ, которыя мы представляемъ себѣ въ блистательномъ свѣтѣ. Словомъ, если не по искусству и изяществу живописи, то, по крайней мѣрѣ, по своему собственно церковному характеру и чисто религіозному направленію греческая иконопись вполнѣ соотвѣтствуетъ тѣмъ великимъ цѣлямъ, для которыхъ Церковь ввела у себя иконописаніе. Цѣнить византійскія иконописныя произведенія нужно, именно, не съ эстетической точки зрѣнія, а съ точки зрѣнія религіознаго вкуса, и притомъ такого, который воспитывается вѣроисповѣданіемъ восточнымъ, православнымъ. Не для эстетическаго чувства и наслажденія создана византійская икона, не на это чувство она и дѣйствуетъ, а на чувство религіозное: въ этомъ-то эстетическомъ недостаткѣ и заключается величайшее достоинство византійскаго стиля.

Все это еще яснѣе обнаруживается при сопоставленіи византійскаго иконописанія съ живописью западною, итальянскою. Знатоки итальянской живописи обыкновенно говорятъ, что она отличается{9} правильностію и свободою рисунка, глубокимъ знаніемъ анатоміи человѣческаго тѣла, искуснымъ размѣщеніемъ свѣта и тѣней, правильностію въ подборѣ цвѣтовъ, вѣрностію и чистотою кисти, умѣніемъ располагать и соблюдать разнообразіе лицъ, знаніемъ перспективы или оптическаго разстоянія предметовъ, особенною живостію и, какъ бы у самой природы похищенною, естественностію изображаемыхъ предметовъ. А нѣкоторые изъ любителей итальянской иконописи неимовѣрно восхищаются тѣмъ, что она начертала многіе лики апостоловъ почти образцово, дала знаменитыя изображенія святыхъ, произвела множество историческихъ картинъ, по своей отдѣлкѣ обращающихъ на себя особенное вниманіе.

Не рѣшаемся отрицать достоинствъ у западной итальянской живописи, принадлежащихъ ей по согласному отзыву у живописцевъ-художниковъ, не препятствуемъ любителямъ иконописнаго художества восхищаться ею, какъ давшею свѣту произведенія подлинно хорошія. Но мы утверждаемъ, что произведенія итальянской живописи, въ противоположность иконамъ византійскаго стиля, вообще имѣютъ характеръ болѣе свѣтскій, мірской, чѣмъ духовно-религіозный, а нѣкоторыя даже языческій. Извѣстно, что итальянская школа живописи стала извѣстною въ 15 уже вѣкѣ, образовывалась подъ вліяніемъ отысканныхъ въ развалинахъ городовъ Италіи произведеній языческой древности, истукановъ и барельефовъ, противныхъ духу Церкви Христовой, и, достигши совершенства въ отчетливой правильности рисунка, въ изумительной свѣжести колорита, въ игривости кисти, въ естественности изображаемыхъ предметовъ, стала изображать лики библейскіе и святыхъ угодниковъ, а равно и церковно-историческія событія въ такомъ видѣ, что сквозь ихъ наглядно просвѣчиваетъ, если не язычество, то порожденія нечистаго воображенія, несообразныя ни съ сущностію изображаемыхъ предметовъ, ни съ повѣствованіемъ говорящей о нихъ исторіи, ни съ достоинствомъ высокихъ цѣлей, ради коихъ существуютъ святыя иконы въ христіанской церкви. Итальянская иконопись, именно, не соотвѣтствуетъ своему назначенію; ибо, заботясь о чисто художественномъ достоинствѣ своихъ произведеній, итальянскіе живописцы упускаютъ изъ виду ихъ историческую вѣрность и назидательность, изображаютъ большею частію не дѣйствительныя священныя событія, а вымыслы собственной фантазіи и, въ заботливости объ одной естественной живописи изображеній, доходятъ до своеволія, оскорбительнаго для истинно-христіанскаго благочестиваго чувства. Въ самомъ дѣлѣ, можемъ ли мы ожидать, чтобы западная иконопись изображая, напримѣръ, Бога Отца въ видѣ старика грознаго и суроваго, раздѣляющаго, при созданіи, хаосъ творенія съ напряженнымъ усиліемъ, или же Святого Духа – въ видѣ юноши, начертала въ душѣ взирающаго на такія изображенія правильное понятіе о первомъ лицѣ Пресвятыя Троицы, неизобразимомъ по существу, а являвшемуся пророку Даніилу въ образѣ Ветхаго деньми, въ одеждѣ снѣговидной (Дан. 7, 9) и создавшемъ все видимое и невидимое однимъ словомъ Своимъ и Духомъ устъ Своихъ (Псал. 32. 11. 6), безъ всякаго самомалѣйшаго усилія (Быт. 1 гл.), какъ Богъ всемогущій, – или о третьемъ лицѣ Пресвятыя Троицы, въ существѣ своемъ тоже неизобразимомъ, а являвшемся міру въ видѣ голубинѣ (Матѳ. 3, 16) и огненныхъ языковъ (Дѣян. 2, 3)? Сообщатъ ли намъ итальянскіе живописцы надлежащее, возможно доступное намъ вѣдѣніе о небесныхъ силахъ, позволяя себѣ изображать святыхъ ангеловъ Божіихъ, являвшихся въ нашъ міръ земной большею частію въ видѣ скромныхъ и благовидныхъ мужей и юношей (Марк. 16, 5; Лук. 24, 4; Дѣян. 1, 10) всегда облеченными въ одежды и никогда обнаженными, голыми, – изображать не только въ видѣ младенцевъ, а младенцевъ совсѣмъ голыхъ и въ такихъ нескромныхъ своевольныхъ положеніяхъ, въ какихъ не представляли своихъ амуровъ и геніевъ и язычники? Возбудитъ ли западная церковная живопись въ сердцѣ христіанина высокія благоговѣйныя чувства, когда напр. святыхъ женъ и дѣвъ христіанскихъ, никогда не являвшихся открыто даже безъ покрывала на лицѣ{10}, представляетъ по язычески – съ руками обнаженными по самыя плеча, или же съ полуобнаженными грудями, а святыхъ мужей, стяжавшихъ царство небесное непрестанными молитвами, строгимъ постомъ, всякаго рода изнуреніями и лишеніями, изображаетъ мясистыми, толстыми, краснощекими, въ формахъ атлетическихъ? Можемъ ли мы усвоить итальянской иконописи святолѣпностъ и боголѣпностъ, когда она позволяетъ себѣ, наприм., изображать Христа Спасителя воскресающаго, преобразующагося и возносящагося на небо, а равно и святыхъ ангеловъ, возносящихся въ горняя или нисходящихъ долу такъ, какъ будто бы подобныя дѣйствія стоятъ Господу Іисусу Христу, ангеламъ и святымъ Божіимъ угодникамъ какихъ-либо усилій? Признаемъ ли мы итальянскую иконопись вѣрною слову Божію, когда она изображаетъ Спасителя исцѣляющимъ бѣсноватаго отрока во время самаго Преображенія{11}, или же пріобщающимъ апостоловъ на тайной вечерѣ опреснокомъ; самихъ учениковъ сидящими за вечерей на скамейкахъ{12}; Пречистую Богоматерь – держащею Богомладенца{13} въ Своихъ объятіяхъ на небесахъ среди безчисленнаго множества умныхъ силъ безплотныхъ; пастырей, воздающихъ по указанію ангела, поклоненіе Богомладенцу лежащему въ ясляхъ, въ видѣ итальянскихъ пастуховъ; святителей первыхъ восьми вѣковъ христіанства въ нынѣшнихъ облаченіяхъ латинскихъ епископовъ; св. Іосифа обручника, родомъ израильтянина, въ видѣ бритаго ксендза и т. п.? Какое христіанское чувство признаетъ западную церковную живопись годною въ огражденію вѣрныхъ отъ уклоненія ко злу, когда итальянскіе художники извращаютъ освященное древностію облаченіе Богоматери и святыхъ Божіихъ, когда облекаютъ ангеловъ своевольно по подобію нимфъ языческихъ, св. женъ христіанскихъ – въ одежды самыя прихотливыя, новомодныя, давая имъ самимъ положенія изысканныя и иногда болѣе чѣмъ неприличныя{14}, позорищныя, Пречистую Богоматерь въ костюмѣ и прическѣ модной, съ грудью обнаженною, въ положеніяхъ неистовыхъ?

Взирая на такія картины, представляющія чистыя вымыслы фантазіи или, по крайней мѣрѣ, обезображивающія дѣйствительныя священныя событія иногда съ нарушеніемъ всякаго благоприличія, пробудится ли христіанинъ къ религіознымъ чувствамъ, къ подвигамъ молитвы, къ сокрушенію о грѣхахъ, слезамъ покаянія? Такія иконы, ни мало не соотвѣтствующія тѣмъ высокимъ цѣлямъ, для достиженія коихъ св. Церковь призвала въ свою область живописное художество, навѣрное произведутъ лишь соблазнъ; едва ли чья рука поднимется предъ ними для сложенія крестнаго знаменія и едва ли какая благоговѣющая къ святынѣ душа изольетъ предъ ними свои молитвы ко Господу. Не даромъ-то еще патр. Никонъ, узнавъ, что нѣкоторые изъ бояръ по возвращеніи изъ польскаго походр принесли съ собою въ Россію иконы латинскаго письма, велѣлъ эти иконы отобрать и сжечь, какъ противныя православію, и издалъ указъ, подвергавшій наказанію тѣхъ, которые будутъ писать иконы не по старинѣ. Достойно и праведно обличалъ западное иконописаніе и патріархъ Московскій Іоакимъ въ своей духовной, пиша о немъ: «съ латинскихъ соблазненныхъ ображеній и неподобственныхъ по своимъ похотямъ, церковному нашему преданію развратно, отнюдь бы не писати, и которыя гдѣ есть въ церквахъ не правописныя, тыя вонъ износити: ибо и Пречистую Богородицу, уже обрученную мужу Іосифу праведному и Христа Іисуса родившую, они еретики пишутъ непокровенну главу и власы украшенну, и многихъ святыхъ женъ съ непокровенными главами и мужей своеетранническими обличіями; въ греческихъ же старыхъ и россійскихъ таковымъ подобіемъ не обрѣташеся, и нынѣ того не пріемлютъ: вѣруемъ бо, яко Пречистая Богородица Дѣва и по рождествѣ Іисусовомъ; но Церковь таковыхъ видовъ не пріемлетъ и необычно»{15}. И пока западная итальянская иконопись не будетъ проводникомъ нашего благоговѣнія къ Богу и общенія со святыми Его, не станетъ поучать насъ истинамъ святой вѣры нашей согласно съ словомъ Божіимъ и возжигать въ насъ правый духъ благочестія съ предохраненіемъ насъ отъ уклоненія ко злу хотя бы то и въ мысляхъ, или чувствахъ, или же въ движеніяхъ сердечныхъ, до тѣхъ поръ оно отнюдь не можетъ быть образцомъ для иконописанія существующаго въ восточной Православной Церкви именно для тѣхъ цѣлей, которыхъ западная церковная живопись вовсе не имѣетъ въ виду достигать.

Конечно, одной исторической истины или вѣрности для искусства церковной живописи не достаточно: иконописецъ долженъ изобразить намъ на иконѣ не ликъ только святого, а и сообщить намъ, такъ сказать, наглядное понятіе о всемъ существѣ его – его характерѣ, добродѣтеляхъ, свойствахъ. Задача – трудная и во всей полнотѣ не осуществимая. Какой, напр., художникъ съумѣетъ изобразить «Бога безтѣлеснаго, невещественнаго, неимѣющаго вида, неограниченнаго, и непостижимаго въ Его сущности», поистинѣ какой художникъ въ состояніи изобразить намъ въ ликѣ Спасителя, въ Его смиренномъ зракѣ раба всегда присущую Ему славу яко Единороднаго отъ Отца? Или какая кисть изобразитъ намъ образъ Пречистой Богоматери, въ которомъ бы, какъ въ зеркалѣ, отражалась высшая небесъ чистота души Ея? То же, хотя не въ одинаковой степени, мы должны сказать и объ изображеніи святыхъ Божіихъ. Но чтобы иконопись соотвѣтствовала своему назначенію – «какъ бы воплотить духовное, одухотворить земное, осуществить, подобно вѣрѣ ожидаемое, проявить невидимое, вѣчное, вознесть мысль и сердце человѣка въ область міра духовнаго, приблизить къ душѣ нашей вѣчность»; чтобы икона отображала высокія добродѣтели святыхъ Божіихъ и тѣмъ возбуждала въ насъ благоговѣніе и любовь къ нимъ: для этого нужно не своеволіе кисти или вымыселъ фантазіи, а глубокое благоговѣніе къ святымъ, живое и вѣрное пониманіе ихъ высокихъ добродѣтелей и религіозное воодушевленіе къ отображенію на иконѣ. Не даромъ благочестивые предки наши всегда требовали отъ иконописцевъ, чтобы кисть ихъ была непорочною, святою, какъ провозвѣстница великихъ истинъ вѣры и дѣятельности христіанской, требовали, помимо умѣнія владѣть кистью, еще душевной и тѣлесной чистоты и считали непростительною дерзостію браться за иконописаніе съ порочною совѣстію{16}. Не даромъ, какъ гласятъ пересказываемыя во всемъ русскомъ народѣ преданія, въ старину иконописцы принимались писать образа не иначе, какъ приготовившись къ такому священному занятію молитвою и постомъ.

А что касается дѣйствительныхъ (а не мнимыхъ, невѣрно понимаемыхъ плохими знатоками византійскаго иконописнаго искусства) недостатковъ, указываемыхъ въ греческомъ иконописаніи, – единообразія св. ликовъ, незнанія перспективы, анатоміи, излишней яркости красокъ и блеска золота, то эти недостатки принадлежатъ собственно не иконописи византійской, а нѣкоторымъ – не всѣмъ иконописцамъ. Избѣгать этихъ недостатковъ не только позволительно, а и должно: ибо ни одно человѣческое искусство никогда не достигаетъ такой степени совершенства, послѣ котораго не было бы мѣста для улучшенія. Поэтому и въ искусствѣ принимаемаго нашею Православною Церковію византійскаго иконописанія художественная или техническая сторона, безъ всякаго ущерба для благочестія и православія, и можетъ и должна быть измѣняема и усовершенствуема. И нашимъ Св. Синодомъ въ тѣхъ видахъ, чтобы греческая иконопись, при строгомъ охраненіи преданій, соотвѣтствовала и требованіямъ техническимъ и чрезъ то, помимо своего прямого религіознаго, значенія, могла оказывать вліяніе на развитіе изящнаго вкуса въ народѣ, признано полезнымъ посредничество Императорской Академіи художествъ между заказчиками и художниками при устройствѣ иконостасовъ, отдѣльныхъ кіотъ и образовъ{17}. Что касается, наконецъ, встрѣчающихся иногда благопристойныхъ изображеній западной церковной живописи, то они наравнѣ съ иконами греческаго письма всегда благоговѣйно были чествуемы въ Православной нашей Церкви{18}, тѣмъ паче, что нѣкоторыя изъ нихъ прославлены чудотвореніями.

 

«Руководство для сельскихъ пастырей». 1892. Т. 1. № 14. С. 393-399; Т. 2. № 27. С. 247-254.

 

{1} Объ иконописаніи. Архіеп. Анатолія, стр. 38.

{2} Сахаровъ. Изслѣдованія о русскомъ иконописаніи, стр. 129, 131.

{3} Письмо къ Серену. Воскр. Чтен., годъ X, стр. 475, 476.

{4} Опытъ курса церковн. законовѣдѣнія, архим. Іоанна, вып. 2-й, стр. 512.

{5} Православіе Собесѣдникъ 1866 г., III, № 10, стр. 88-89,

{6} Тамъ же, стр. 99.

{7} Лицо Спасителя изображается, напр. къ составленномъ изъ древнихъ преданій описаніи Никифора Каллиста (жившаго въ 14 вѣкѣ историка) и въ имѣющемъ явный признакъ древности описаніи, бывшаго яко бы проконсуломъ при царѣ іудейскомъ Иродѣ, Публія Лентула, обрѣтающимся въ заглавіи рукописнаго Евангелія Віенской библіотеки. Свѣдѣнія о лицѣ Богоматери мы находимъ въ описаніи историка 11 вѣка Георгія Кедрина, составленномъ изъ древнихъ преданій.

{8} Правосл. исповѣд. каѳолической и апост. Церкви восточ. М. 1839 г., стр. 190, 191.

{9} Объ иконописаніи. Архіеп. Анатолія, стр. 41-42.

{10} 1 Кор. 11, 5. 6. 10.

{11} Такъ представлено настоящее событіе Рафаелемъ Санціо: тогда какъ, по свидѣтельству св. Луки, бѣсноватый отрокъ былъ приведенъ отцемъ къ Спасителю уже на другой день по сошествіи Господа съ горы Преображенія (Лук. 10, 37-40); и ни откуда не видно, что онъ былъ приведенъ къ апостоламъ во время самаго Преображенія Господня.

{12} Такъ они изображены на картинѣ Леонарда де-Винчи «Тайная вечеря» (изящнѣйшей по выраженію смятенія въ лицахъ апостоловъ, пораженныхъ изреченіемъ Спасителя: единъ отъ васъ предастъ Мя): между тѣмъ, какъ по свидѣтельству Евангелія и восточному обычаю, общему съ обыкновеніемъ древнихъ грековъ и римлямъ, они возлежали на одрахъ похожихъ на наши софы (Матѳ. 16, 20; Марк. 14, 18; Лук. 22, 14).

{13} Такъ, напр., знаменитѣйшая въ отношеніи къ искусству картина Рафаеля, извѣстная подъ именемъ «Дрезденской Мадонны», представляетъ Богоматерь въ небесахъ окруженною безчисленнымъ множествомъ ангеловъ, но почему-то съ Предвѣчнымъ Младенцемъ (Который изображенъ нагимъ) на рукахъ: тогда какъ Богоматерь носила въ Своихъ объятіяхъ Спасителя лишь на землѣ, а не на небѣ, гдѣ предстоитъ теперь престолу Сына Своего и Бога; на той же картинѣ безъ всякаго основанія помѣщены великомученица Варвара (притомъ съ башнею, въ которую заключена была отцемъ) и папа Сикстъ въ особенной близости къ Богоматери.

{14} Такъ, неизвѣстно почему, итальянскіе живописцы пишутъ Марію Магдалину почти въ юношеской красотѣ, бѣлокурою, посреди цвѣтущей пустыни, въ щегольскомъ платьѣ, съ распущенными волосами, иногда съ вуалемъ на головѣ и какимъ-то сосудцемъ въ рукахъ.

{15} Православіе Собесѣдникъ 1866 г., III, стр. 109.

{16} Стоглавъ 34 и 123 главы.

{17} Указъ Св. Синода 28 марта – 14 апр. 1880 г.

{18} Въ Виѳанской церкви есть чудотворный образъ итальянской работы: Снятіе со креста (Шевырева «Поѣздка въ Кирилловъ монастырь» 1850 г., ч. 1, стр. 27). Черниговская икона Богоматери въ Пещерной церкви при Геѳсиманскомъ скитѣ, икона «Трехъ радостей». Моденская икона Богоматери (праздн. 20 іюня) въ селѣ Косинѣ, Московской губ., взятая изъ Модены гр. Шереметевымъ во время путешествія его по Европѣ.




«Благотворительность содержит жизнь».
Святитель Григорий Нисский (Слово 1)

Рубрики:

Популярное: